Сайт подключен к системе Orphus. Если Вы увидели ошибку и хотите, чтобы она была устранена, выделите соответствующий фрагмент текста и нажмите Ctrl+Enter. К разделам: Научная жизнь | Сборники тезисов | Каменный век | Бронзовый век | Степь | Поволжье | Россия

Ставицкий В.В.
История изучения археологии Пензенской земли

Первое упоминание археологических памятников Пензенского края относится к 1768 г., когда академик П.С. Паллас, проезжая через его территорию, описал Юловское городище. Но настоящий интерес в крае к его археологическим древностям пробудился только во второй половине XIX в., когда в Губернских и Епархиальных ведомостях появляется ряд статей с описанием разнообразных находок, древних валов и курганов. Первые настоящие археологические исследования на территории Пензенской губернии были осуществлены только в 1892 г., когда сюда была организована экспедиция под руководством А.А. Спицына, для того чтобы отыскать переходные звенья между известными мордовскими могильниками XVII—XVIII вв. и более ранними погребальными памятниками, принадлежность которых еще не была установлена. Были произведены раскопки на могильниках "Мещанский лес" и Ефаевский в Краснослободском уезде и на могильнике "Казбек" в Наровчатском уезде. Изучение Ефаевского могильника впоследствии было продолжено пензенским краеведом В.М. Терехиным. В начале XIX в. (1902—1903) член Тамбовской архивной комиссии П.Г. Тарасов проводит раскопки 15 курганов бронзового века на территории современного Башмаковского района, а членом Саратовской ученой комиссии С.А. Щегловым было раскопано два кургана в Сердобском уезде.

В 1919 г. в Пензенском краеведческом музее был создан отдел археологии, который возглавила Н.И. Спрыгина. Главным направлением ее работы было составление карты археологических памятников Пензенской губернии. Кроме того, она провела небольшие раскопки ряда мордовских могильников и поселений каменного века, расположенных в окрестностях г. Пензы. Ее отчеты о раскопках {3} получили высокую оценку профессора В.В. Гольмстен. Работая над картой, в 1925 г. она обратилась к профессору А.А. Спицину с просьбой поделиться имеющимися у него сведениями по археологическим памятникам. А.А. Спицын любезно согласился и предложил написать очерк: "Древности Пензенской губернии", где были подведены итоги ее изучения.

В 1920-х годах археологические памятники Пензенского края привлекли внимание ряда иногородних исследователей. В 1926 г. Антропологическая комплексная экспедиция Московского университета под руководством Б.С. Жукова проводит исследования на поселении Озименки в Наровчатском уезде. В 1926—1928 гг. Н.И. Спрыгина и работник ГИМа О.А. Кривцова-Грекова организуют совместные раскопки селищ срубной культуры Зимница 1 и 2 и кургана "Малый Шитовский Map". Материалы этих исследований были использованы О.А. Кривцовой-Граковой при написании монографической работы "Степное Поволжье и Причерноморье в эпоху поздней бронзы". В 1927 и 1930 гг. саратовским археологом П.С. Рыковым были проведены разведочные исследования по рекам Хопру и Верхней Суре. В ходе исследований было раскопано 4 кургана в Посурье и 5 курганов и одно селище у села Куракино в Прихоперье. Также П.С. Рыковым были организованы раскопки Армиевского древнемордовского могильника V—VII вв. Другим саратовским археологом А.А. Кротковым в это время проводились исследования средневекового г. Мохши, расположенного на месте современного Наровчата.

В 1930-х годах после разгрома краеведческого движения, археологических исследований в крае практически не велось, за исключением небольших раскопок, проведенных А.Е. Алиховой в 1937—1938 гг. на Старосотенском могильнике, расположенном в пределах г. Наровчата. В 1950-60-х гг. здесь же ею были продолжены исследования г. Мохши, где были найдены остатки мавзолея, караван-сарая и городских бань. {4}

С 1951 по 1977 гг. археологическими исследованиями в области занимался сотрудник Пензенского краеведческого музея М.Р. Полесских, который приехал сюда из г. Иркутска. Первоначально основное внимание он уделял разведочным исследованиям, одновременно подбирая себе главную тему своей дальнейшей работы. Он попробовал копать курганы бронзового века, но их раскопки не дали выразительных результатов. Тогда М.Р. Полесских переключился на исследования древнемордовских могильников, сведения о которых постоянно поступали в музей от жителей области. В 1952 г. он приступает к раскопкам Селиксенского могильника, что и определило его научные интересы. Исследования на могильнике велись в течение 8 полевых сезонов, в результате чего было вскрыто 160 погребений. Вплоть до 1956 г. разведочная деятельность находилась в центре внимания М.Р. Полесских. Только после того, как большинство районов области были обследованы, М.Р. Полесских приступает к масштабным раскопкам древнемордовских могильников. С 1952 по 1962 гг. им было вскрыто 317 погребений: в Селиксенском, Кармалейском, Ражкинском, Тезиковском, Б. Демьяновском и Армиевском могильниках, по итогам раскопок которых в 1964 г. была подготовлена монография "Древняя Мокша: пензенские могильники мордвы-мокши I тыс. н.э." Книга была утверждена к изданию редакционным советом Института Археологии АН СССР. Однако в свет она так и не вышла. Материалы раскопок получили освещение в ряде статей, опубликованных в журнале «Советская археология» и сборниках Мордовского научно-исследовательского института. В результате исследований М.Р. Полесских был снят вопрос о происхождении мордовских могильников на основе рязано-окских, была разработана трехэтапная периодизация южных мордовских могильников и аргументирован вывод о проникновении на территорию Посурья в первой половине IV в. выходцев с низовьев Мокши и Средней Оки, которые были ассимилированы местным населением. {5}

В 1964 г. в Пензенском пединституте для студентов была введена археологическая практика, руководителем которой был М.Р. Полесских, и этот год он решил посвятить исследованию Наровчатского района, наиболее богатого археологическими памятниками. Студенты-практиканты приняли участие в раскопках поселения Озименки и могильника Красный Восток. В следующем году в пединституте появился свой археолог — В.А. Калмыкова, и в течение нескольких лет ею проводились раскопки Ахунского городища раннего железного века, по итогам которых была защищена кандидатская диссертация.

После окончания работы над монографией по мордве М.Р. Полесских переключает свое внимание с раскопок могильников на исследования городищ, ряд которых раскапывается им большими площадями: Екатериновское (1200 кв. м), Золотаревское (637 кв.м), Ахунское (304 кв. м) и др. По договору с Мордовским НИИЯЛИЭ ведутся исследования Селиксо-Трофимовского могильника.

Широкомасштабные исследования поселений бронзового века были произведены Сурской археологической экспедицией ИА АН СССР в зоне затопления Сурского водохранилища в 1971—73 гг. Помимо М.Р. Полесских в работе экспедиции принимали участие Б.Г. Тихонов и А.Д. Пряхин. М.Р. Полесских было вскрыто 134 кв. м на поселении у с. Усть-Уза, но особенно широкомасштабные исследования были проведены на поселении у с. Алферьевки, где было вскрыто 1364 кв. м. культурного слоя. Таких масштабных исследований область еще не видела. Б.Г. Тихонов сравнительно небольшими площадями раскопал два поселения у с. Усть-Уза, одно поселение на ручье Кула и одно у с. Смычка. А.Д. Пряхиным были проведены раскопки в районе Барковки, под Пензой. Основная масса материалов с исследованных поселений была представлена керамикой срубной культуры. На Алферовском и Барковском поселениях также были обнаружены материалы абашевской культуры. Анализ полученных {6} материалов позволил А.Д. Пряхину сделать вывод о том, что абашевские древности Посурья занимают промежуточное хронологическое положение между керамикой ранних абашевских поселков бассейна Дона и керамикой абашевских могильников правобережья Средней Волги. М.Р. Полесских была написана статья по итогам раскопок Алферьевского поселения, а Б.Г. Тихоновым по результатам раскопок срубного поселения Смычка.

В 70-х гг. XX в. М.Р. Полесских проводятся небольшие раскопки на ряде вновь открытых могильниках — Степановском и Алферьевском, 16 погребений было вскрыто на Шемышейском могильнике. Кроме того, он возвращается к раскопкам Золотаревского городища, на основании материалов которого он делает вывод о принадлежности городищ и селищ с красноглиняной гончарной керамикой буртасам. За буртасское селище М.Р. Полесских был принят первоначально и Армиевский курганно-грунтовой могильник, остатки могил которого со следами сожжения были интерпретированы им как остатки землянок. Точка зрения на буртасскую принадлежность данных памятников была поддержана и А.П. Смирновым, который писал: "пожалуй, впервые выделены археологические памятники, которые при сопоставлении письменных и археологических свидетельств дают бесспорное основание приписать данные памятники буртасам". Впоследствии развитием этой теории занимались А.Х. Халиков и Г.Н. Белорыбкин.

В 1979 г. М.Р. Полесских уходит на пенсию и уезжает в Кострому, и вплоть до 1986 г. в Пензе археологов не было. В 1979—1980 гг. в Наровчатском и Бессоновском районах проводят небольшие раскопки стоянок каменного века В.П. Третьяков и А.А. Выборной. В 1980 г. начинает свои исследования в Пензенской области А.Х. Халиков, который продолжил начатые М.Р. Полесских раскопки 2-го Армиевского курганно-грунтового могильника. Уже со следующего года в них принимает участие его ученик Г.Н. Белорыбкин, который параллельно {7} проводит разведочные исследования ряда средневековых селищ. В это же время в стране начинается паспортизация археологических памятников, но поскольку в Пензе своих археологов нет, то в ней принимают участие специалисты из Москвы (В.Г. Миронова, Н.Н. Попова) и Саратова (А.И. Юдин, В.А. Лопатин, С.В. Ляхов), которыми проводятся сплошные исследования ряда районов.

В 1986 г. в Пензе появляются сразу трое археологов. Г.Н. Белорыбкин устраивается на работу в пединститут, а А.В. Расторопов и В.В. Ставицкий в Пензенский краеведческий музей. Г.Н. Белорыбкин продолжает начатое ранее целенаправленное изучение средневековых памятников с гончарной красноглиняной керамикой — Юловского и Садовского городища — и в 1990 г. защищает кандидатскую диссертацию. В ней он доказывает существование обособленной группы памятников с красноглиняной керамикой в районе верхнего течения Суры и Мокши, которые можно сопоставить с летописными буртасами. Впоследствии он расширяет сферу своих научных интересов и, кроме буртасских памятников (Неклюдовского и Золотаревского городищ), совместно с экспедицией Марийского университета занимается исследованием г. Мохши и его окрестностей, раскапывает мордовский могильник у с. Татарская Лака, проводит систематизацию средневековых материалов Сурско-Окского междуречья. Итогом работы становится выход двух монографий "Золотаревское поселение" и "Западное Поволжье в средние века", а также защита докторской диссертации, в которой он прослеживает динамику хозяйственного и этнокультурного развития данного региона с середины I по первую половину II тыс. н.э. и делает вывод о вхождении северных мордовских земель в сферу влияния Древней Руси, а южных — сначала Хазарского каганата, затем Волжской Булгарии. При этом Г.Н. Белорыбкин использует метод изучения археологических памятников в структуре локалитетов, что позволяет ему определить причины возникновения {8} территориальных особенностей и динамику их развития в зависимости от конкретных условий. Проанализировав материалы мордовских памятников, он приходит к выводу, что в их материальной культуре сочетаются как общерегиональные, так и общефинские, и общекультурные, и территориальные элементы, которые взаимодополняют друг друга.

Большое внимание Г.Н. Белорыбкиным уделяется работе по охране археологических памятников и популяризации археологических знаний. Под его руководством студентами педуниверситета проводится паспортизация археологических памятников в ряде районов области. Он руководит секцией археологии в Пензенском отделении Всероссийского общества охраны памятников, принимает активное участие в разработке местного проекта закона об охране археологического наследия, ведет борьбу с "черными" археологами. Им выпускается учебное пособие "Древняя история Пензенского края", научно-популярная книга "Очерки Наровчатской истории", под его редакторством издается учебник "История Пензенского края с древнейших времен до XVIII" века, он руководит разделом археологии "Пензенской краеведческой энциклопедии".

А.В. Расторопов первоначально пытается найти в южных районах области курганные могильники, связанные с эпохой великого переселения народов. Но этого ему не удается, и после раскопок ряда срубных могильников в южных районах области он переключается на исследования Сядемского и Татарско-Лакского могильников мордвы XI-XIII вв., а в 1998 г. возвращается в Самару.

В.В. Ставицкий ставит своей задачей исследования памятников эпохи камня и раннего металла, которые до него раскапывались в области от случая к случаю. Кроме того, чтобы приступить к их раскопкам, сначала их надо было найти. Поэтому первоначально им обследуются долины всех крупных рек области. Затем проводятся раскопки поселений: Озименки, Скачки, Большой Колояр — на Мокше, Подлесное 5, {9} Русское Труево 1 и 2, Усть-Кадада и Веденяпино на Суре и поселения Софьино на Хопре. Однако памятников ранних эпох в области мало, и поэтому он вместе с экспедициями Самарского педуниверситета и Мордовского пединститута раскапывает ряд стоянок каменного века в Мордовии (Широмасово 2, 3, Машкино 1, 3, Волгапино и Ковыляй), Рязанской и Тамбовских областях, а результаты работ обобщает в своей кандидатской диссертации и монографии "Каменный век Примокшанья и Верхнего Посурья", где приходит к выводу о различных путях развития древнего населения Суры и Мокши. Данное положение развивается в книге, написанной в соавторстве с А.А. Хреновым "Неолит — ранний энеолит лесостепного Посурья и Прихоперья", где делается вывод о вхождении южных районов области в зону влияния степных и лесостепных племен и с новых позиций решаются вопросы генезиса и хронологии ряда нео-энеолитических культур (дронихинской, самарской, хвалынской, алтатинской). В настоящее время им подготавливается к печати обобщающая работа по раннему бронзовому веку Посурья и Примокшанья.

В конце 80-х начале 90-х годов в Пензе проходит ряд археологических конференций, посвященных проблемам изучения средневековых памятников Волго-Донья, традиции проведения которых были прерваны из-за сложного экономического положения, в котором оказалась Россия в конце XX века. Однако по мере адаптации к новым экономическим условиям пензенская археология постепенно возвращает себе утраченные позиции, и в прошлом году была проведена новая Всесоюзная конференция "Археология Волго-Донских лесостепей", посвященная 100-летию А.Е. Алиховой, а в этом году в Пензе впервые проводится Урало-Поволжская археологическая студенческая конференция, в педуниверситете введена специализация и открыта аспирантура по археологии. {10}

Каменный век

Зотов С.Г.
К вопросу о Прикаспийской культуре

Прикаспийский тип памятников был выделен А.Н. Мелентьевым в результате проведенных им разведывательных работ в Северном Прикаспии в начале 70-х годов прошлого века (Мелентьев, 1976). И.Б. Васильев считал прикаспийскую культуру относящейся к мариупольской области и доминирующей на данной территории в раннем энеолите (Васильев, 1981). Он описывал прикаспийские сосуды как горшковидные плоскодонные сосуды с примесью толчёной раковины. Внешняя поверхность керамики гладкая, иногда чуть подлощена, на внутренней поверхности обнаружены следы штриховой зачистки. Орнамент нанесён на верхнюю часть сосуда, иногда на всё тулово. Самый распространённый орнаментальный мотив: меандровые и овальные фигуры заполненные "шагающей гребёнкой", контуры которых очерчены остриём.

Новые материалы по прикаспийской культуре были получены в результате работы в Северном Прикаспии экспедиции СамГПУ. В результате этой работы было найдено несколько новых памятников (Кок-Мурун, 35 километр Казанской дороги) и отдельные находки (Жол-Тубе). Таким образом, большинство материалов по прикаспийской культуре представляют собой случайные находки и подъемный материал. Возникает вопрос: почему за 30 лет исследования Северного Прикаспия не найдено ни одного могильника и найдено так мало поселений данной культуры? Учитывая большую степень вероятности одновременного сосуществования прикаспийцев с хвалынцами и тентексорцами, можно сделать вывод, что это не культура, а именно тип памятников. {11}

Костин Н.В.
К вопросу о сероглазовской культуре

Сероглазовская культура была выделена А.Н. Мелентьевым еще в 1970-х годах. И.Б. Васильев и А.А. Выборнов (1988) предложили оставить это название только за мезолитическими комплексами Северного Прикаспия, а неолитические рассматривать как каиршакско-тентексорскую и джангаро-варфоломевскую культуры. П.М. Кольцов (1990) предлагает рассматривать неолит Нижнего Поволжья в рамках четырех культур: джангарской, орловской, каиршакской и тентексорской. Д.Я. Телегиным (1996) в развитии сероглазовской культуры выделяется три этапа: джангарский, тентексорский и орловский. Наконец, Е.В. Козин (2002) объединяет в сероглазовскую культуру все левобережные мезолитические и неолитические памятники Северного Прикаспия. Все эти утверждения базируются на схожести технологической традиции изготовления микролитов, а также на схожести орнаментальной традиции, что позволяет говорить о наличии нижневолжской культурной общности, внутри которой можно выделить три культуры: джангарскую, орловскую и сероглазовскую. Для них характерны общие мезолитические корни, что обуславливается их автохтонным происхождением и заимствованием мезолитической технологической традиции изготовления микролитов.

Для левобережной Волги наиболее характерными являются памятники Кугатского типа (мезолит — ранний неолит), Каиршакского типа (развитый неолит) и Тентексорского типа (поздний неолит). Материалы этих памятников показывают эволюцию единой каменной индустрии, основанной на заимствовании традиции предыдущего этапа развития. Для всех них характерна близкородственная орнаментальная традиция, что свидетельствует об их культурной идентичности и позволяет объединить их в рамках единой сероглазовской культуры. {12}

Сурков А.В.
Елшанская культура Среднего Похоперья

Время появления первых неолитических памятников в Восточной Европе и их абсолютная датировка вызывают многочисленные дискуссии. Радиоуглеродные анализы в достаточном количестве сделаны лишь для отдельных культур, тогда как большинство имеет одну-две даты или не имеет совсем. Это создает искусственные центры неолитизации, ломает существующие периодизационные и хронологические схемы и зачастую неоправданно. Исследование автором стоянок Плаутино 1, 2, 4 на Среднем Хопре, позволило выделить здесь стратиграфически слой раннего неолита с керамикой, находящей прямые аналогии в посуде памятников елшанской культуры Лесостепного Поволжья, датируемой второй пол. VII — нач. VI тыс. до н.э. (Мамонов, 2000:158). Раскопки автором стоянки Плаутино 1 в устье р. Савалы в 2003 г. позволили установить предшествование елшанской керамики, залегавшей в основании культурного слоя, материалам среднедонской культуры. В Лесостепном Похоперье пока не удалось вычленить комплекс орудий, соответствующий елшанской культуре, но количественное преобладание каменного инвентаря и его микропластинчатый характер позволяют предположить, что те материалы, которые ранее датировались поздним мезолитом, относятся к елшанской и среднедонской культурам. Появление в Лесостепном Похоперье памятников елшанской культуры следует связывать с культурным влиянием либо с территории Среднего Поволжья, либо с юго-востока. По аналогии с датировкой елшанской культуры, подтвержденной палинологическим анализом стоянки Плаутино 1, начало неолита на Хопре можно относить к нач.VI тыс. до н.э. Это подтверждается и палинологическим анализом, датировавшим возраст почв из основания слоя рубежом бореала и атлантикума — 8 тыс. лет {13} назад (Хотинский, 1989). Елшанская керамика находит близкие аналоги в Восточном Прикаспии и в Приаралье. По мнению И.Б. Васильева (1995), продвижение носителей елшанской керамики из этих регионов шло в обход Прикаспийской низменности, занятой инокультурными группами населения с прочерченно-накольчатой керамикой, возможно, по южным предгорьям Уральских гор, по рекам Урал и Самара. Н.С. Котова (2002) предполагает возникновение елшанской посуды в результате воздействия населения степного Подонья, но в комплексах Нижнего Дона нет керамики идентичной елшанской, хотя самые ранние даты Ракушечного Яра — 7690±140, 7930±140, 7860±130 лет назад свидетельствуют о появлении поселения не ранее нач. VI тыс. до н.э. (Белановская, 2000), что согласуется с датировками ранненеолитических культур сопредельных территорий. В Похоперье нижний горизонт залегания керамики среднедонской культуры совпадает с верхом елшанского слоя, что позволяет говорить об их сосуществовании на определенном этапе. Близость елшанской и среднедонской керамики отмечалась с самого начала открытия первой. Так, А.Е. Мамонов (1988) отмечает сходную рецептуру приготовления керамического теста, наличие примеси песка, ангобирование, тщательное заглаживание поверхностей, горизонтальную зональность орнаментации, использование ямочно-жемчужных поясков под венчиком. Все это позволяет говорить об их синхронном существовании, по крайней мере, с конца VI тыс. до н.э.

Федюнин И.В.
Мезолитическая стоянка Каменка 1 в Среднем Похоперье

Стоянка Каменка 1 выявлена в 1984 г. В.В. Килейниковым. В 2003 г. памятник исследовался на площади 18 кв. м автором. Стоянка расположена на береговом валу левого {14} берега р. Савала (высота над урезом воды — 2 м), в 2,3 км к югу от центра села Каменка-Садовка Новохоперского района Воронежской области. В трех метрах к югу от реки был разбит раскоп 3*6 м, ориентированный длинной стороной по линии север-юг. Стратиграфия: 0-0,05 м — дерн; 0,05-0,75 м — слой пойменного чернозема; 0,75 м — материк (светло-серые илистые отложения). Планиграфически находки на вскрытом участке расположены достаточно равномерно. Их горизонт залегания имеет небольшую мощность (0,15-0,20 м), а поглубинное размещение свидетельствует, что древняя дневная поверхность располагалась параллельно современной. Каменный комплекс стоянки представлен на всех стадиях расщепления. Найден двухплощадочный нуклеус с негативами пластин и отщепов. Отщепы часто несут следы утилизации. Пластины представлены многочисленными экземплярами с неправильным оформлением спинки. Среди орудий из пластин отметим только угловой резец на сломе. Сечения пластин также многочисленны, но их значительно меньше, чем в памятниках позднего мезолита. Из них интересен угловой резец на медиальном сечении, хотя известно, что подобный резцовый скол может возникнуть в результате использования данного типа орудия в качестве вкладыша. Интерес также вызывает медиальное сечение пластины с заструганной (вдоль предполагаемого ребра) спинкой. Такого же типа изделие было получено из сборов со стоянки в 2002 г. Трапеции со струганной спинкой известны в неолите Прихоперья. Скребки стоянки: ретушированные, боковые, с ретушью по параллельным сторонам отщепа, придающей ей форму параллелограмма. Скобели имеют выемку на дистальном конце отщепа или на одной из его сторон. Особняком во всей коллекции стоит двусторонне обработанный наконечник стрелы или дротика с сохранившейся центральной частью. Изделие достаточно массивно, в сечении имеет овально-линзовидную форму. Нужно отметить, что данное {15} изделие залегает "in situ", в слое отсутствует какая-либо керамика, с которой можно было бы связать данный тип орудия. Стоянка относится к эпохе мезолита, ее развитой поре (Федюнин, 2004). Еще один мезолитический памятник —стоянка Каменка 2, расположенная недалеко от рассматриваемого, — имеет аналогичный набор каменных орудий. Данные спорово-пыльцевых анализов помещают бытование ее материала в середину бореального периода голоцена, в условия лесной зоны с преобладанием сосны в теплом и достаточно влажном климате.

Ставицкий В.В.
Актуальные проблемы изучения первобытной археологии Поволжья

В эпоху первобытности речные бассейны выполняли роль своеобразного интегрирующего звена, способствуя сложению обширных культурных общностей, границами которых обычно выступали водоразделы. Однако в силу своей значительной протяженности реки волжского бассейна пересекают территории нескольких ландшафтно-климатических зон, разнообразие природных условий которых диктовало различие хозяйственно-технологических типов экономики, проживавшего здесь населения, что в свою очередь приводило к этнокультурной дифференциации. Данные факторы обуславливают сложность изучения проблем первобытной археологии данного региона.

Следует отметить, что за последние годы в результате успешных исследований ряда торфянниковых стоянок, в слоях которых сохраняются многочисленные изделия, выполненные из органических материалов, произошел настоящий прорыв в изучении мезо-неолитических памятников Верхневолжского бассейна. Это позволило на новом источниковедческом уровне подойти к решению вопросов генезиса верхневолжской ранненеолитической культуры. {16} Проанализировав костяную и кремневую индустрию ряда стоянок Верхнего Поволжья, М.Г. Жилин нашел ряд дополнительных аргументов в пользу гипотезы о сложении верхневолжской культуры на основе финальной бутовской (Жилин, 1994:28). Иной позиции придерживается В.М. Лозовский, по мнению которого, прослеженные М.Г. Жилиным процессы неолитизации не имели всеобщего характера, и на различных территориях в сложении верхневолжской культуры могли принимать участие разнокультурные группы мезолитического населения (Лозовский, 2003).

Следует отметить, что ряд важных наблюдений был сделан при анализе остеологических материалов, которые свидетельствуют о широком развитии рыболовства уже в мезолитическую эпоху. Например, на стоянке Ивановское 7 максимум находок костей рыбы связан именно с мезолитическими слоями (Сычевская, 1998:88). Находки обломков пироги, фрагментов весел, поплавков и челноков для плетения сетей, остатков вершей (Лозовский, Рамсеер, 1997:69), рыболовных грузил для сетей (Ошибкина, 1987) свидетельствуют, что в мезолите были известны все основные снасти и приемы рыбной ловли, которые впоследствии использовало неолитическое население. По-видимому, ориентацией позднемезолитического населения на занятия рыбной ловлей объясняется приуроченность мезолитических памятников к зандровым низменностям (полесьям) и отсутствие их на водоразделах, что фиксируется А.Н. Сорокиным (2002:3-8). Поскольку именно для полесий характерны обширные массивы проточных водоемов, богатых рыбой и различными видами водоплавающей дичи.

Когда из основных объектов охоты мезолитических племен выпали стада мигрирующих животных, преследование которых требовало постоянных перемещений, вероятно, был сделан и первый значительный шаг к оседлому образу жизни. По наблюдениям М.Г. Жилина и А.В. Энговатовой, стратегия расселения ранненеолитического {17} населения ничем принципиальным не отличается от предшествующей эпохи (Жилин, Энговатова, 1998:94-95). В эпоху мезолита были освоены и все основные приемы обработки камня, включая шлифовку и сверление, а в неолите только получили более широкое распространение. Наиболее важной неолитической новацией явился постепенный отказ от производства составного охотничьего вооружения, в основе которого лежало изготовление микролитических вкладышей. Им на смену приходят кремневые наконечники стрел и копий, выполненные на отщепах и обработанные сплошной двусторонней ретушью, что привело к постепенной деградации индустрии ножевидных пластин и расцвету отщеповой техники получения заготовок.

Указанные изменения нельзя отнести к разряду революционных, поскольку составное вооружение по своим функциональным качествам мало чем уступало монолитным наконечникам, а в чем-то и превосходило последние. Кроме того, наконечники копий в большинстве лесных культур получают широкое распространение только в средненеолитическое время. Не случайно, что на территории Волго-Камья пластинчатые изделия составляли конкуренцию отщеповым вплоть до позднего неолита. Далеко не кардинальный характер перечисленных новаций позволяет утверждать, что переход от мезолита к неолиту в лесной зоне осуществлялся не в революционной, а в эволюционной форме. Если "революция" и имела место, то произошла она раньше, в позднемезолитическую эпоху, когда совершился переход от специализированной охоты на мигрирующих животных к комплексному охотничье-рыболовному хозяйству. Именно эта мезолитическая революция подготовила тот демографический рост населения, который фиксируется археологами в неолите. Причем подобное увеличение численности в значительной мере было обусловлено не совершенствованием орудийного комплекса и способов добывания пищи, а более благоприятными экологическими условиями, {18} наступившими в период атлантического оптимума. Увеличение продуктивности биоценозов, уменьшение морозного периода ослабило давление со стороны неблагоприятных факторов и устранило препятствия для роста населения в рамках существующей системы хозяйствования. Распространение многоярусных широколиственных лесов и многократно возросшая биологическая емкость ландшафтов объективно способствовали и переходу к большей оседлости населения. Повышение оседлости, в свою очередь, стимулировало увеличение рождаемости, поскольку этнографическими исследованиями фиксируется взаимосвязанность данных факторов (Козловская, 1999).

Начало неолитизации в Поволжье в настоящее время связывается исследователями с появлением памятников елшанской культуры, ряд которых имеет невероятно древние радиоуглеродные даты, уходящие в VII тыс. до н.э. (Мамонов, 2000). Подобные даты имеют как своих сторонников (Тимофеев, Зайцева, 1998), так и противников (Вискалин, 2003). Последние отмечают их далеко не бесспорный характер, заостряя внимание на том факте, что большинство дат получены по раковинам речных моллюсков, связь которых с елшанским культурным слоем довольно проблематична (Вискалин, в печати). По мнению А.В. Вискалина, появление елшанской керамики в Поволжье связано с импульсом, полученным от балканских культур типа Винча А, Старшей линейной ленточной керамики, Альфельд, Златарски и др., синхронизация с которыми определяет время елшанских древностей первой половиной V тыс. до н.э. (Вискалин, 2003:44). Однако подобная достаточно поздняя датировка не может быть принята по ряду причин. Прежде всего настораживает наличие не целостных, а только частичных аналогий елшанской керамике в плоскодонной, биконической лощеной посуде балканских памятников, украшенной прочерченными зигзагами, треугольниками с точечным заполнением и поясками ямок под {19} венчиком. На Балканах наряду с вышеописанной распространена посуда с богатой и разнообразной орнаментацией, не свойственной елшанским древностям. Поэтому возникает вопрос о причинах столь выборочного переноса с Балкан на Волгу отдельных компонентов культуры.

Кроме того, в литературе уже неоднократно высказывалась точка зрения о хронологической неоднородности елшанских материалов и возможности их достаточно длительного существования (Мамонов, 2000:158-160). Слабой стороной данного предположения является недифференцированный характер елшанских древностей, поскольку на всех средневолжских стоянках наблюдается сочетание ранних и поздних признаков. Положение дел изменили исследования на территориях, расположенных к западу от Волги. В Примокшанье при раскопках 7-ой Имерской и Потодеевской стоянок была выявлена керамика, которая по ряду параметров отличается от классической посуды елшанской культуры (Ставицкий, 1999:34-46). Разница прослеживается в широком использовании на посуде елшанских стоянок прочерченных элементов орнамента, ямочно-жемчужных поясков, располагающихся под венчиком сосуда, в наличии плоских днищ и сосудов биконических очертаний. Указанные отличия распространяются и на аналогичную керамику прихоперских стоянок, где также отсутствуют перечисленные элементы (Ставицкий, Хреков, 2003; Сурков, 2004). Фиксируемые отличия между западными и восточными древностями елшанского типа, видимо, свидетельствуют о хронологической неоднородности заволжских памятников. Вероятно, для наиболее ранних из них также характерны конические днища при отсутствии ямочно-жемчужных поясков. Подобное предположение подтверждается отсутствием ямочных поясков на всех елшанских сосудах, которые достоверно имеют конические днища, тогда как у всех плоскодонных сосудов подобные пояски имеются (Мамонов, 2000: рис. 2-3; 6-7). Оба эти признака, видимо, зарождаются {20} в Заволжье и только потом распространяются в западной группе памятников, и чем дальше на запад, тем реже они фиксируются. Так, например, по подсчетам А.В. Вискалина на накольчатой керамике виловатовской группы памятников ямочно-жемчужные пояски присутствуют на 90% сосудов, а плоские днища являются абсолютно преобладающей формой (Вискалин, 1999:11-12). В ульяновском Поволжье наряду с памятниками, где ямочно-жемчужные пояски встречаются повсеместно (Луговое 3, Лебяжье 1, Мелекес) (Буров, 1980), имеются стоянки, явно более раннего времени, где подобные пояски используются мало (Усть-Ташелка) (Вискалин, 2003). На Верхней Суре плоские днища сосуществуют вместе с коническими. Жемчужные пояски неизвестны совсем, а ямочные присутствуют примерно на половине сосудов ранней накольчатой керамики (Ставицкий, 1999: 47-53). На Мокше вся елшанская и ранняя накольчатая керамика имеет конические днища. Ямочные пояски встречаются эпизодически (Ковыляй 1). В Рязанском Поочье на поселении Городок 1 на накольчатой посуде поясков нет, днища конические. На наиболее ранней накольчатой керамике Подесенья ямочных поясков нет (Витховка 1, Жеренская Протока), и появляются они здесь позднее на посуде стоянки Жерено 3 (Смирнов, 1989). Ямочные и даже жемчужные пояски появляются на стоянке Ярлукова Протока, причем в верхнем слое этого памятника присутствуют и плоские днища, абсолютно не характерные для ранних памятников донского бассейна, что, видимо, свидетельствует о достаточно позднем облике данной керамики. К поздним чертам следует отнести и наличие здесь сложных "шахматных" композиций.

Отсутствие на западных памятниках с посудой елшанского типа и ранней накольчатой керамикой ряда восточных (средневолжских) черт свидетельствует о том, что плоскодонность, биконичность сосудов, ямочно-жемчужные пояски, прочерченные элементы орнамента не могли быть {21} заимствованы с запада, где они появляются сравнительно поздно (в том числе и на Балканах), а явились результатом развития местных традиций. Если же какое-то западное влияние имело место, то оно могло осуществиться далеко не на самом раннем этапе развития елшанских памятников и, следовательно, их синхронизация с балканскими древностями первой половины V тыс. до н.э. справедлива только по отношению к поздним этапам существования елшанской культуры.

В ряде уточнений, на наш взгляд, нуждаются вопросы складывания традиций изготовления ранненеолитической керамики на территории Прикаспия. Происхождение неолитических древностей данного региона практически все исследователи связывают с местными мезолитическими культурами, что находит свое подтверждение в преемственности каменной индустрии. Однако до сих пор остается открытым вопрос об источниках появления керамики у ранненеолитического населения. Маловероятно, что могло иметь место ее самостоятельное изобретение, поскольку здесь отсутствуют образцы наиболее архаичной глиняной посуды. Проблематично также и автономное появление керамики в среде населения, ведущего присваивающее хозяйство, в то время когда глиняная посуда уже была известна их соседям, знакомым с производящими отраслями экономики. В данной ситуации более вероятным представляется заимствование керамики.

По мнению ряда исследователей, материалы мезолитических памятников Северного Прикаспия тяготеют к мезолитическим комплексам черноморского побережья Северо-Западного Кавказа, Крыма и Северного Приазовья. При этом исследователями отмечается вхождение памятников северокаспийского неолита вместе с азово-причерноморскими памятниками в единую культурную провинцию (Васильев, Выборнов, Комаров, 1991:23). Среди неолитических культур азово-причерноморской области материалам {22} памятников Кугат и Кулагай-си наиболее близки артефактам сурской культуры. Особенно явно данное сходство проявляется на каиршакском этапе развития прикаспийских древностей. Помимо ряда совпадений в наборе геометрических микролитов, значительной степенью близости обладает керамическая посуда данных культур, что, по всей видимости, объясняется заимствованием идеи изготовления керамики каиршакским населением у своих западных, более продвинутых в этом отношении, соседей. К числу общих признаков, характеризующих керамические традиции сурских и каиршакских памятников, относятся: использование раковинной и растительной примеси, плоскодонность и профилированность сосудов, прочерченно-накольчатая техника орнаментации. Причем типично сурской традицией является чередование прочерченных линий с рядами раздельных наколов, что весьма характерно и для каиршакской керамики. Типичность для каиршакских древностей перечисленного набора признаков позволяет считать их стержневыми, культурообразующими.

Из иного источника, видимо, была заимствована керамика населением Северо-Западного Прикаспия. Среди материалов древнейшей неолитической стоянки данного района Ту-Бузгу-Худук отсутствует посуда, украшенная прочерченными узорами, нет здесь и сосудов с профилированными, отогнутыми наружу венчиками. Сосуды прикрытой и прямостенной формы, имеющие округлые и плоские днища украшены наколами треугольной и овальной формы. Малочисленность и невыразительность материалов данной стоянки затрудняет поиск истоков керамических традиций ее населения. Среди наиболее вероятных претендентов на эту роль можно назвать традиции изготовления посуды в поселении Ракушечный Яр, в нижних слоях которого зафиксирована посуда сходного облика. Данное сходство весьма относительно, но ничего более близкого к тубузгукской керамике автору пока не известно. {23}

Заметное своеобразие керамических комплексов Северо-Западного и Северного Прикаспия позволяет исследователям разделять их на две параллельно развивающиеся культуры. Гораздо меньше различий фиксируется в каменной индустрии данных районов, что является хорошей основой для создания их синхронизации. Ряд важных шагов в этом направление уже сделан исследователями данных памятников (Васильев, Выборнов, 1988; Кольцов, 1988; Юдин, 1995; Козин, 2002), но возможности подобной синхронизации еще не исчерпаны. Ряд наблюдений по данному вопросу позволяет сделать сравнительный анализ материалов стоянок Кугат, Кулагай-си, Каир-Шак 1 и 3, Тентекс-Сор, Ту-бузгу-Худук, Джангар, Варфоломеевка. Некоторые категории орудий, не претерпевая значительных изменений, существуют на всем протяжении истории данных памятников. В роли своеобразного хронологического индикатора здесь выступают резцы и геометрические микролиты. В материалах наиболее ранних стоянок Кугат и Кулагай-си геометрические микролиты составляют весьма многочисленную и типологически разнообразную категорию. Это сегменты, трапеции, параллелограммы и треугольники. Резцы представлены здесь единичными экземплярами. На поселении Ту-Бузгу-Худук, находки резцов также единичны. Набор геометрических микролитов здесь немногочисленен, но достаточно выразителен и типологически разнообразен.

На Каир-Шаке 1 и 3 параллелограммов уже нет, наиболее многочисленны сегменты, трапеций немного и они не выразительны, единичны треугольники. Находки резцов на Каир-Шаке 3 так же единичны, а вот на Каир-Шаке 1 они составляют третью по численности категорию орудий. Зафиксирована также на Каир-Шаке 1 трапеция со струганной спинкой, находки которых среди перечисленных памятников отмечены также в верхнем слое поселения Джангар, в слое 2Б и 2А в Варфоломеевке и на Тентек-Соре. В третьем {24} слое Джангара среди геометрических микролитов отсутствуют параллелограммы и треугольники, зато имеются прямоугольники, а наиболее многочисленны трапеции, которых больше чем сегментов. Достаточно представительную серию во всех слоя образуют резцы. В 3-м слое Варфоломеевки из геометрических микролитов наиболее многочисленны сегменты, трапеций мало, резцов нет. В слое 2Б уже преобладают трапеции со струганной спинкой, вдвое меньше сегментов, резцы единичны. В слое 2А из микролитов зафиксированы только трапеции со струганной спинкой, резцы единичны. На Тентек-Соре резцов нет, а микролиты представлены трапециями со струганной спинкой.

Таким образом, для наиболее ранних памятников характерно разнообразие форм геометрических микролитов, среди которых количественно преобладают сегменты, при слабом использовании резцов. В поздних комплексах из геометрических микролитов сохраняются только сегменты и трапеции, причем последние постепенно занимают ведущую позицию. Появляются трапеции со струганной спинкой, достаточно широко используются резцы. Впоследствии трапеции со струганной спинкой вытесняют все другие категории микролитов, постепенно выходят из употребления резцы.

Предложенная схема развития кремневой индустрии позволяет уточнить отдельные аспекты периодизации прикаспийских памятников. С учетом выявленных тенденций, к ранненеолитическим комплексам наиболее близкими оказываются материалы поселения Каир-Шак 3. Более позднюю позицию занимают артефакты стоянок Каир-Шак 1 и Джангар, на которых достаточно широко представлены резцы, а среди микролитов преобладают сегменты и трапеции, при единичности микролитов других форм, так же как и единичности трапеций со струганной спинкой. Вероятно, два последних памятника являются частично синхронными, что подтверждается и наличием типично каиршакской керамики в двух нижних слоях Джангара. {25}

Следует также отметить, что при сравнении керамических комплексов Каир-Шака 1 и Каир-Шака 3 наблюдается значительная степень сходства их орнаментальных традиций, что не позволяет выявить проявления каких-либо тенденций их развития. Однако одно важное отличие между посудой этих стоянок все же имеется. На Каир-Шаке 3 присутствуют горшковидные сосуды с профилированным венчиком, а на Каир-Шаке 1 их нет. Видимо, профилированность каиршакских сосудов является ранним признаком и восходит своими корнями к аналогичным формам посуды стоянки Кулагай-си и керамике сурской культуры. На позднем этапе развития каиршакских древностей профилированная посуда, вероятно, выходит из употребления. Подобная утрата профилированности фиксируется и на елшанской керамике при ее трансформации в накольчатую посуду средневолжской культуры, и данная тенденция, видимо, является всеобщей.

Следующий спорный вопрос касается степени преемственности памятников типа Каир-Шак и Тентек-Сор, каждый из которых характеризуется развитием своеобразных орнаментальных традиций: прочерченно-накольчатой и накольчатой. Проблематичность подобной преемственности подтверждается наличием значительного хронологического интервала между существованием эпонимных памятников. В диссертации Е.В. Козина приводится ряд достаточно убедительных данных о том, что на позднем этапе развития памятников каиршакского типа в результате нарастания аридной обстановки происходит ряд серьезных культурно-демографических изменений, которые приводят к прекращению развития каиршакских традиций на территории Прикаспия. Здесь отсутствуют памятники, которые могли бы представить эволюционное перерастание каиршакских комплексов в тентексорские, на основании чего Е.В. Козиным делается закономерный вывод о том, что в это время постоянное населении в Северном Прикаспии либо отсутствовало, либо {26} сократилось до минимума. При этом происходит перемещение части населения в северном направлении, — в зону современных суглинистых степей (Козин, 2002).

По мнению П.П. Барынкина и Е.В. Козина, после того как каиршакское население покидает районы Северного Прикаспия, эволюционное развитие их культурных традиций было продолжено севернее. Данный процесс иллюстрируют материалы Варфоломеевской стоянки, где наблюдается от слоя 3 к слою 2Б развитие керамических традиций, тождественных каиршакским, и в менее явной форме на территории Северо-Западного Прикаспия, — на поселении Джангар (Барынкин, Козин, 1998:71). При этом Е.В. Козиным отмечается наличие более сильных связей между сероглазовскими (каиршакскими) и варфоломеевскими комплексами, чем между ними и джангарскими (Козин, 2002:23-24). Однако с этим трудно согласиться, поскольку материалы, наиболее близкие каиршакским, фиксируются как раз на Джангаре, в нижнем слое которого почти треть всех сосудов украшена в типично каиршакских традициях прочерченными линиями в сочетании с рядами раздельных наколов овальной формы (Кольцов, 1988), тогда как в третьем слое Варфоломеевки подобной посуды только 15%, и не совсем ясно с наколами какой же формы сочетаются прочерки, — с овальными или треугольными. В публикации А.И. Юдина на одних рисунках изображены овальные наколы, на других — треугольные, в то время как в тексте статьи прямо оговаривается, что овальные наколы появляются только в слое 2Б (Юдин, 1998:90, рис. 2:6; 2000: рис.2:10). Между тем форма наколов в данном случае очень важна, поскольку на Джангаре среди накольчатой посуды третьего слоя овальные наколы составляют всего 5%, а во втором слое 3%, тогда как с прочерченными линиями в третьем слое сочетаются только овальные наколы (Кольцов, 1988:81).

По всей вероятности, каиршакский импульс первоначально достиг только поселения Джангар и лишь {27} впоследствии, уже в трансформированном виде, дошел до поселения Варфоломеевка. В материалах 3-го слоя Джангара наблюдается симбиоз двух культурных традиций: треугольно-накольчатой тубузгухудукской и прочерченно-накольчатой каиршакской. Судя по процентному соотношению керамики, нижний слой Джангара — это на 2/3 Ту-Бугуз-Худук и на 1/3 — Каиршак. Симптоматично, что чисто прочерченной керамики здесь нет вообще. Она появляется позднее. Если на Джангаре появление прочерченной керамики следует связывать с каиршакским влиянием, то на Варфоломеевке данный прием орнаментации мог появиться и самостоятельно, в результате трансформации скорописной накольчатой техники в прочерченную. Возможность подобного преобразования специально отмечается А.И. Юдиным. Согласно его наблюдениям, на ряде сосудов наколы и прочерки нанесены одним и тем же орнаментиром, и случается, что накольчатая техника переходит в прочерченную (Юдин, 1998:87). Причем на Джангаре керамика, украшенная прочерченными линиями в сочетании с овальными наколами, хотя и постепенно уменьшается в количестве, но тем не менее встречена во всех слоях поселения, что скорее свидетельствует не о ее эволюции, а о наличии постоянных контактов с каиршакским населением на всем протяжении существования третьего и второго слоя стоянки. Подобного рода наблюдениям не противоречит и сохранение архаичности облика кремневого инвентаря Джангара.

На наш взгляд, нуждается в уточнении механизм взаимодействия каиршакского населения со своими северными соседями. Если быть последовательным и исходить из сделанных Е.В. Козиным выводов об оттоке каиршакского населения из Северного Прикаспия и о продолжении эволюционного развитие каиршакских традиций на Варфоломеевской стоянке, тогда получается, что материалы ее третьего слоя иллюстрируют картину смешения каиршакского {28} и варфоломеевского населения, в результате которого происходит трансформация каиршакских керамических традиций в варфоломеевские, представленные материалами слоя 2Б. Но, судя по облику последних, каиршакское влияние в них проявляется в ограниченном объеме и не приводит к смене их культурного статуса. Материалы слоя 2Б иллюстрируют развитие орловской культуры, а не каиршакской. Поскольку в это время на исконных каиршакских территориях постоянное население отсутствует, то напрашивается закономерный вывод о завершении каиршакской линии развития, и это означает, что на данном этапе происходит слияние каиршакской и варфоломеевской традиций. Но в этом случае происхождение памятников тентексорского типа следует связывать с последующей сегментацией варфоломеевской линии развития.

На возможность подобной сегментации указывает развитие варфоломеевских керамических традиций по пути их сближения с тентексорскими. Так, в верхнем слое Варфоломеевки происходит уменьшение до 11% доли прочерченной орнаментации, которая сходит на нет на поселении Тентек-Сор. На поздней варфоломеевской керамике наблюдается появление ряда сложных узоров, которые отсутствуют на Каир-Шаке, но являются характерными для Тентек-Сора. Это состоящие из наколов прямоугольники, фигуры, напоминающие песочные часы, горизонтальные зигзаги, шевроны, вписанные друг в друга ромбы. В верхнем слое Варфоломеевки уменьшается количество сосудов с наплывом на венчике, которые на Тектек-Соре представлены единичными экземплярами (4,5%). Примерно равную долю в посуде этих комплексов занимают профилированные сосуды (24 и 20%). По пути сближения с тентоксорской развивается и каменная индустрия Варфоломеевской и Джангарской стоянок. Таким образом, джангарско-варфоломеевские древности не только заполняют хронологический пробел между памятниками каиршакского и тентексорского {29} типов, но и иллюстрируют процесс трансформации одних традиций в другие.

Резюмируя вышеизложенное, отметим, что практически всеми исследователями разделяется точка зрения об автохтонном происхождении и генетической взаимосвязи неолитических культур Прикаспия, которые единодушно относят их к единой культурной области. Но принцип подобного объединения культур еще не предусматривает наличия между ними жесткой генетической связи. В настоящее время подобная связь бесспорна только для памятников джангарского и орловского типов, эволюцию которых наглядно иллюстрируют материалы Джангара и Варфоломеевской стоянки. Определение степени преемственности между остальными типами памятников, как и размеры участия населения одних памятников в формировании других, нуждаются в дополнительном изучении.

* * * * *

Одной из актуальных проблем изучения энеолитических древностей Поволжья является соотношение и взаимодействие культур лесной, лесостепной и лесной зоны. Исторически сложилось так, что основные лесные энеолитические культуры были открыты раньше и в силу этого оказались лучше изучены, чем памятники синхронных культур, расположенных южнее. В частности, долгое время белым пятном на энеолитической карте Европейской России оставалась территория лесостепной и степной зон. Только в последнюю четверть прошлого века благодаря интенсивным исследованиям самарских (И.Б. Васильева, В.И. Пестриковой, Н.В. Овчинниковой, П.П. Барынкина), воронежских (А.Т. Синюка), ростовских (В.Я. Кияшко), саратовских (А.И. Юдина, Н.М. Малова, А.А. Хрекова), оренбургских (Н.Л. Моргуновой), казанских (Р.С. Габяшева) археологов положение стало меняться. Однако, поскольку северные энеолитические культуры были изучены лучше, то в материалах их памятников стали подбирать {30} соответствующие аналоги артефактам южных культур, а иногда и объяснять их появление результатом влияния лесных племен. В частности, некоторые волосовские черты были усмотрены А.Т. Синюком в керамике дронихинского типа, на основании чего дронихинские памятники были включены им в волосовскую историко-культурную область (Синюк, 1986). Однако расширение источниковедческой базы по данной проблеме показало, что дронихинские древности более близкие аналоги находят в материалах южных, а не северных культур (Хреков, Ставицкий, 2003). Та же самая ошибка была допущена А.И. Юдиным при изучения генезиса алтатинских древностей. Распространение гребенчатой орнаментации и появление кварцитовой индустрии на памятниках алтатинского типа он связывал с воздействием неолитических культур лесной зоны (Юдин, 1995). Однако эти и некоторые другие признаки, присущие алтатинским древностям, весьма характерны для среднестоговских памятников Донского бассейна, энеолитическое население которого входило с приволжским в одну культурно-историческую зону, что и привело к распространению указанных традиций на территорию Поволжья (Ставицкий, 2002а).

Волосовским влиянием объяснялось И.Б. Васильевым появление на керамике алексеевского типа грибовидных венчиков, орнаментации с чередованием длинного и короткого зубчатого штампа (Васильев, 1981:47), но, как оказалось, все эти черты присутствуют и в керамике лесостепных культур. Так, например, полные аналоги алексеевской непрофилированной керамики были обнаружены А.А. Хрековым при исследовании поселения Шапкино 6 на Верхнем Хопре (Хреков, Ставицкий, 2002). Более того, шапкинская керамика по ряду признаков близка керамике токского типа, и те черты, которые ранее исследователи токских древностей выводили из гаринских традиций, присутствуют на энеолитической посуде Шапкинского поселения, и {31} то сходство, которое имеется между гаринскими и токскими древностями, скорее объясняется воздействием последних на своих северных соседей, а не наоборот (Ставицкий, 2002б). В пользу данного предположения свидетельствует и более ранняя хронология токских памятников, отмеченная Н.Л. Моргуновой (1995).

Кроме того, вряд ли можно найти достоверное объяснения тем причинам, которые подтолкнули к выходу в степь и лесостепь энеолитическое население лесной зоны. Экономика лесных племен, базирующаяся на присваивающих отраслях хозяйства (охоте, рыболовстве и собирательстве) имела определенную ландшафтную ориентацию, и выход за границы лесной зоны был связан с ее неизбежной перестройкой, побудительной причиной которой могли стать только явления кризисного характера. Но, как единодушно отмечают исследователи лесного неолита-энеолита, богатая природа широколиственных лесов обеспечивала местное население всем необходимым и не стимулировала их к каким-либо нововведениям (Ошибкина, 1996:8; Крайнов 1987:20; Никитин, 1996). К тому же, как свидетельствуют этнографические исследования, лесные племена, ведущие присваивающее хозяйство, стремились к сохранению экологического равновесия между численностью населения и объемом природных ресурсов, что опять же не стимулировало освоение новых ландшафтных зон.

Иная стратегия выживания была выбрана степными племенами, знакомыми с производящими формами хозяйства. В поисках новых пастбищ для все увеличивающихся стад домашнего скота, в которых заключался главный источник богатства и благосостояния племени, они осваивают все новые и новые территории, и их экономика приобретает трансландшафтный характер. После освоения степных пастбищ в зону их постоянного влияния попадают и лесостепные ландшафты. Ими также осуществляются первые попытки проникновения на территорию лесной зоны. {32} Однако на данном историческом этапе уровень развития их хозяйства еще не позволяет освоить лесные пространства, тем не менее следы их воздействия находят отражение в материалах ряда лесных культур, что иногда воспринимается исследователями в качестве наличия влияния лесных культур на своих южных соседей.

* * * * *

Ряд существенных сдвигов в последнее время наметился в изучении приволжских культур эпохи ранней бронзы. Для территории лесного и лесостепного Поволжья переход к бронзовому веку совпал с эпохой "великого переселения народов". Долгое время хронологический приоритет в миграциях племен на территорию лесостепного Поволжья отдавался носителям фатьяновско-балановских древностей. По мнению О.Н. Бадера и А.Х. Халикова, их появление здесь фиксируется на рубеже III—II тыс. до н.э. (Бадер, Халиков, 1976). Д.А. Крайнов (1972) и О.С. Гадзяцкая (1976:75) относят это событие к XVII в. до н.э. Однако в начале 1990-х годов В.П. Челяповым было установлено, что на ряде памятников культурные слои с примокшанской керамикой предшествуют появлению поздняковских древностей и, следовательно, датируются временем не позднее первой половиной II тыс. до н.э. (Челяпов, 1993). По его мнению, появление примокшанских древностей в Поочье объясняется тем, что на рубеже III—II тыс. до н.э. ямные племена вытесняют со Среднего Дона часть населения иванобугорской культуры, которое смещается на север, где на его основе, еще до появления здесь фатьяновцев, происходит сложение примокшанской культуры (Челяпов, Иванов, 2000:361). Данное предположение в целом представляется верным, отметим только, что А.Т. Синюк связывает процесс возрастания давления на иванобугорское население со стороны их южных соседей не с ямным, а с раннекатакомбным временем (Винников, Синюк, 1990:125; Синюк, 1996:53), когда, вероятно, и осуществляется указанная миграция. {33}

Процессы переселения иванобугорских и фатьяновских племен, в конечном итоге, были обусловлены причинами одного и того же характера — увеличением засушливости климата и, вероятно, протекали в близких хронологических рамках. Е.А. Спиридонова и А.С. Алешинская полагают, что первоначально миграционная волна шла на север, в более западные районы, где выше океаничность климата и более близкие к привычным условия жизни, и только затем частично на северо-восток (Спиридонова, Алешинская, 2000, с. 353). Данное утверждение хорошо согласуется с предположением о более раннем характере миграции фатьяновских племен в сравнении с продвижением балановского населения на р. Свиягу (Крайнов, 1972; Гадзяцкая, 1976). По мнению О.С. Гадзяцкой, наиболее ранние погребения балановского могильника по содержащемуся в них металлическому инвентарю следует датировать XVII в. до н.э. (Гадзяцкая, 1976:75). Но Балановский могильник, видимо, не является древнейшим памятником данной культуры на территории Среднего Поволжья. Только в 17% его погребений отмечены находки клиновидных топоров, которые являются обязательной принадлежностью погребального инвентаря ранних фатьяновских памятников и значительно реже встречается в поздних. Например, на позднем фатьяновском Волосовско-Даниловском могильнике подобные топоры зафиксированы только в 16% погребений, а всего на территории фатьяновской культуры их известно 219 экз. (Гадзяцкая, 1976: табл. 20). На Средней Волге зафиксировано 165 подобных находок (Бадер, Халиков, 1976: 65-67), что может свидетельствовать о достаточно раннем появлении здесь балановских племен. Поздний облик балановской керамики в сравнении с ее фатьяновскими аналогами в какой-то степени может объясняться не хронологическими, а локальными отличиями. Судя по планиграфии Балановского могильника, в центре которого находятся погребения с посудой атликасинского облика, данная керамика появляется {34} на Средней Волге вместе древнейшей балановской посудой (Кожин, 1963). В пользу этого свидетельствуют и находки атликасинской керамики в культурном слое стоянки Воймежное 1, относящиеся, по данным палинологии, к рубежу III—II тыс. до н.э. (Воронин, 1998:38).

По мнению О.Н. Бадера и А.Х. Халикова, первоначальное продвижение балановских племен на Свиягу проходило несколько южнее правого берега р. Оки по ее юго-восточным притокам и по бассейну р. Суры. В качестве подтверждения данного тезиса указывалось на наличие находок архаичной балановской керамики в районе г. Кадома и г. Пензы, значительное количества находок ранних форм сверленых топоров в окрестностях Саранска и Пензы (Бадер, Халиков, 1987: 81). Однако в правобережном Поочье, на Суре и Мокше известны только единичные находки клиновидных топоров. Среди сверленых топоров здесь преобладают топоры клиновидной формы и близкие к ним топоры с усеченно-коническим обухом (Ставицкий, 1994). Традиционно ранними типами считаются сверленые топоры клиновидной формы (Бадер, Халиков, 1976: 60; Гадзяцкая, 1976:51; Крайнов, 1963:27). Однако признание их древнейшими является сугубо теоретическим умозаключением, исходящим из представления о развитии орудий от простого к сложному. Возможно, что именно так и было на исходных территориях формирования культуры боевых топоров, но к моменту появление в Волго-Окском междуречье фатьяновских племен, им уже были известны топоры достаточно сложной формы, и поэтому здесь находки клиновидных топоров не имеют хронологического приоритета. Настораживает и тот факт, что подобные топоры весьма слабо представлены на территории наиболее раннего московско-клязьминского локального варианта культуры и совсем не встречаются в погребальных комплексах. Последнее почему-то трактуется Д.А. Крайновым в пользу их ранней датировки (Крайнов, 1972: 40), хотя для ранних захоронений, {35} напротив, характерно наличие каменных топоров, тогда как в поздних могильниках их число сокращается. Кроме того, массовое распространение сверленых клиновидных топоров во многом совпадает с основной территорией балановских древностей, которые, в целом, занимают более позднюю хронологическую позицию, чем фатьяновские. Следовательно, клиновидная форма топора является, прежде всего, показателем его локальной принадлежности, причем далеко не к самой ранней группе фатьяновско-балановских памятников. На то, что подобные топоры бытовали до конца существования фатьяновской культуры, указывали А.Я. Брюсов и М.П. Зимина (1966:24).

Конечно, на Мокше и Верхней Суре имеется ряд находок топоров ранних типов, но их связь с балановской керамикой проблематична, поскольку в Примокшанье на поселении Новый Усад 4 зафиксирована посуда раннефатьяновского облика, украшенная веревочными отпечатками и короткими резными линиями (Ставицкий, 1992:6). По форме и орнаментации сосудов она находит ближайшие аналоги среди керамики Кузьминковского могильника, для которой также характерны сосуды как с плавным переходом от венчика к тулову, так и с резко выделенной шейкой. В орнаментации кузьминковской керамики также преобладают отпечатки веревочки, но используются и оттиски зубчатого штампа (Крайнов, 1972:106-103). Материалы этого могильника Д.А. Крайнов включает в 3-ю хронологическую группу московских памятников фатьяновской культуры (Крайнов, 1972: 226). Однако, по мнению В.В. Сидорова и А.В. Энговатовой, в керамике Кузьминковского могильника сохраняется ряд ранних черт, характерных для памятников среднеднепровской культуры, и поэтому данные материалы следует датировать более ранним временем (Сидоров, Энговатова, 1992:36). Ранняя позиция новоусадовской керамики подтверждается тем фактом, что большинство ее признаков находят аналогии в среднеднепровских {36} древностях: форма сосудов с плавно профилированным горлом, веревочная орнаментация, приемы подчеркивания шейки прочерченной линией, композиции в виде простого зигзага и фестонов. Таким образом, ранние находки топоров, отмеченные в Примокшанье и Верхнем Посурье, вполне могут быть связаны с проникновением сюда какой-то небольшой группы раннего фатьяновского населения, которая отклонилась от основного направления миграции фатьяновских племен (Ставицкий, 1999:30-32).

По мнению О.С. Гадзяцкой, атликасинские формы керамики не имеют аналогов на западных территориях и поэтому распространение данных керамических традиций следует связывать со Средней Волгой (Гадзяцкая, 1976:76). Иной точки зрения придерживается Е.В. Волкова, которая полагает, что на западе в жуцевской и среднеднепровской культурах имеются аналогии всем фатьяново-балановским мотивам орнамента за исключением перекрещивающихся линий (Волкова, 1994:19-21). Западное направление миграции носителей атликасинской керамики, на наш взгляд, является более предпочтительным, хотя его обоснование нуждается в дополнительной источниковедческой базе.

С воздействием представителей шнуровых культур И.Б. Васильевым связывается происхождение вольско-лбищенских древностей (Васильев, 1999; 2003). Данная точка зрения имеет рациональное зерно, но нуждается в ряде существенных уточнений. Вольско-лбищенские памятники относятся к кругу культур начальной поры бронзового века, одной из характерных черт которых является расположение поселений на высоких труднодоступных местах, что, видимо, было вызвано сходной социально-политической обстановкой, имевшей место на территории лесостепной и юге лесной зоны. В результате увеличения населения южных культур (вначале ямной, а затем катакомбной), которое в конце III тыс. до н.э. совпало с аридизацией климата, лесостепное население Волго-Донского междуречья {37} начинает испытывать давление со стороны своих южных соседей. Защитной реакцией на это воздействие стало перенесение поселений на высоко расположенные труднодоступные места. Видимо, данные процессы протекали в близких хронологических рамках, а их территориальная локализация связана с периферией катакомбной культуры, в западной части которой в это время обитали иванобугорские племена, а в северо-восточной имерские и поздневолосовские. Однако до последних катакомбное воздействие доходило в сравнительно слабой форме, и поэтому не могло привести к трансформации их культуры. К настоящему времени автору известен только один исследованный раскопками памятник с керамикой волосовского типа, где ощущается некоторое катакомбное воздействие. Это поселение Ховрино в Среднем Посурье, в керамической коллекции которого присутствуют сосуды с катакомбной профилировкой, имеющие характерный уступ в своей верхней части (Вискалин и др., 2000: рис.5:4; 6:6). С трудом просматриваются в вольско-лбищенских материалах и следы каких-либо волосовско-имерских реминисценций. Территория Верхнего Посурья относится к самой окраине распространения памятников катакомбной культуры, и, по всей видимости, процессы, связанные с формированием вольско-лбищенских древностей протекали южнее, на тех территориях, где в позднеэнеолитическос время И.Б. Васильевым фиксируется присутствие памятников с керамикой алексеевского типа (Васильев, 1981:44-49).

Материалы Алексеевской стоянки, послужившие для выделения данного типа керамики, не совсем однородны. С одной стороны здесь присутствуют непрофилированные и слабо профилированнные сосуды с Т-образными венчиками, которые находят аналоги среди исследованной А.А. Хрековым в Прихоперье керамики шапкинского типа, и, вероятно, датируются более ранним временем (Хреков, Ставицкий, 2002). С другой — отогнутые вовнутрь венчики {38} с внутренними желобками, близкие к поздним образцам керамики алтатинского типа. Происхождение последней А.И. Юдин связывает с миграциями на степные территории лесостепного поздненеолитического населения. Однако поздние образцы алтатинской керамики он типологически соотносит с позднестоговской (константиновской) посудой 1-го Раздорского поселения (Юдин, 1995:13-15). По мнению автора, алтатинская керамика появляется в результате миграций в Поволжье донского среднестоговского населения, и памятники, содержащие данную керамику, иллюстрируют продолжение развития среднестоговских традиций на северо-восточной окраине их ареала (Ставицкий, 2002а). Развитие данных традиций, по-видимому, продолжалось и в то время, когда в Подонье они были прерваны в результате процессов сложения древностей репинской культуры. По мнению Л.А. Спицыной, которое разделяется автором статьи, в формировании репинских памятников, кроме среднестоговских племен активное участие принимало население культуры ямочно-гребенчатой керамики восточных областей Украины (Спицына, 2000:57-58). Памятники с ямочно-гребенчатой керамикой на территории Саратовского Поволжья отсутствуют, что позволило сохраниться своеобразной лакуне, в пределах которой, вероятно, было продолжено развитие родственных среднестоговским памятников алтатинского типа.

Вероятность данного предположения находит свое подтверждение в материалах поселения Подлесное 4, расположенного на верхней Суре. Это поселение было исследовано В.П. Третьяковым и А.А. Выборновым, которые выделили здесь два комплекса: ранний — камский и поздний — приказанский. Керамика второго комплекса обладала рядом отличительных черт от классической приказанской посуды, аналоги которым авторы раскопок нашли в чирковских древностях (Выборнов, Третьяков, 1984). Названная керамика действительно имеет определенное сходство {39} с приказанской керамикой Займищенской стоянки. Однако Б.С. Соловьев, детально проанализировавший керамику приказанской культуры, пришел к выводу о том, что займищенская керамика представляет собой самостоятельное культурное явление, генетически не связанное с приказанскими древностями. При этом ближайшие аналоги займищенской керамики им были отмечены в срубно-абашевской посуде (Соловьев, 2000:89). Между тем большинство перечисленных им срубно-абашевских черт: наличие сосудов с внутренним ребром и желобчатыми шейками, раковинная примесь, штрихованная поверхность, узоры в виде заштрихованных треугольников — находят аналоги и в вольско-лбищенской керамике, и этот список совпадений можно продолжить (Ставицкий, 2003). Кроме того, по мнению И.Б. Васильева и А.Т. Синюка, в раннесрубной керамике фиксируется ряд признаков, которые были заимствованы у вольско-лбищенского населения (Васильев, Синюк, 1985:68), чем, возможно, и объясняется наличие определенного сходства между займищенской и срубно-абашевской керамикой.

Посуда поселения Подлесное 4 содержит в тесте примесь органики (выщелочившихся раковин), концентрация которой различна. Большинство сосудов имеют густые следы расчесов с внутренней стороны, а некоторые и с внешней. У большинства сосудов венчики резко отогнуты наружу, некоторые из них имеют слабо выраженный желобок и утолщение в верхней части. В орнаментации ведущую роль играют короткие, реже длинные оттиски зубчатого штампа. Используются и овальные ("гусеничные") отпечатки, веревочные и накольчатые вдавления. Днища плоские (Выборнов, Третьяков, 1984). Вышеописанные формы венчиков находят ряд близких аналогий в среднестоговской керамике поселения Имерка 8 (Королев, 2003, рис. 1-7). Меньшей степенью сходства характеризуются орнаментальные композиции. На Имерке 8 используются другие виды зубчатых штампов, отсутствуют сложные узоры, регулярно применяется {40} штриховка внешней поверхности сосудов. По ряду параметров керамика Подлесного 4 близка среднестоговской посуде Шиловского поселения, где так же имеются отогнутые наружу, желобчатые и утолщенные венчики с округло срезанным верхним краем. Сходство наблюдается и в использовании одинаковых элементов орнамента: оттисков перевитой веревочки, "гусеничных" и зубчатых отпечатков (Пряхин, Синюк, 1980, рис. 5-7). Тем же набором сходных признаков характеризуется и позднестоговская керамика 2-ой Копанищенской стоянки, определенные аналоги которой, по мнению А.Т. Синюка, имеются в ямно-катакомбной посуде Сасовских курганов (Синюк, 1980, рис. 4:1).

Находка в ямно-катакомбных погребениях сосудов, близких среднестоговской керамике, допускает возможность доживания стоговских традиций до времени появления в волго-донской лесостепи раннекатакомбных древностей. Одним из примеров своеобразного долголетия данных традиций является керамический комплекс поселения Подлесное 4, о позднем возрасте которого косвенно свидетельствует набор каменного инвентаря, полученный с этого памятника. Часть орудий связана с керамикой камской культуры, что затрудняет их культурно-хронологическую атрибуцию. Но для нас важно то, что здесь практически отсутствуют орудия на крупных ножевидных пластинах (Ставицкий, 1999, рис. 45), которые неизменно сопровождают материалы, связанные со среднестоговскими древностями раннего облика. Небольшая коллекция посуды, близкая керамике поселения Подлесное 4, также собрана автором при раскопках 1-го Грабовского поселения (Ставицкий, 1995: рис.6:1-5).

Наличие ряда заметных отличий в керамике Подлесного 4 от классических образцов среднестоговской посуды не позволяет настаивать на безусловно стоговской принадлежности данного комплекса. Однако наличие среднестоговских реминисценций в его керамике вряд ли возможно оспорить. К тому же именно на поздней среднестоговской посуде фиксируется {41} ряд достаточно сложных узоров, какими, например, являются зигзаги и треугольники, обрамленные "бахромой" (Телегин и др., 2001, рис. 18:4), которые эпизодически появляются на посуде стоянок Грабово 1 и Подлесное 4, попадая затем в число типичных лбищенских композиций.

Приведенные выше аналоги в керамике указанных культур свидетельствуют о том, что именно традиции среднестоговского и алтатинского населения легли в основу сложения вольско-лбищенской керамической индустрии. Однако нельзя оставить без внимания и аргументированные выводы И.Б. Васильева по проблеме происхождения лбищенских древностей. На основе анализа металлических вещей, найденных вместе с образцами вольско-лбищенской керамики, он пришел к выводу о северо-западной культурной ориентации лбищенского населения и о сложении его культурного типа под влиянием западных культур шнуровой керамики: фатьяновско-балановской, среднеднепровской и унетицкой, представители которых, по его мнению, проникают на территорию Среднего Поволжья. При этом он указывает на ряд существенных отличий в их керамическом инвентаре и оговаривается, что "вольско-лбищенскую керамику никак нельзя считать ни фатьяновско-балановской, ни среднеднепровской" (Васильев, 1999:74, 78; 2003:108-110). По отношению к фатьяновско-балановской керамике с данным утверждением нельзя не согласиться. Но среди так называемой поселенческой посуды среднеднепровской культуры имеется керамика, находящая ряд близких параллелей в вольско-лбищенской посуде. Особенно близка к ней синкретическая керамика с Екатериновского поселения, расположенного в Верхнем Посурье, сочетающая в себе среднеднепровские и вольско-лбищенские черты (Ставицкий, в печати). В лбищенской посуде находит целостные аналогии ряд сложных екатериновских узоров. Это горизонтальные зигзаги с "бахромой", парные зигзаги, заполненные наклонными оттисками зубчатого {42} штампа, вертикальные лесенки без поручней, парные ряды наклонных оттисков, образующие горизонтальную елочку, треугольники, заштрихованные пересекающимися оттисками зубчатого штампа и обрамленные "бахромой", чередование парных зигзагов и горизонтальных рядов (Васильев И.Б., 1999, рис. 5:3; 7:10; 8:8; 9:1,17; 34:1). Типично вольско-лбищенскую профилировку имеет ряд екатериновских венчиков. Со среднеднепровской посудой екатериновскую керамику сближают общие формы горшковидных сосудов с прямостенными венчиками, часть которых имеет выраженные желобки; использование тождественных элементов орнамента (перевитой веревочки, оттисков короткого с среднего зубчатого и гладкого штампа, ногтевидных защипов, "гусеничного" штампа, вдавлений полой кости, наколов и т.д.), которые образуют сходные орнаментальные мотивы (горизонтальную елочку, зигзагообразные построения, заштрихованные треугольники, горизонтальные ряды оттисков и др.). Часть екатериновских сосудов находит практически полные аналоги в посуде среднеднепровских поселений (Бондарь, 1974: рис. 16:13, 14, 18; 22:7; 23:1, 8; 28:24; 30:6, 11, 12; 31:6; 32:12).

Обладает екатериновская керамика и рядом катакомбных признаков. Особенно близкие параллели прослеживаются по сосудам, украшенным веревочными отпечатками. На одном из них имеется специфичный среднедонской катакомбный узор в виде разомкнутого полуовала. В типично катакомбных традициях украшен рядами ногтевидных защипов небольшой сосудик, вероятно, предназначавшийся для плавки металла. Весьма характерны для катакомбных древностей спаренные пояски перевитой веревочки, зигзаги, горизонтальные ряды наклонного штампа, рельефные валики. Однако перечисленные мотивы орнамента на екатериновской керамике обычно выступают в качестве элементов более сложных композиций, которые не находят тождества в катакомбных узорах. {43}

Два екатериновских сосуда с приостренными и отогнутыми вовнутрь венчиками полностью копируют образцы иванобугорской керамики. Практически точные аналогии подобным венчикам имеются на Черкасской (Синюк, 1996, рис. 14:2,10) и 1-ой Куринской стоянках (Синюк, Бессуднов, 1996, рис. 5:2,4). К иванобугорской керамике близка форма и ряда других венчиков, но полной степенью сходства они все же не обладают и в сравнении с иванобугроскими выглядят трансформированными.

В Посурье данная коллекция керамики не единична, материалы, по ряду параметров близкие екатериновским, получены при исследовании 1-го и 2-го Ахунских городищ, а также Бессоновской стоянки (Ставицкий, 2001; 2003в). Многообразие аналогов, подобных екатериновской керамике, свидетельствует о ее синкретическом облике. Причем наблюдается не механическое смешение разнокультурных материалов, а именно сочетание на одних и тех же сосудах признаков, присущих различным культурным традициям. Единство данного комплекса подтверждается и наличием ряда общих техническо-типологических признаков. Ведущими факторами при определении культурной принадлежности этого комплекса, на наш взгляд, должны выступать рецептура глиняного теста и сходство ряда сложных орнаментальных мотивов, т.е. те признаки, целостное заимствование которых вряд ли возможно без существенной трансформации всего облика материальной культуры. По данным параметрам культурная принадлежность екатериновской керамики определяется как вольско-лбищенская. Наличие в ее облике ряда катакомбных и иванобугорских черт свидетельствует о том существенном воздействии, которое она испытала с их стороны. Нельзя не отметить, что значительная часть приобретенных екатериновским населением инокультурных признаков получает развитие и на других поселенческих комплексах вольско-лбищенской культуры, следовательно, их заимствование произошло на {44} этапе формирования керамических традиций данной культуры. Видимо, в пользу ранней датировки данных материалов свидетельствует и малочисленность в керамической коллекции поселения прямостенных, утолщенных венчиков, которые достаточно широко распространены в посуде Вольского и Лбищенского поселений. Близкие аналоги данным венчикам имеются в абашевских древностях, откуда, возможно, и была заимствована традиция их изготовления. Однако ведущую роль в складывании вольско-лбищенских керамических традиций, видимо, все же сыграли древности алтатинского и позднестоговского (послестоговского) облика, заметное влияние на которые оказали традиции среднеднепровской, иванобугорской и катакомбной культур.

Наличие на территории Посурья материалов, находящих близкие, а в ряде случаев и полные аналоги в поселенческой посуде среднеднепровской культуры и отсутствие здесь керамики, содержащейся в среднеднепровских могильниках, позволяет вернуться к дискуссии об однокультурности погребальных и поселенческих памятников Поднепровья (Березанская, 1961:52, 57; Артеменко, 1967; Шапошникова, 1968:93; Бондарь, 1974). При объединении данных комплексов в рамках одной культуры главным аргументом выступали: 1) наличие на одних и тех же среднеднепровских поселениях как поселенческой плоскодонной (кухонной?), так и погребальной круглодонной (столовой?) керамики; 2) присутствие в ряде захоронений среднего и позднего этапов плоскодонной поселенческой керамики; 3) наличие некоторых общих форм, элементов и мотивов орнамента среди посуды могильников и поселений.

Совместное залегание погребальной и поселенческой керамики в культурных слоях одних и тех же памятников еще ничего не доказывает, поскольку они не являются закрытыми комплексами. К тому же, если поселенческая посуда является кухонной, а погребальная столовой, то в глаза бросается резкая диспропорция в их соотношении на {45} поселениях, где столовая (?) посуда представлена единичными сосудами, а кухонная (?) десятками и сотнями. Кроме того, одна из категорий поселенческой посуды, по наблюдениям И.И. Артеменко (тип 8), никогда не встречается в погребениях (Артеменко, 1967: рис. 10-13), тогда как на поселениях она наиболее многочисленна. Наиболее близкие аналоги именно этой посуде присутствуют и на поселениях Посурья, где погребальной среднеднепровской керамики нет вообще. Отсутствуют на данной территории и сами погребальные памятники среднеднепровской культуры, причем нет их и западнее — в бассейнах Цны и Мокши. Аналогичная картина наблюдается и в Поочье, где в керамике поселений шагарской культуры фиксируется весьма сильное среднеднепровское влияние, и некоторые шагарские (?) сосуды крайне близки поселенческим среднеднепровским (Каверзнева, 1994: рис.7), а погребальные памятники здесь также отсутствуют. Вряд ли подобная ситуация была бы возможна при однокультурности поселенческой и погребальной керамики среднеднепровских памятников. По всей вероятности, поселенческие материалы Среднего Поднепровья иллюстрируют автохтонную линию развития среднестоговского населения, тогда как погребальные комплексы раннего этапа свидетельствуют о миграции на данную территорию одной из групп населения шнуровой культурно-исторической общности. На первых порах контакты между данными племенами носили ограниченный характер, видимо, имели место и военные столкновения за лучшие земли, пригодные для разведения домашнего скота. В это время данные культуры развиваются обособленно, о чем, например, свидетельствует отсутствие ранней погребальной керамики на среднеднепровских поселениях. Впоследствии одна часть аборигенов была вытеснена, и это дало новый импульс развитию ряда культур (шагарской, вольско-лбищенской), другая была ассимилирована, что привело к появлению {46} синкретической погребально-поселенческой среднеднепровской керамики.

Еще одной из важных проблем изучения культур лесостепного Поволжья является происхождение абашевской культуры. В настоящее время утвердились два основных подхода к ее разрешению. А.Д. Пряхин и ряд археологов, занимающихся изучением бронзового века Донского бассейна, целенаправленно отстаивают положение о донском происхождении абашевских древностей на базе памятников протоабашевского типа (Пряхин, 1987; Беседин, 1993; 1998; Екимов, 2001; 2003 и др.). Иных взглядов придерживается О.В. Кузьмина. Опираясь на новые исследования абашевских памятников Среднего Поволжья, она разработала концепцию происхождения абашевской культуры в результате воздействия на шнуровой мир западного импульса, в котором определенное участие приняли носители ямно-катакомбных традиций (Кузьмина, 2001). Сторонники указанных точек зрения отрицают возможность компромиссного подхода к решению данной проблемы, заостряя свое внимание на имеющихся противоречиях. Тем не менее подобное решение представляется нам возможным.

Первые шаги в данном направлении были предприняты А.Т. Синюком. Им было высказано предположение о том, что сложение протоабашевских древностей связано с развитием памятников репинского этнокультурного массива, представители которых еще в энеолитическую эпоху осуществляют свое продвижение со Среднего Дона в северном и северно-восточном направлениях. Поэтому на Дону осуществляется только сложение энеолитической подосновы абашевских культур, а само оформление абашевских древностей могло протекать синхронно на разных территориях, и в этом случае различия между ними обусловлены не хронологическими причинами, а особенностями окружающей их этнической среды (Синюк, 1996: 70). {47}

Однако тезис о распространении репинского населения в северном направлении может быть принят только по отношению к территории Верхнего Дона, где данные материалы фиксируются на ряде стоянок: Липецкое озеро (Синюк, Клоков, 2000), Долгое (Синюк, 1981), Пристань (Смольянинов, 2001) и др. Для Среднего Поочья о какой-либо заметной миграции репинских племен говорить не приходится. Ссылки А.Т. Синюка на материалы 3-ей Засеченской стоянки, где на ряде поздняковских сосудов фиксируются такие репинские черты, как круглодонность, орнаментация жемчужинами и ямками, широкое применение шнурового орнамента (Синюк, 1981:17,18), вряд ли позволяют однозначно утверждать, репинцы напрямую участвовали в формировании предпоздняковских материалов. Круглодонность поздняковских сосудов, по всей вероятности, имеет иную природу происхождения, и ее следует связывать либо с местными допоздняковскими традициями, либо с северными. По-видимому, поздняковская круглодонность происходит из того же источника, что и круглодонность ранней сетчатой керамики. Другой ее возможный источник это иванобугорские древности, поскольку в хронологическом плане они занимают промежуточное положение между репинскими и поздняковскими материалами. К тому же, в отличие от репинских единичных находок, артефакты иванобугорской (примокшанской) культуры распространены здесь достаточно широко. Перечисленные же А.Т. Синюком орнаментальные традиции, по всей видимости, были восприняты поздняковцами от катакомбных племен Верхнего Дона, поскольку все упомянутые приемы орнаментации весьма характерны для последних (Ивашев, 1999). Прослеживаются в поздняковских древностях и некоторые другие катакомбные заимствования, к которым, в частности, можно отнести формы бронзовых ножей из ранних поздняковских курганов.

Не фиксируется массового проникновения репинских племен и на территорию Сурско-Мокшанского {48} междуречья. Из полученных при раскопках материалов к репинской культуре можно отнести лишь находку единственного развала сосуда репинского облика с поселения Скачки (Ставицкий, 1992). На Верхней Суре в это время, видимо, ведущую роль играют носители керамики алтатинского типа, которые развивают керамические традиции, отличные от репинских (Ставицкий, 2002а).

Несмотря на довольно значительный объем исследований, единичными сосудами представлены репинские материалы и на поселениях Самарского Поволжья. В общей сложности менее десятка подобных сосудов присутствуют в материалах поселений: Шигоны 2, Лебяжинка 4 и Большая Раковка (Васильев, Овчинникова, 2000:229). Этого явно не достаточно, чтобы вести речь о формировании здесь абашевской культуры на репинской основе.

По мнению А.Т. Синюка, объединяющие признаки абашевских культур могут быть обусловлены причинами стадиального характера (Синюк, 1996:70), но данная точка зрения верна только по отношению к протоабашевским древностям энеолитического периода. Поскольку в дальнейшем ни абашевские керамические традиции изготовления круглодонных сосудов, ни их погребальный обряд вытянутого захоронения умерших не подчиняются общестадиальным закономерностям развития культур бронзового века степной и лесостепной зон, где повсеместное распространение получают плоскодонность керамики и скорченные погребения, тогда как в абашевской культуре наблюдается сохранение энеолитических пережитков. Устойчивое сохранение этих признаков свидетельствует о строгой этнокультурной преемственности внутри абашевской общности.

Хронологическим признаком является отсутствие на Средней Волге абашевских поселений, при их наличии на территории Подонья. Подобные изменения могли произойти только в результате смены прежнего хозяйственного уклада, что обусловило переход от достаточно оседлого образа {49} жизни к подвижному. Столь существенные перемены не могли произойти одномоментно, и наверняка им предшествовал довольно продолжительный переходный период.

Если исходить из представления о том, что пострепинские памятники являются генетическими предшественниками протоабашевских древностей, то появление последних на территории Поволжья могло произойти только в уже сложившимся виде, а не на этапе их формирования. Данная точка зрения целенаправленно отстаивается А.Д. Пряхиным, и нам остается только к ней присоединиться. При этом материалы пензенских поселений интерпретируются А.Д. Пряхиным в качестве переходных от среднедонских к средневолжским (Пряхин, 1975). Однако дополнительные исследования на территории Пензенской области показали, что здесь имеются и более ранние материалы, хронологически сопоставимые с протоабашевскими (Ставицкий, 2003 в).

На сегодняшний день древности протоабашевского типа представлены в основном материалами поселений, что затрудняет решение проблемы сложения абашевской погребальной обрядности. О.В. Кузьмина связывает ее формирование с воздействием на фатьяновские древности со стороны ямно-катакомбных племен, в результате которого происходит отказ от скорченного захоронения умерших в грунтовых могильниках и осуществляется переход к вытянутым подкурганным погребениям (Кузьмина, 2001:156-157). Однако данная точка зрения не может быть принята из-за целого ряда возражений. Погребальный обряд входит в число основных базовых признаков археологической культуры и в значительной степени определяет ее этнический облик. Степень преемственности погребального обряда является показателем участия того или иного населения в формировании археологической культуры. Следовательно, коренная смена погребальной обрядности не могла не отразиться на культурной идентификации {50} фатьяновцев, не затронув остальных категорий их материальной культуры, и прежде всего керамики. Но, по справедливому замечанию О.В. Кузьминой, катакомбное влияние на абашевскую керамику начинает проявляться значительно позже, только после выхода абашевцев на территорию Южного Приуралья (Кузьмина, 2001:157). Кроме того, в правобережном Поволжье, где фиксируются наиболее ранние абашевские памятники, отсутствуют какие-либо существенные следы проникновения ямно-катакомбного населения, которое могло бы принять участие в формировании абашевцев. Весьма слабо подобные следы улавливаются и на более южных территориях Пензенского и Ульяновского Посурья (Вискалин и др., 2002).

Тем не менее параллели в погребальной обрядности абашевских и ямно-катакомбных племен отмечены О.В. Кузьминой верно. Однако влияние последних на формирование абашевского погребального обряда, по-видимому, имело место не в ямно-катакомбное, а в ямно-репинское время, когда и происходило сложение протоабашевских древностей. Данное влияние отразилось не только в погребальном обряде, но и в керамике. Так, например, вплоть до того времени, как протоабашевские древности получили свой самостоятельный статус, наличие общих черт у ямной и протоабашевской посуды позволяло даже некоторые керамические комплексы последней относить к числу древнеямных (Попова, 1961). Среди наиболее вероятных территорий, где подобные процессы имели место, следует назвать районы Среднего и Верхнего Дона. Здесь же фиксируются и наиболее ранние образцы протоабашевской посуды (Екимов, 2003). Отсутствие достоверных курганных могильников протоабашевского времени, по-видимому, свидетельствует о том, что захоронения, как и в более раннюю репинскую эпоху, осуществлялись на грунтовых кладбищах.

На пострепинской основе сформировались не только древности протоабашевского типа, но и памятники иванобугорской {51} культуры, в материалах которых А.Т. Синюком фиксируется большее количество инородных, не репинских признаков, связанных с влиянием культуры ромбоямочной керамики (Синюк, 1996). Тем не менее иванобугорским населением наследуется репинский погребальный обряд вытянутого захоронения умерших, репинские формы круглодонных сосудов и отдельные элементы орнамента. На территории Среднего, а отчасти и Верхнего Дона иванобугорское население, испытывая на себе постоянное давление со стороны катакомбных племен, постепенно трансформирует свою материальную культуру, что приводит к сложению памятников воронежской культуры. Однако та часть иванобугорских памятников, которая занимала территорию Среднего Поочья и Примокшанья, испытывала катакомбное влияние в значительно меньшей степени, и ее развитие проходило иначе. На базе этих памятников происходит сложение культуры, представленной материалами вытянутых погребений второй группы Шагарского могильника (Каверзнева, 1992), которые обладают полным набором иванобугорских признаков и не имеют прямого отношения к артефактам Шагарских поселений, давшим название одноименной культуре. Выразительный комплекс поселенческих материалов, одновременных Шагарскому могильнику, получен при раскопках поселения Широмасово 1 на Нижней Мокше (Гришаков, Ставицкий, 2002; 2003). На этом поселении вскрыто шесть жилищ, которые расположены двумя параллельными рядами. В первом ряду соединены переходами три жилища, во втором — два. Котлован одного из жилищ, в заполнении которого собрана керамика атликасинского облика, разрушен жилищем № 1. В заполнении первого жилища наряду с атликасинской посудой собрана трансформированная керамика иванобугорского типа. В жилище № 3, которое соединено переходом с первым сооружением, найдена только атликасинская посуда. {52}

Таким образом, на материалах Широмасовского поселения фиксируются контакты между носителями иванобугорской и атликасинской посуды, в результате которых происходит сложение так называемой фатьяноидной керамики Волго-Окского междуречья. Подобная керамика наследует все основные признаки иванобугорской посуды: примесь, форму сосудов и в меньшей степени орнаментацию. Поскольку именно в орнаментальных построениях фиксируется ряд заимствований, полученных от носителей древностей атликасинского типа. Видимо, позже, наряду с минеральными примесями, при изготовлении фатьяноидной посуды начинает использоваться органика. Ряд исследователей связывают ее появление с волосовским влиянием, но по мнению В.В. Сидорова, по своим характеристикам органическая примесь в фатьяноидной керамике не имеет ничего общего с волосовской рецептурой приготовления глиняного теста и появляется в то время, когда волосовские традиции ее использования на территории Волго-Окского междуречья уже были утрачены (Сидоров, 2003). Следует отметить, что керамика, отличающаяся плотным, не содержащим органических включений тестом, появляется и на поздневолосовских поселениях выжумского типа на территории Марийского Поволжья (Соловьев, 2000:20). Причем на поселении Сутырское 5, исследованном экспедицией Самарского педуниверситета, при участии автора, подобная керамика преобладает.

Как уже неоднократно отмечалось ранее, фатьяноидная керамика Вого-Окского междуречья находит близкие аналогии в чирковской посуде Марийского Поволжья, а по мнению ряда авторов, фактически является ею (Воронин, 1998). Но если для чирковской посуды характерны стандартные устоявшиеся типы сосудов, то в фатьяноидной керамике подобного строгого членения на узнаваемые типы сосудов нет. Зато здесь очень хорошо виден процесс складывания подобных гибридных типов, что свидетельствует в {53} пользу ее более ранней хронологии. Следовательно, одну из заглавных ролей в происхождении чирковской керамики сыграли носители посуды иванобугорского типа, а это означает, что в чирковских и в протоабашевских древностях присутствует общий пострепинский компонент, наличие которого, по всей видимости, облегчало контакты между представителями данных керамических традиций. Между тем на чирковских сосудах присутствуют те орнаментальные мотивы, которые являются общими как для балановских, так и для абашевских древностей. Это удлиненные, заполненные треугольники, вертикальные лесенки, шахматные мотивы и др. Наличие подобного сходства ранее трактовалось некоторыми авторами в качестве абашевского влияния на население чирковской культуры (Халиков, Халикова, 1963). Однако с учетом новой хронологии, разработанной Б.С. Соловьевым (2000:54), на территории Среднего Поволжья чирковские памятники раннего и развитого этапов предшествуют появлению абашевцев. В пользу подобного утверждения свидетельствует и факт отсутствия абашевской керамики на ранних чирковских стоянках, при ее наличии на Юринском поселении, относящемся ко второму этапу развития данной культуры. Следовательно, абашевцы могли перенять вышеназванные мотивы орнамента не только у балановцев, но и у чирковского населения.

Таким образом, появление ранних абашевских древностей на территории Среднего Поволжья происходило не во враждебной балановской, а в этнически близкой чирковской среде, что, вероятно, и обусловило быстрое распространение керамических традиций, выработанных одной из родственных групп населения. Хотя, конечно, нельзя исключать возможности того, что отдельные элементы противостояния между переселенцами первой и второй волны все же имели место, поскольку никуда не деться от наличия захоронений павших абашевских воинов и расположения чирковско-балановских поселений на возвышенных {54} труднодоступных местах. Однако даже в этом случае весьма вероятным представляется заимствование отдельных элементов керамических традиций, относящихся к женской субкультуре, поскольку женщины могли быть инкорпорированы в состав победившего этноса.

Материалы 1-го Широмасовского поселения проливают дополнительный свет на происхождение поздняковской культуры. В настоящее время большинство исследователей связывают ее происхождение с миграциями ранних срубных племен, на основе которых, при участие местных допоздняковских (Попова, 1969), фатьяноидных (Гадзяцкая, 1992), шагарских (Каверзнева, 1994), примокшанских (Челяпов, 1993) древностей, и происходит складывание поздняковской культуры. Однако погребальный обряд, характерный для ранних срубников в поздняковской культуре, начинает проявляться только в захоронениях Борисоглебского могильника, погребения которого отличаются значительной глубиной и большими размерами могильных ям. Тогда как ранее (могильники Битюковский, Мало-Окуловский) умерших хоронили на уровне дневной поверхности. Появление срубных признаков в погребальном обряде совпадает с резким уменьшением доли веревочного и увеличением прочерченного орнамента на посуде, появлением сосудов с четко выраженным, а не сглаженным, как ранее, ребром, с распространением ножей срубного типа, имеющих выраженное перекрестие, которого нет на ранних поздняковских ножах. Перечисленные особенности позволяют выделить особый, досрубный этап в формировании поздняковских древностей.

Следует также отметить, что до сих пор отсутствуют факты, свидетельствующие о массовом проникновении срубных племен в район непосредственного формирования поздняковской культуры (Поречье Оки). Определенный территориальный зазор между границей распространения срубных и поздняковских древностей фиксируется по {55} работам А.Х. Халикова (1969), Т.Б. Поповой (1987) и В.В. Отрощенко (2000). Мало вероятным представляется проникновение срубного населения на территорию Поочья в их начальные периоды истории, которые, по мнению А.Т. Синюка, на Среднем Дону совпали с завершением теплого и увлажненного климатического периода (Синюк, 1996, табл. 23). Инфильтрация отдельных групп населения срубной культуры скорее могла иметь место позднее, во время резкого потепления климата 3400—3500 л.н., что, вероятно, и привело к трансформации погребального обряда у населения поздняковской культуры.

Процесс сложения поздняковских древностей, вероятно, осуществлялся на протяжении XVIII—XVII вв. до н.э. В это время на Средней Оке появляются грунтовые могильники: Шагарский (вторая группа захоронений), Одоевские фермы, Фефелов Бор (ранние погребения), которые Е.Д. Каверзнева относит к позднему этапу шагарской культуры (Каверзнева, 1994). Близкие по облику захоронения исследованы А.И. Королевым и на Нижней Мокше у с. Широмасово (Королев, 2003), а на поселении Широмасово 1 В.В. Гришаковым было исследовано жилище с керамикой, аналогичной посуде из перечисленных памятников (Гришаков, Ставицкий, 2002; 2003). Данные могильники, на наш взгляд, не относятся к шагарской культуре. Некоторое шагарское влияние прослеживается только на части сосудов самого Шагарского могильника, что объясняется результатами этнокультурных контактов. На посуде остальных могильников шагарские черты не фиксируются. Происхождение данных памятников следует связывать с северной локальной группой иванобугорской культуры, которая испытала на себе катакомбное влияние, но не в позднекатакомбное время, как воронежская культура, а значительно раньше — на раннем и развитом этапах катакомбной культуры. Источником подобного влияния, вероятно, служила территория Верхнего Подонья, где в керамических традициях катакомбных {56} племен фиксируется ряд своеобразных черт (жемчужные вдавления, веревочные отпечатки и т.д.) (Ивашев, 1999), которые получили свое дальнейшие развитие в керамике поздняковской культуры. Определенное участие в формировании поздняковских древностей могли принять и носители среднеднепровской поселенческой керамики. Возможно, что оно осуществлялось в опосредованной форме — через древности шагарского типа, в сложении которых среднеднепровцы, видимо, сыграли заглавную роль.

Литература

Артеменко И.И. 1967. Племена Верхнего и Среднего Поднепровья в эпоху бронзы // МИА, №148. М.

Бадер О.Н., Халиков А.Х. 1976. Памятники балановской культуры // САИ. Вып. В 1-25.

М. Барынкин П.П., Козин Е.В. 1998. Природно-климатические и культурно-демографические процессы в Северном Прикаспии в раннем и среднем голоцене (краткие итоги исследования) // Проблемы древней истории Северного Прикаспия. Самара.

Березанська С.С. 1966. Деяки питання icтopii Середнього Поднепровя в епоху ранньоi бронзи // Археологiя. Т. 20.

Беседин В.И. 1993. К вопросу о соотношении абашевских древностей Подонья и Среднего Поволжья // Проблемы взаимодействия населения лесной и лесостепной зон восточно-европейского региона в эпоху бронзы и раннем железном веке. Тула.

Беседин В.И. 1998. Острореберные сосуды абашевской общности // Археологические памятники Среднего Поочья. Рязань.

Бондарь Н.Н. 1974. Поселения Среднего Поднепровья эпохи ранней бронзы. Киев.

Брюсов В.Я., Зимина М.Н. 1966. Каменные сверленые боевые топоры на территории Европейской части СССР // САИ. Вып. В4-40. М.

Буров Г.М. 1980. Каменный век Ульяновского Поволжья. Ульяновск.

Васильев И.Б., Выборнов А. А., Комаров A.M. 1991. Мезолит Северного Прикаспия. Свердловск, Самара.

Васильев И.Б. 1981, Энеолит Поволжья. Степь и лесостепь. Куйбышев.

Васильев И.Б. 1999. Поселение Лбище на Самарской Луке и некоторые проблемы бронзового века Среднего Поволжья // Вопросы Археологии Урала и Поволжья. Самара.

Васильев И.Б. 2003. Вольск-Лбище новая культурная группа эпохи средней бронзы в Волго-Уралье // Абашевская культурно-историческая {57} общность: истоки, развитие, наследие. Чебоксары.

Васильев И.Б., Выборнов А.А. 1988. Неолит Поволжья. Степь и лесостепь. Куйбышев.

Васильев И.Б., Синюк А.Т. 1985. Энеолит восточноевропейских лесостепей. Куйбышев.

Васильев И.Б., Овчинникова Н.В. 2000. Энеолит // История Самарского Поволжья с древнейших времен до наших дней. Самара.

Винников A.З., Синюк А.Т. 1990. По дорогам минувших столетий. Воронеж.

Вискалин А.В. 1999. Памятники накольчатой керамики Волго-Камья. Автореф. дисс. канд. ист. наук. Ижевск.

Вискалин А.В. 2003. Ранненеолитический комплекс стоянки Елшанка 10 (Усть-Ташелка) (итоги предварительного изучения) // Археология восточноевропейской лесостепи. Пенза.

Вискалин А.В., в печати. Выступление на семинаре Тверская земля и сопредельные территории в древности.

Вискалин А.В., Выборнов А.А., Королев А.И., Ставицкий В.В. 2002. Энеолитическое поселение Ховрино в Посурье // Вопросы археологии Поволжья. Самара. Вып. 2.

Волкова Е.В. 1994. Технология и морфология керамики фатьяновских племен. Автореферат диссертации на соискание учен. степ. канд. исторических наук. М.

Воронин К.В. 1998. От социальной адаптации к культурной интеграции (к вопросу о взаимодействии культурных традиций бронзового века в Волго-Окском бассейне) // Тверской археологический сборник. Тверь, Вып. 3.

Выборнов А.А., Третьяков В.П. 1984. Поселение Подлесное IV на верхней Суре // Новые памятники археологии Волго-Камья. Йошкар-Ола.

Гадзяцкая О.С. 1992. Фатьяновский компонент в культуре поздней бронзы (Волго-Клязьминское междуречье) // СА, № 1. М.

Гадзяцкая О.С. 1976. Памятники фатьяновская культуры. Ивановско-горьковская группа. САИ. Вып. B1-21. M.

Гришаков В.В., Ставицкий В.В. 2001. Первое жилище поселения Широмасово 1 на Нижней Мокше // Археологические памятники Восточной Европы. Воронеж.

Гришаков В.В., Ставицкий В.В. 2003. Поселение бронзового века Широмасово 1 на Нижней Мокше // Археология Восточноевропейской лесостепи. Пенза.

Екимов Ю.Г. 2001 Абашевские памятники на северной периферии донской лесостепи // Бронзовый век Восточной Европы: характеристика культур, хронология и периодизация. Самара.

Екимов Ю.Г. 2003. Протоабашевский керамический комплекс поселения Мельгуново-3 (к вопросу об истоках абашевских древностей) // Абашевская культурно-историческая общность: истоки, развитие, наследие. Чебоксары.

Жилин М.Г. 1994. Некоторые вопросы перехода от мезолита к неолиту на {58} Верхней Волге // Проблемы изучения эпохи первобытности и раннего средневековья лесной зоны Восточной Европы. Иваново. Вып. 1.

Жилин М.Г., Энговатова А.В. 1998. Палеоэкология и история заселения Ивановского торфяника // Некоторые итоги изучения памятников Ивановского болота. Иваново.

Ивашев М.В. 1999. Памятники катакомбного типа на Верхнем Дону // Проблемы археологии бассейна Дона. Воронеж.

Каверзнева Е.Д. 1992. Шагарский могильник конца III — начала II тысячелетия до н.э. в Центральной Мещере // СА, №3.

Каверзнева Е.Д. 1994. Керамика Озерной Мещеры эпохи энеолита — ранней бронзы // Древности Оки. Тр. ГИМ. Вып. 85.

Кожин П.М. 1963. Хронология шаровидных амфор фатьяновских могильников // СА, № 3.

Козин Е.В. 2002. Неолит Северного Прикаспия. Автореф. дисс. канд. ист. наук. Ижевск.

Козловская М.В. 1999. Некоторые аспекты антропологических исследований скелетных материалов Власовского могильника // Проблемы Археологии бассейна Дона. Воронеж.

Кольцов П.М. 1988. Неолитическое поселение Джангар // Археологические культуры Северного Прикаспия. Куйбышев.

Королев А.И. 2003. Среднестоговский комплекс поселения Имерка VIII // Археология Восточноевропейской лесостепи. Пенза.

 Королев А.И. 2003б. Грунтовые погребения допоздняковского времени с Нижней Мокши // Международное (XVI Уральское) археологическое совещание. Пермь.

Крайнов Д.А. 1972. Древнейшая история Волго-Окского междуречья. Фатьяновская культура II тыс. до н.э. М.

Крайнов Д. А. 1987. Волосовская культура // Эпоха бронзы лесной полосы СССР: Археология СССР. М.

Кузьмина О.В. 2001. Абашевская культура в системе культур бронзового века Восточной Европы // Бронзовый век Восточной Европы: характеристика культур, хронология и периодизация. Самара.

Лозовский В.М. 2003. Переход от мезолита к неолиту в Волго-Окском междуречье по материалам стоянки Замостье-2 // Автореферат дисс. канд. исторических наук. СПб.

Лозовский В.М., Рамсеер Д. 1997. Предметы из дерева стоянки Замостье-2 // Древности Залесского края. Сергиев Посад.

Мамонов А.Е. 2000. Ранний неолит. Елшанская культура // История Самарского Поволжья с древнейших времен до наших дней. Каменный век. Самара.

Моргунова Н.Л. 1995. Неолит и энеолит юга лесостепи Волго-Уральского междуречья. Оренбург.

Никитин В.В. 1996. Каменный век Марийского Поволжья. Йошкар-Ола.

Отрощенко В.В. 2000. О пределах культур срубной общности // Взаимодействие {59} и развитие древних культур Южного пограничья Европы и Азии. Саратов.

Ошибкина С.В. 1987 Мезолит центральных и Северо-Восточных районов Севера // Мезолит СССР. Археология СССР. М., Наука.

Ошибкина С.В. 1996. Понятие о неолите // Неолит Северной Евразии. Археология: М., Наука.

Попова Т.Б. 1961. Эпоха бронзы на Тамбовщине // СА, № 3.

Попова Т.Б. 1969. Допоздняковские памятники в Окском бассейне // Экспедиции Государственного исторического музея. М.

Попова Т.Б. 1987. Поздняковская культура // Эпоха бронзы лесной полосы СССР: Археология СССР. М.

Пряхин А.Д. 1975.О поселениях абашевской общности в юго-западных районах Среднего Поволжья // СА, № 4.

Пряхин А.Д 1987. Абашевская культура // Эпоха бронзы лесной полосы СССР: Археология СССР. М.

Пряхин А.Д., Синюк А.Т. 1980. Новые материалы по неолиту и энеолиту Среднего Дона с Шиловского поселения // Энеолит Восточной Европы. Куйбышев.

Сидоров В.В., Энговатова А.В. 1992. Ханевский могильник и древнейшие памятники фатьяновской культуры // Археологические памятники Волго-Клязьминского междуречья. Иваново. Вып. 7.

Синюк А.Т. 1980. Энеолит лесостепного Дона // Энеолит Восточной Европы. Куйбышев.

Синюк А.Т. 1981. Репинская культура эпохи энеолита — бронзы в бассейне Дона // СА. № 4.

Синюк А.Т. 1986. Население бассейна Дона в эпоху неолита. Воронеж.

Синюк А.Т. 1996. Бронзовый век бассейна Дона. Воронеж.

Синюк А.Т., Бессуднов А.А. 1996. Новые материалы к характеристике культур энеолита — бронзового века верхнего Придонья. Липецк.

Синюк А.Т., Клоков А.Ю. 2000. Древнее поселение Липецкое озеро. Липецк.

Смирнов А.С. 1989. Ранний неолит Подесенья // Неолит и энеолит Северного Прикаспия. Куйбышев.

Смольянинов Р.В. 2001. Некоторые особенности взаимодействия неолитических культур в черноземье // Черноземная лесостепь — контактная зона. Белгород.

Соловьев Б.С. 2000. Бронзовый век Марийского Поволжья. Йошкар-Ола.

Сорокин А.Н. 2002. Мезолит Жиздринского полесья. М.

Спиридонова Е.А., Алешинская А.С. 2000. Периодизация эпохи бронзы лесной зоны Европейской России (по данным палинологического анализа) // Тверской археологический сборник. Тверь, №4.

Спицына Л.А. 2000. Северскодонецкий ареал репинской культуры // Древности {60} Северского Донца. Луганск.

Ставицкий В.В. 1992. Поселение Скачки на Верхней Мокше // Древние поселения Примокшанья. Саранск.

Ставицкий В.В. 1994. Боевые каменные топоры из Сурско-Мокшанского бассейна // Историко-археологическое изучение Поволжья. Йошкар-Ола.

Ставицкий В.В. 1995. Энеолитическое поселение Грабово 1 в Верхнем Посурье // Древние культуры лесостепного Поволжья. Самара.

Ставицкий В.В. 1999. Каменный век Примокшанья и Верхнего Посурья. Пенза.

Ставицкий В.В. 2001. Керамика эпохи бронзы с Ахунских городищ // Археология Поволжья. Пенза.

Ставицкий В.В. 2002а. Энеолитическое поселение Русское Труево 2 на Верхней Суре и происхождение древностей алтатинского типа // Археологические записки. Ростов-на-Дону. Вып. 2.

Ставицкий В.В. 2002б. Проблема взаимодействия лесного населения волго-камского бассейна с энеолитическими племенами лесной и лесостепной зон // Исторические истоки, опыт взаимодействия и толерантности народов Приуралья. Ижевск.

Ставицкий В.В. 2003а. К вопросу о наличии абашевского компонента в материалах приказанской культуры // Абашевская культурно-историческая общность: истоки, развитие, наследие. Чебоксары.

Ставицкий В.В. 2003б. Бессоновские поселения эпохи неолита и бронзы / /Записки краеведов. Пенза.

Ставицкий В.В. 2003в. Памятники абашевской культуры на территории Пензенской области // Абашевская культурно-историческая общность: истоки, развитие, наследие. Чебоксары.

Ставицкий В.В., Хреков А.А. 2003. Неолит — ранний энеолит лесостепного Посурья и Прихоперья. Саратов.

Ставицкий, в печати. Екатериновское поселение бронзового века на р. Сура и проблема происхождения вольско-лбищенских древностей.

Сурков А.В. 2004. Керамика елшанской культуры стоянки Плаутино 1 в Среднем Прихоперье // Урало-поволжская археологическая студенческая конференция. Пенза.

Сычевская Е.К. 1998. Остатки рыб с поселения Ивановское VII. // Некоторые итоги изучения археологических памятников Ивановского болота. Иваново.

Телегин Д.Я., Нечитайло А.Л., Потехина И.Д., Панченко Ю.В. 2001. Среднестоговская и Новоданиловская культуры энеолита Азово-Черноморского региона. Луганск.

Тимофеев В.М., Зайцева Г.И. 1997. К проблеме радиоуглеродной хронологии неолита степей и юга лесной зоны Европейской части России и Сибири // Ахеология и радиоуглерод. Спб. Вып. 2.

Халиков А.Х. 1969. Древнейшая история Среднего Поволжья. М. {61}

Халиков А.Х., Халикова Е.А. 1963. Васильсурское поселение эпохи бронзы // МИА. № 110.

Хреков А.А., Ставицкий В.В. 2002. Новый тип энеолитической керамики Волго-донского междуречья // Проблемы древней и средневековой истории Среднего Поволжья. Казань.

Хреков А.А., Ставицкий В.В. 2003. К вопросу о происхождении памятников дронихинского типа // Археология Восточноевропейской лесостепи. Пенза.

Челяпов В.П. 1993. К вопросу о памятниках примокшанского типа // Археологические памятники Среднего Поочья. Рязань.

Челяпов В.П., Иванов Д.А. 2000. Фатьяновско-балановские древности в Рязанском Поочье // Тверской археологический сборник. Тверь, №4.

Шапошникова О.Г. 1968. Про памятки часу катакомбноi культури с Степовому Приднiпровi // Археологiя. т. 21.

Юдин А.И. 1995. Неолит и энеолит степного Заволжья. Автореф. дисс. канд. ист. наук. М.

Юдин А.И. 1998. Орловская культура и истоки формирования степного неолита Заволжья // Проблемы древней истории Северного Прикаспия. Самара.

Юдин А.И. 2000. Культурные контакты и связи населения Нижнего Поволжья в неолитическое время // Нижневолжский археологический вестник. Волгоград. Вып. 3.

Колганов В.И.
Раннеэнеолитическое поселение Веденяпино на р. Кададе

При обследовании поймы р. Кадады членами туристского клуба "Робинзон" было открыто разрушенное песчаным карьером поселение, которое располагалось на правом берегу реки напротив с. Веденяпино Городищенского района Пензенской области. Поселение занимало песчаную дюну, которая возвышалась над поймой на 3-4 м. В обнажении стенок карьера были выявлены остатки жилищного котлована, которые были исследованы. Собранные на поселении материалы включали фрагментов керамики, содержащей в тесте примесь шамота. Внешняя и внутренняя поверхность фрагмента тщательно заглажена мягким предметом, иногда подлощена. Толщина стенок в среднем составляла 0,7-0,9 см, но встречались и более толстостенные {62} фрагменты, принадлежавшие двум-трем развалам сосудов. Венчики сосудов прямостенные либо отогнутые в своей верхней части наружу. На некоторых фиксируются своеобразные слабо выраженные уступчики при переходе к расширяющемуся тулову. Подобные уступчики, но только более ярко выраженные, характерны для ямной, катакомбной и полтавкинской керамики. Часть венчиков имеет выраженные утолщения-воротнички с внешней стороны. На одном венчике изнутри прослеживается желобок. Днища плоские. У одного из них поверхность дна вогнутая. Керамика орнаментирована оттисками зубчатого штампа, рядами наколов, прочерченными линиями и отпечатками перевитой веревочки, которые обычно располагались попарно. На отдельных фрагментах, украшенных оттисками зубчатого штампа, имелись разреженные одиночные либо двойные ряды глубоких конических ямок. Один из сосудов украшен "шагающей гребенкой".

Кроме керамики собран разнообразный кремневый и кварцитовый инвентарь. Техника расщепления пластинчато-отщеповая. Общей особенностью кремневых орудий является их микролитичность. Длина большинства из них не превышает 3 см, а ширина в среднем составляет 1,5 см. Кварцитовых орудий мало, и большинство из них изготовлены на крупных отщепах. В коллекции преобладают скребки, режущие орудия мало, нет ни одного резца. Разнообразны наконечники, имеющие листовидную либо треугольную форму, с выемкой в основании. Один наконечник имеет хорошо выраженный шип.

Таким образом, полученная с данного памятника коллекция, характеризуется сочетанием ряда ранних и поздних признаков, что наводит на мысль о ее разнокультурности. Однако керамика по технологии изготовления глиняного теста, характеру обжига, обработке внешней поверхности, взаимосочетанию различных элементов орнамента выглядит достаточно однородно, а принцип изготовления {63} большинство орудий характеризуется общим стремлением к микролитизации. Хронологическим репером в данной ситуации выступают воротничковые утолщения на венчиках, характерные для раннеэнеолитической керамики мариупольской культурно-исторической общности. Архаичность кремневого инвентаря свидетельствует о принадлежности перечисленных артефактов к раннему этапу существования воротничковой керамики. Наличие некоторых поздних черт, таких как уступчики на венчиках, орнаментация спаренными отпечатками перевитой веревочки, видимо, свидетельствует о том, что зарождение перечисленных признаков могло иметь место значительно раньше, чем было до сих пор принято считать.

Сидоренко Н.П.
Фигурные кремневые поделки из коллекций памятников Европейского Северо-Востока

Фигурный кремень — (кремневую мелкую пластику, миниатюрную кремневую скульптуру) традиционно относят к искусству нео-энеолитического населения преимущественно лесной зоны Восточной Европы. Область распространения находок кремневых скульптур охватывает всю северную половину России — от побережья Белого моря и Большеземельской тундры на севере, до Волги в широтной части ее течения (от верховьев до Казани) и среднего течения Оки и Суры и от Валдайской возвышенности до Камы. На территории ЕСВ (в административном отношении территория Республики Коми и восточная часть Архангельской области) находки данного типа единичны, функциональное значение их не поддается определению.

Всего на рассматриваемой территории найдено 11 образцов кремневой пластики из коллекций 10 памятников (поселения Вис I, II, Ласта VIII, Усть-Кедва, Шойнаяг, {64} Варжа, Сандибей-ю VIII, Ярейтыйское поселение, стоянки Ягкодж I, Адьзва V).

В большинстве случаев обработка изделий весьма тщательная, тонкая. Кремнёвые изображения обычно являются наиболее совершенными образцами обработки кремня. Наблюдаются два способа их изготовления — контурная и обработка по всей поверхности изделия. Среди кремнёвых фигурок встречаются изображения человека, млекопитающих, птиц, рыб, а также символические изображения — лунницы.

Определение культурной атрибуции и временных рамок существования кремнёвой скульптуры (на основе материала по ЕСВ) затруднено. В целом, судя по имеющимся сюжетам, данная пластика не выбивается из миниатюрной кремнёвой скульптуры энеолитических памятников остальных регионов лесной зоны Восточной Европы. {65}

Бронзовый век

Артемьев А., Шарипова С.
Освещение миграционных процессов эпохи бронзы Волго-Уральского региона в трудах отечественных ученых

В современной науке выделяются два основных подхода к проблеме изучения миграций. 1. Культурно-исторический подход, при котором археологическая культура отождествляется с этнической общностью. 2. Этноархеологический подход, при котором по определенной программе комбинируются археологические и этнографические данные с учетом преемственности культур и влияния природных факторов на хозяйство их носителей (Бочкарев, 1981; Алекшин, 1986). Во взглядах ученых на перемещения групп населения степи и лесостепи на территории Волго-Уральского региона можно выделить несколько направлений. Во-первых, миграции с территории Нижнего и Среднего Поволжья и Среднего Дона (срубная, абашевская культуры), Казахских степей (андроновская культура) на территорию Южного Урала, которые происходили постепенно, в несколько этапов (Кривцова-Гракова, 1955; Мерперт, 1957; Тереножкин, 1965; Сальников, 1964; Морозов, 1977; Горбунов, 1977; 1992 и др.). Во-вторых, миграции индоевропейцев из зоны Плодородного Полумесяца в Центральную Европу, затем в Восточную. М. Гимбутас (1963) связала этот процесс с курганной культурой, Е.Е. Кузьмина (1977; 1994; 1997), П.Ф. Кузнецов (1996) — с триадой "повозка-колесница-всадник". В-третьих, это миграции с востока на запад, через территорию Волго-Уралья в Финляндию (Патрушев, 1992; Напольских, 1997). Зарубежные исследователи предполагают, что данные миграции осуществлялись в противоположном направлении (Эйрюпяе, 1975; Мейнандер, 1972, 1982). {66}

Акъюлова Г.Д.
Укрепленные поселения эпохи бронзы Башкирского Зауралья

Как показывают археологические исследования последних лет в Башкирском Зауралье, данный район находится в числе слабо изученных. Результатом работы археологических экспедиций научно-практического центра по охране памятников МК РБ в Баймакском районе, в окрестностях с. Баишево, стало открытие ИАЛМЗ "Ирандык". Данная территория, так называемый Баишевский археологический микрорайон, насыщена памятниками, т.е. на относительно небольшой территории (30 тыс. га) выявлено более 300 археологических и археолого-этнографических памятников. Большое значение для археологии Башкирского Зауралья (да и для Южного Урала в целом) имеет открытие памятников эпохи бронзы — укрепленных поселений Улак I, Селек. Эти археологические объекты — единственные памятники укрепленных поселений эпохи бронзы, известные в Башкирском Зауралье.

Укрепленное поселение Улак I расположено в 3 км. к северо-западу от с. Баишево, на правом берегу ручья Улак. Площадка поселения обнесена круговым валом, разомкнутым с северной, примыкающей к ручью, стороны. Диаметр вала по внешней стороне равен 90 м., высота 0,15-0,85 м., а ширина с юго-восточной стороны достигает 22 м. С западной стороны находится вход во внутреннюю площадку поселения. Наиболее хорошо сохранилась южная часть входа, северная повреждена кардой (загона для овец), но сохранившиеся неровности рельефа позволяют предполагать наличие здесь предвратной конструкции, вынесенной за линию вала (башня?).

На поселении зафиксировано 28 жилищных впадин, но, вероятно, их было больше. 16 жилищных впадин расположены радиально и вписаны в вал, причем плотно {67} боковыми стенами друг к другу, 6 впадин вытянуты через центральную часть (С-Ю), в среднем размеры их 6,5-7*10-11м. Наиболее крупная жилищная впадина (18*14м) находится почти в центре памятника. Еще 3 небольшие впадины находятся с наружи вала, вблизи западного входа. Форма всех западин подпрямоугольная, с закругленными углами, но некоторые — овальные. С северной стороны вал отсутствует, но здесь площадка поселения ограничена "дренажной" канавой (ЗСЗ-ВЮВ), общая длина которой 220 м, примыкающей к межгорной впадине. Вероятно, в этом месте весной с гор сходила талая вода. Также с северной части поселения к "дренажной" канаве примыкает родник. Он составляет единый комплекс с канавой.

Для определения культурной принадлежности памятника и выяснения мощности культурного слоя поселения внутри вала было заложено 2 шурфа площадью по 4 кв.м, также летом 2003 г. 3-й шурф за пределами вала. Основную массу находок составляли фрагменты керамики, остеологический материал ("сырые" кости), среди других находок необходимо отметить обломок орудия на грубом пластинчатом отщепе, каменный пест, орнаментированный венчик со сработанными краями, расколотый кристалл горного хрусталя, бесформенный кусок шлака и копыто лошади.

Культурная принадлежность большей части керамики приблизительно определена как срубно-алакульская, но некоторые фрагменты относятся к более раннему, синташтинскому, времени, т.е. XVIII—XVI вв. до н.э. По своей характеристике следует отнести Улак I к числу укрепленных поселений т.н. "Страны городов" (Аркаим, Синташта и др.), расположенных на юге Челябинской и северо-восточной части Оренбургской областей. И ближайшими аналогами ему являются такие памятники, как Исеней-2, Журумбай и Ольгинское.

Следует отметить то, что весной 2003 г. было выявлено еще одно укрепленное поселение Селек, расположенное {68} примерно в 6 км. от Улака. Данное поселение является двучастным. В основе первой части лежит круг и выявлены башнеобразные выпуклости. В основе второй — прямоугольник, где было выявлено несколько жилищных впадин, которые расположены по горизонтали. Найденные при шурфовке фрагменты керамики принадлежали петровской культуре, но делать какие-либо выводы рано.

Таким образом, открытие укрепленных поселений эпохи бронзы в Башкирском Зауралье, аналогичных памятникам синташтинского типа, даст возможность пересмотреть синташтинскую проблематику, т.е. осмыслить феномен "Страна городов", уточнить западную границу этих памятников.

Горбунов Ю.
О некоторых элементах погребального обряда Потаповского курганного могильника

При исследовании кургана № 3 Потаповского могильника здесь были зафиксированы элементы оригинального погребального обряда. Этот курган имел округлую форму диаметром около 24 м и высотой 0,3м. Насыпь и погребенная почва не различались. В материке выявлено темное пятно неправильных очертаний около 6 м в диаметре, вокруг которого полукругом располагались погребения № 3, 9, 6, 8, 7. В центре пятна обнаружен череп лошади с пробоиной во лбу и расчлененный скелет человека без черепа. Костяк лежал на спине и был ориентирован на восток, а его шейные позвонки уходили непосредственно под челюсти лошади (погребение 1). Сам череп находился в углу центрального захоронения 4. Это погребение характеризуется сложной конструкцией (ступенька, канавка), отличается большой глубиной (более 3-3,5 м) и размерами: здесь находится 2 жертвенника из костей различных животных, 2 больших комплекса бронзовых вещей. В данном кургане {69} из 10 погребений только 4 и 1 являются вторичными, причем в погребении 4 кости сложены хаотично, без соблюдения анатомического порядка, а в погребении 1 часть костей отсутствует. В погребении 4 и 1 найдены детские захоронения плохой сохранности. Представляется вероятным подчиненное, ритуальное положение погребенного 1, которое находилось на меньшей глубине (1,28 м от 0), на уровне ступеньки и жертвенника в погребении 4. Вероятно, погребения 1 и 10, а также примыкающая могила на западе, являются единым комплексом. Несомненно, все погребения выполнены одновременно и несут определенную ритуальную нагрузку. Налицо все признаки сложного погребального обряда и связанных с ним сакральных представлений. При этом центральное захоронение, вероятно, принадлежит погребенному, обладавшему при жизни высоким социальным статусом. Факты широкого использования вторичных захоронений хорошо известны в дозороастрийском погребальном обряде, свидетельства которого содержатся в Авесте. В кургане 3 сосуществуют две традиции скорченности костяков в позе адорации и вторичные захоронения. Особый интерес в этой связи приобретает факт комбинации человеческого скелета и головы лошади.

Ивлев Н.Н.
Внутрижилищные конструкции на поселениях эпохи поздней бронзы в Южном Зауралье

В нашей работе проанализированы памятники, расположенные в северной периферии степной зоны Челябинской области: Кулевчи III, Мирный II, III, IV, Черняки II, III, Дружный I, Алексеевское поселение и поселение Малая Березовая IV (петровская, алакульская, федоровская и срубно-алакульская культуры). Анализ расположения внутрижилищных конструкций позволил сделать следующие выводы. В 18 из 22 жилищ очаг находится в {70} центральной части жилища. Эти очаги предназначались для обогрева помещения, так как, кроме центрального, существует несколько периферийных хозяйственных очагов. В большинстве случаев рядом с очагами располагаются хозяйственные ямы, часть которых использовалась как спальные места. Колодцы в жилище стандартно располагаются у торцевых стенок. Таким образом, все элементы внутреннего пространства жилища составляют четкую систему, которая неуклонно тиражируется. Исходя из мифологической трактовки жилища как модели мира (Мирче, 1994), можно предположить, что дом своеобразный микрокосм человека, и основа организации пространства в нем присуща всему миру. Дом выступает как сосредоточение культуры, предметонаполненный объём пространства, носитель организующего начала, противопоставленного внешнему хаосу. В центре жилища находится очаг — основное сакральное место дома, он дарит тепло и жизнь, служит организующим началом. Дверь —граница миров освоенного и не освоенного. Когда дверь открыта, порог не пускает в дом злых духов и не выпускает хороших. Дом четко разделяется на хозяйственную — жилую, женскую — мужскую половины. Анализ внутреннего пространства дома дает представление об устройстве мира в понятии человека той эпохи.

Каргин Ю.Ю.
Нерегулярные орнаменты срубной культуры как единая графическая протописьменная система

Распространение т.н. загадочных знаков на всей территории ареала срубной культуры и их повторяемость в различных её областях позволяют предположить существование довольно общей графической протописьменной системы, характерной для срубной культуры в целом. В этой "письменности" выделено более 30 групп знаков. {71} Но они не имеют ничего общего с буквами. Можно говорить лишь о графическом отображении центральных элементов системы мировоззрения и о процессе их постепенной абстракции. Геометризация предметов изображения присуща многим народам и культурам. В числе основных функций орнамента не только декоративные и магическо-религиозные, но и отражающие космогонические представления. Абстракция мировоззренческих элементов не могла достигнуть ступени букв и даже слогов, т.к. письмо до буквенного должно пройти большое количество стадий. Эволюция письма: I. Рисунок. II. Предписьменность или семасиография (от греч. "семасиа" — "смысл, значение", "графо" — "письмо"). Им соответствуют 3 типа знаков: 1. Наглядно-изобразительные знаки; 2. Символические знаки; 3. Знаки-сигналы. Семасиография носит мнемический (напоминающий о предмете изображения) характер и не отражает особенностей языка. Первоначально отображаются общие понятия, а на более поздних этапах — определенные предметы или системы понятий, связанных с данным символом. Поздний этап считается переходным и носит название идеографии (все 3 типа знаков сосуществуют вместе). III. Собственно письмо. 1. Словесное (логографическое). 2. Словесно-слоговое письмо, 3. Слоговое письмо. 4. Буквенное письмо (Алфавит). Уже словесно-слоговая письменная система характерна для сформировавшихся социально дифференцированных обществ и является признаком государственности, подозревать наличие которой у срубной культуры мы не имеем оснований. Сведений о заимствовании срубной культурой какой-либо письменности в готовом виде нет и быть не может. Место различного рода знаков в орнаменте надо рассматривать в связи с его семантикой. Поселенческая керамика связана с календарно-бытовыми представлениями, погребальная — отражает космогонические представления и имеет магический или магико-эпистолярный {72} характер (нередко сопровождение впускного погребения сосудом с орнаментальным сюжетом, выполняющим роль письма к предку, захороненному ранее). Орнамент часто располагается в соответствии с представлением о трёхъярусном строении мира по данным "Ригведы": 1. Верхний Ярус — "верхнее небо" ("свах"). 2. Средний ярус — ("бхувах"). 3. Нижний ярус — "земля" или "почва" ("бхух"). Рисунок представляет собой космогоническую картину мира и является неким эквивалентом Мировой горы или Мирового дерева. Деление рисунка на ярусы представляет собой вертикальную структуру Мирового дерева (пространство). Календарно-бытовые и сюжетные композиции представляют собой горизонтальную структуру Мирового дерева (время + пространство), которая моделирует не только числовые отношения и страны света, но и времена года, части суток, элементы мира.

Лаворов А.А.
Жилища эпохи бронзы Среднего Прикамья

При написании работы были использованы материалы памятников Камский Бор II, Бойцово II, III, VI, Тюремка IV. Все изучаемые жилища были полуземлянками срубного типа. По площади жилища подразделяются на следующие группы:

1) жилища, площадью менее 46 м, поселений Камский Бор II, Бойцово II, III, VI, Тюремка IV (12 построек). Очаги находятся в основном у стен, кроме восточной. Три жилища имеют очаги в выходе. Вероятно, эти жилища являются зимними либо долговременными постройками. Пользовались очагами постоянно, причем не чистили их, о чём говорит мощность прокалённого песка — до 36 см. Кроме жилища № 10 поселения Камский Бор II, имеющего два перехода, все остальные имеют только по одному выходу. Данная группа образует многокамерные системы построек, так {73} как у многих жилищ кроме выхода есть и переход в другие постройки (всего 7). Выходы же во всех этих жилищах идут либо к реке (для рыболовства и набора воды), либо от реки, то есть в лес (для охоты);

2) жилища площадью от 46 до 59 м, имеющие по два выхода. Всего таких жилищ 5. Для них характерны, во-первых, что очаги, количеством от 1 до 3, находятся либо по центру, либо у северной стенки близ выхода. Во-вторых, почти, что все выходы ведут к реке и от реки. Все эти сооружения были однокамерными. К этой группе относятся жилища № 3, 4, 5, 6 поселения Камский Бор II и жилище № 1 с поселения Бойцово VI;

3) жилища площадью более 59 м, таких всего 2 (Камский Бор I и Заюрчим I). Эти жилища имели по одному выходу к реке. Очаги находились у северных стенок близ выходов. В таких постройках жили довольно крупные семьи, о чем говорит площадь жилищ. Хозяйственная пристройка была только на поселении Заюрчим I, имеющем три хозяйственные ямы; это был скотник, о чем говорит его площадь (271,3 кв. м). Еще хочется отметить жилище № 2, поселения Камский Бор II, у которого не было очагов. Размеры этого жилища 20*9-10 м. Выходов у него четыре. Из них два шли от реки, один к реке и по реке. Скорее всего, это тоже был скотник. Стоит ещё отметить выходы и переходы. Они у рассматриваемых жилищ были трёх видов: 1. Выход или переход был ровным. 2. Переход или выход расширены у начала и у конца, и сужены в середине (большинство). 3. У выхода или перехода есть расширение в середине. Таким образом, исходя из конструкционных изменений жилищ турбинской и ерзовской культур, можно говорить о социальных и хозяйственных изменениях внутри общин Среднего Прикамья эпохи бронзы и, в частности, о возрастающей оседлости населения. {74}

Мочалов И.А.
Обзор сооружений поселения "Сачково озеро"

В 1999—2000 гг. под руководством И.Н. Васильевой, проводились раскопки поселения Сачково озеро, в которых принимали участие студенты Тольяттинского государственного университета. Поселение Сачково озеро находится в 4 км к СВВ от с. Бестужевка Приволжского района Самарской области, на первой надпойменной террасе левого берега Волги. Поселение занимает небольшой мыс, образованный руслом озера Сачково и ответвляющейся от него протокой, идущей перпендикулярно к озеру. На поселении было заложено два раскопа — № 1 (192м²) и № 2: (404 м²), а также три шурфа (1 м²). В раскопе № 2 выявлено два сооружения. Сооружение № 1 представляло собой котлован вытянутой прямоугольной формы с закругленными углами, ориентированный по линии ЗСЗ — ВЮВ, с размерами: длина по продольной оси — 11м, ширина в середине — 8 м; в восточной части — 7,3 м; у западной стенки 6,4. На западном участке сооружения отсутствуют столбовые ямы и наблюдается постепенное повышение поверхности, но здесь расположены глубокие хозяйственные ямы. Видимо, данная часть котлована находилась за пределами крыши и, возможно, была отгорожена от его внутреннего пространства. Размеры "пола": длина до "тамбура" по продольной оси 8 м, ширина — в среднем 4,6 м. "Тамбур" шириной 1 м, уходит перпендикулярно в восточную стенку раскопа. Его длина 0,8 м. Понижение пола котлована от поверхности стенки составило: в западной половине 34-45 см, в восточной 20 см. Глубина центра пола котлована от общей глубины залегания материка в раскопе — 38-45 см. У северной стенки зафиксирована ступенька шириной до 2 м. Ее высота над полом 0,6 м. Выявлено 22 столбовые ямы, расположенных параллельно продольным стенкам котлована и несколько хозяйственных ям. Сооружение № 2 располагалось {75} параллельно первому в 7 м к северу. Оно имело подовальную форму, размерами: длина по продольной оси — 14 м, ширина южной стенки — 4 м, в центре — 8,3 м. Пол котлована — имел вытянуто-овальную форму. Его длина 9 м, ширина западной части — 3 м, восточной — 2,4 м, в середине — 3,8 м. Понижение пола от поверхности стенок составило: у южного края — 60 см, у западного — 48 см, у северного 18-22 см, у восточного 39-58 см. "Тамбур" располагался в северной части. В южной и западной части котлована фиксируются ступени. 1 ступень: ширина 2-2,6 м, высота 50-60 см. 2 ступень: ширина 1,7 м, высота 30 см. Также выявлено 6 столбовых и 9 ям хозяйственного назначения. Особенность и значимость изученных сооружений на поселении "Сачково озеро" заключается в том, что: 1) они имеют достаточно хорошую сохранность, позволяющую судить об их конструктивных деталях; 2) период их функционирования был небольшим, в силу чего жилищные комплексы являются однокультурными и однородными и отражают определенный хронологический срез культуры; 3) находки многочисленных обломков руды и шлаков указывают на занятие населения бронзолитейным производством.

Михайловский М.В.
Соотношение самарской и хвалынской энеолитических культур

Изучению памятников бронзового века в степной и лесостепной зоне Восточной Европы всегда уделялось значительное внимание. За два последних десятилетия дробление культур на типы, варианты, этапы, выделение новых культур и объединение в культурные группы, общности и области создало великолепную базу для историографов, но привело к крайне запутанной ситуации. Была создана огромная база данных, на основе которой разработали существующую схему развития культур энеолита – ранней {76} бронзы, но, к сожалению, в ней существуют значительные лакуны. На это справедливо указывал А.Н. Гей в статье "О некоторых проблемах изучения бронзового века на юге Европейской России".

Одним из центральных вопросов эпохи энеолита является проблема соотношения древностей Самарской и Хвалынской культур, без решения которой невозможно создание непротиворечивой схемы развития. В настоящее время на этот вопрос имеется несколько точек зрения. 1. Схема энеолита, предложенная И.Б. Васильевым: согласно этой точке зрения, Самарские памятники признаются более древними. Сложение Хвалынских памятников происходит на их основе при участии населения прикаспийской культуры. Допускается возможность частичного сосуществования поздних самарских и ранних хвалынских памятников. 2. Сторонники другой точки зрения полагают, что самарские и хвалынские памятники являются синхронными (П.П. Барынкин, Е.В. Козин). Их аргументация построена на материалах стоянки Лебяжинка I.

Другой важной проблемой в изучении бронзового века является проблема формирования ямной культуры в Волго-Уралье и роли в этом процессе предшествующих культурных образований энеолитической эпохи.

Наумчик В.В.
Отражение культа солнца в искусстве древнего и средневекового населения Урало-Поволжья

Вопросы мировоззрения и духовной культуры древнего и средневекового населения Урало-Поволжского региона являются крайне слабо разработанными и поэтому наиболее интересными для исследования. На территории Урало-Поволжья с древних времен проживали племена — представители разных народов: иранцев, финно-угров, тюрков. В системе их верований культ солнца играл немаловажную роль. {77} Свои представления о небесном светиле они перекладывали в художественные образы. Культ солнца во многом был неотделим о других культов: огня, священных животных, предков, всемирного дерева и т.д. Солярная символика появляется в бронзовом веке и продолжает существовать в средневековье, но со временем наблюдается усложнение изображений: от простого рисунка солнца в эпоху ранней бронзы до отображения картины мира на пряслицах железного века и до культовых блях раннего средневековья. Древнее мировоззренческое сознание, отдельные ее составляющие не исчезли навсегда, культ солнца не забыт, он сохранился в этнокультурной традиции некоторых народов. Они живут в подпочве нашей культуры, прорастая в сохранившихся обрядах, в процессах творчества и художественных образах традиционных культур Урала и Поволжья.

Султанов Р.Р.
Рудник эпохи бронзы Улак VI в Башкирском Зауралье

Рудники в Зауралье в настоящее время исследованы мало. Они существовали как на территории поселений, так и обособленно. Наиболее хорошо изученным является комплекс Каргалы. Так же известны рудники: Таш-Казган (Учалинский р-н, РБ), Воровская яма, рудник на г. Тушкан (Челябинская обл.), Еленовка, Уш-Катта (Оренбургская обл.). С металлургией связано и поселение Улак VI, расположенное в Баймакском р-не РБ, в 4,5 км на ЗСЗ от села Баишево, в долине ручья Улак. Оно представляет собой холм высотой 10 м и 180 м в диаметре. Поверхность холма неровная, прослеживаются западины с обвальцовкой, располагающихся на близком расстоянии друг от друга. На поселении были найдены: наконечник стрелы из белого кремня (синташтинская культура?), два каменных крупных орудия для дробления и измельчения твердых пород, несколько {78} обломков керамики и сильно фрагментированные кости, фрагмент металлического шлака. В обнажении наблюдался мощный слой зольника с красного цвета керамзитовыми шариками. Данный памятник, возможно, является рудником бронзового века, о чем свидетельствуют следующие факты: место его расположения не удобно для устройства поселения, поскольку продувается ветрами и находится в очень узкой долине, жилищные впадины отсутствуют; обнажение слоя насыщенно предметами, связанными с металлургией; поверхность холма неровная с западинами и вальцами по краям, близка к поверхности Каргалов, данный район изобилует открытыми горными разработками по добычи медной руды.

Фризен С.Ю.
К вопросу о культурной и антропологической ситуации в Южном Приуралье в эпоху ранней – начала средней бронзы

В последние годы благодаря усилиям оренбургских археологов были получены новые материалы эпохи ранней – начала средней бронзы Южного Приуралья. Изучение данных материалов проводилось путем сопоставления итогов археологических и палеоантропологических исследований. Исследование антропологических материалов проводилось под руководством к.и.н. А.А. Хохлова (Самара). Были проанализированы материалы Дедуровского ОК и КМ Грачевка (раскопки С.В. Богданова, 1993, 1995), КМ Шумаево I и II и Шумаевского II ОК (раскопки Н.Л. Моргуновой, 2000—2001). Для населения раннего этапа ямной культуры был характерен курганный обряд погребения. Совершались они в простых ямах, положение погребенного скорченно на спине, головой на восток. По данным А.А. Хохлова, антропологический тип населения характеризуется как гиперморфный и, как правило, мезокранный. Население не было {79} однородным. Малочисленность раннеямной серии позволяет выделить слагающие ее антропологические компоненты лишь условно (Хохлов, 1997; 1999). Отмеченную нередко мозаику черт на черепах автор объясняет тем, что расогенез населения Волго-Уралья эпох неолита – бронзы проходил по принципу сетевидной эволюции при наличии какого-либо общего компонента (Хохлов, 1997). О проникновении в Волго-Уралье во второй пол. III тыс. до н.э. нового, возможно, родственного древнеямному, населения свидетельствует изменение антропологического типа в сторону гипердолихокрании и гипоморфии (Хохлов, 1997; 1999; 2000). Такое изменение нельзя воспринимать как эволюционное развитие, поскольку для него свойственна эпохальная тенденция к брахикрании. Результатом взаимодействия пришлого и местного древнеямного населения, вероятно, явилось углубление социальной дифференциации. Появляются большие курганы, усложняется погребальный обряд. Распространяются погребения в скорченном на правом боку положении и сложные внутримогильные конструкции: заплечики, деревянные перекрытия и др. Однако в Приуралье в это время сохраняются некоторые древнеямные традиции, такие как погребение в скорченном на спине положении (погребения Грачевского КМ). Вероятно, это сохранение, на какое то время, массивного антропологического типа говорит о том, что представители полтавкинской культуры проникают в Приуралье несколько позже, чем в Поволжье. Позже районы Приуралья по всем признакам входят в зону распространения полтавкинской культуры (об этом свидетельствуют погребения из Дедуровского ОК и Шумаевских курганов) при сохранении некоторого локального своеобразия. Таким образом, в первой половине бронзового века в результате сложных культуро- и расогенетических процессов, протекавших в Волго-Уралье в целом и в Южном Приуралье в частности, происходит формирование ямной культуры, а затем на ее основе полтавкинской. {80}

Батурин А.О.
Региональные особенности в системе погребальной обрядности синташтинской культуры

Данное исследование затрагивает памятники синташтинской культуры, а именно некрополи, локализованные в двух крупных массивах — Южном Приуралье и Южном Зауралье. Поэтому главной целью предлагаемой работы является не столько выявление общих закономерностей, сколько специфических черт, присущих какому-то региональному варианту. Объектом исследования стали 11 памятников: Танаберген 2, Жаман-Каргала 1, Ишкиновка 1 и 2, Новокумакский, Герасимовский 2, Каменный Амбар-5, Кривое Озеро, Синташта, Большекараганский, Солнце 2 (Боталов С.Г. и др., 1996; Виноградов Н.Б., 2003; Генинг В.Ф. и др., 1992; Епимахов А.В., 1996; 2002; Костюков В.П. и др., 1995; Ткачев В.В., 2003). Выборку составили 202 погребения (46 и 156 соответственно для Приуралья и Зауралья), сосредоточенные в 20 курганах (6 и 14). Интерпретировано 253 костяка (58 и 195).

В общей сложности учтено 74 признака, сгруппированных в 13 блоков, дающих достаточно полное представление о характере погребальной обрядности: стратиграфия и планиграфия, типы, ориентировка, размеры и конструкции (категории: грунтовые, деревянные, каменные) могильных ям, жертвенники (категории: состав и местоположение) и органические остатки, основной и особые виды погребений; пол, возраст и ориентировка костяков. По этим признакам мы вывели коэффициент корреляции по критерию Пирсона для суммарных серий синташтинских погребений Приуралья и Зауралья. Он составил 0,73. Констатируем Региональные отличия.

Характерной особенностью синташтинских могильников в Приуралье является то обстоятельство, что значительная {81} часть погребений (67%) зафиксированы в стратифицированных курганах, сооруженных в предшествующее время. Эта традиция совершения впускных захоронений отсутствует в Зауралье. Кроме того, в памятниках Приуралья не зафиксированы пока канавки для колес колесниц на дне, ниши-тайники в стенках могил, известные в синташтинских памятниках Зауралья. Каменные внутримогильные конструкции также встречены только в Зауралье. Подбои и катакомбы (камерные могилы) более многочисленны в Приуралье, чем в Зауралье (только одна). По размерам могильных ям в обоих массивах, опираясь на доверительные интервалы, выделены 4 размерные группы. Отличительной особенностью является тот факт, что в Зауралье ямы данных групп несколько крупнее приуральских за счет коллективного характера большинства центральных захоронений. Кроме того, некоторые индивидуальные погребения по размерам могил заметно превышают коллективные захоронения.

Но для более полной картины выполнено такое же сравнение по характеру надмогильных сооружений. В этой группе учтен 21 признак, объединенный в 7 блоков: стратиграфия и планиграфия, число могил и костяков, размеры, жертвенники, сооружения и градации по количеству погребений в курганах. Коэффициент составил 0,13. Очень низкий коэффициент корреляции, сложившийся в основном за счет ранее рассмотренной стратиграфической ситуации. Кроме того, приуральские некрополи все многомогильны, в них нет ритуальных сооружений, отсутствуют надмогильные конструкции из дерева и камня. Все это присутствуют в Зауралье.

Ярким показателем различий в погребальном обряде служит сводная таблица, в которую помещены все приуральские и зауральские некрополи. Наблюдался высокий коэффициент сходства могильника Танаберген 2 со всеми памятниками культуры как в Зауралье, так и в Приуралье; {82} низкое сходство приуральских (кроме Танабергена 2) и зауральских памятников.

Резюмируя все вышеизложенное, сделаем два вывода: во-первых, в рамках синташтинской культуры выделяются региональные (локальные) варианты, генетически сходные между собой, но имеющие специфические черты; во-вторых, в рамках локальных вариантов можно выделить хронологические этапы.

Хаванский А.И.
Опыт построения системы анализа форм керамики бронзового века

В настоящее время в вопросе анализа формы и типологии сосудов существует кризис: нет единой системы наименований частей сосуда; исследователи, указывая на недостатки существующих типологий, говорят о неэффективности типологического метода вообще. Но альтернативы ему нет, и нами предлагается новая система анализа форм керамики. В данной работе используются следующие термины, обозначающие соответствующие части сосуда: дно, тулово, плечо, шейка (суженая часть, опирающаяся на плечо), венчик (опирается на шейку), устье. Основные используемые ныне системы анализа форм керамики — В.Ф. Генинга (1973) и А.А. Бобринского (1988). Система В.Ф. Генинга основана на вычислении различных коэффициентов и очень трудоемка. Система А.А. Бобринского трудно применима для анализа керамики конкретной культуры (из 98 обработанных по этой методике сосудов 77% попали в один тип). Предлагаемая нами система делает анализ форм сосудов легким и быстрым, а главное — эффективным.

Анализ ведется в несколько стадий: 1) выделение классов: горшки, банки, чаши и т.д.; 2) выделение отделов в классах по наличию (отсутствию) ребра и других ярких морфологических особенностей, связанных с характером {83} профилировки, каждому отделу присваивается числовой индекс; 3) визуальное определение внешней формы частей сосуда, каждой присваивается числовой (знаковый) индекс: а) внутреннее ребро на отгибе венчика (+, -); б) форма устья (1 — приостренное, 2 — плоское и т.д.); в-е) форма венчика, плеча, шейки, тулова (1 — вогнутая, 0 — прямая, 1⁼⁾ — выгнутая); ж) форма дна (1 — плоское, 2 — плоское на поддоне, 3 — округлое); 4) измерение абсолютных размеров и определение относительных величин. Относительная высота частей сосуда измеряется в процентах от общей высоты. По высоте части могут быть очень малыми, малыми, средними, высокими, очень высокими. Их числовые границы: венчик: 1-2, 3-5, 6-10, 11-15, 16% и более; плечо: до 10%, 11-20, 21-30, 31-40, 41% и более; тулово: до 40%, 41-55, 56-70, 71-85, 86% и более. Здесь не измеряется относительная высота сосуда (высотный показатель по В.Ф. Генингу). Пункты 3 и 4 определяют тип и подтип. Данная методика была апробирована на 324 синташтинских сосудах, и результаты позволили сделать нетривиальные выводы. Это является содержанием отдельной работы.

Хаванский А.И.
Типология форм синташтинской керамики

Синташтинский культурный тип был открыт 30 лет назад, однако до сих пор мы находимся на стадии умозрительных теорий, мало внимания уделяется собственно археологическим методам исследования. В данной работе представлены результаты типологического анализа форм 324 сосудов из 12 погребальных комплексов: Синташта Приуралья, Зауралья (Генинг и др., 1992), Потаповского могильника (Васильев и др., 1994). В синташтинской керамике было выделено 19 типов. При анализе керамику Южного Приуралья могильник Танаберген II был выделен в ранний этап синташтинской культурной группы, а могильники Новокумакский, Ишкиновка I и II, {84} Герасимовский II, Жаман-Каргала I — в поздний. В керамике были отмечены следующие тенденции:

1) подтипы внутри типа, как правило, маркируют этапы его развития (из 24 подтипов 7 встречаются на обоих этапах, 9 — только на раннем, 8 — только на позднем); 2) ко второму этапу уменьшается доля сосудов с внутренним ребром. Это особенно показательно на сосудах с ребристым профилем: на раннем этапе внутреннее ребро имеют 89% сосудов, на позднем — 54%; 3) Увеличивается высота тулова со среднего на высокое (с 65% до 75-80%), плечо уменьшается (с 27-30% до 10-12%), сосуды становятся более вытянутыми.

В Зауралье в погребениях часто присутствуют и ранние и поздние формы. Соотнесение планиграфии могильника СМ с типами сосудов показало, что однозначно поздние формы встречаются в погребениях, не входящих в первоначальную планиграфию. Следовательно, в Зауралье традиции были более консервативны, можно говорить только о более ранних и более поздних комплексах. Для получения результатов были вычислены коэффициенты сходства по критерию Пирсона. СI оказался сильно связан со всеми зауральскими и приуральскими комплексами, Потаповкой. По сильным связям выделились две триады: CI-СII и CIII — ранний этап Приуралья, CI-СМ — поздний этап Приуралья. Ранний и поздний этапы Приуралья связаны очень слабо. Потаповка имеет средние и сильные связи с Зауральем, с Приуральем — слабые. Таким образом, хотя необходима еще проработка орнамента, но типологический метод доказал свою эффективность.

Чечушков И.В.
К вопросу о функциональности колесниц эпохи средней бронзы

Со времен открытия в Южном Зауралье "колесниц" не утихают споры о назначении древнейшего колесного транспорта (Генинг, Зданович, Генинг, 1992; Новоженов, {85} 1994; Littauer & Crowell, 1995 и др.) и конкретном его применении (Anthony, публикация в Сети), а также дискутируется вопрос о правомерности называть "колесные ямки" следами установки в могилу функциональной колесницы (Виноградов, 2003). Следами чего же являются "колесные ямки"? В 43% (в 9 из 21) учтенных нами случаев они сопровождаются находками в могилах псалиев. Их совместное помещение в могилу свидетельствует о применении колесниц в реальной жизни, а в погребальной практике ее нахождение могло быть обозначено колесными ямками и деталями сбруи лошадей. Псалии являются средством управления именно запряженной парой, т.е. колесничными лошадьми, поскольку для управлением верховой лошадью применяются более простые средства. Псалии возникли как средство управления съезженной парой, которая должна была адекватно реагировать на действия возничего даже на быстрых аллюрах.

Каким же образом происходило накопление знаний, необходимых для создания колесницы и управления ею? В синташтинской культуре колесница известна уже как сложившееся явление, прототипы которой не найдены. Если верен тезис о генетической связи Синташты с ямно-катакомбным миром, то можно предположить, что параллельно с применением тяжелого колесного транспорта (телег с монолитными колесами, запряженных волами) происходило одомашнивание лошади и изобретение средств управления ею. Быстрое и управляемое животное гораздо эффективнее использовать не для запряжки в тихоходные телеги, а в нечто более легкое и подвижное — качества, которые столь необходимы в бою. Появление большой дистанции между возницей и лошадьми и связанное с этим использование длинных вожжей, потребовало выработки особого "механизма" управления. Поскольку псалии являлись второстепенной деталью, обеспечивающей более жесткое управление лошадьми, логично предположить, что их {86} появление в составе оголовья связано с использованием легкой пароконной колесницы. В пределах Синташты мы имеем дело со стремительно сложившимся комплексным обществом (Массон, 1996), для которого характерна сакрализация власти вождя-колесничего, не обладающего реальными экономическими и политическими рычагами управления (Епимахов, 1998; Зданович, 1997). Для "стоящих на колесницах" единственной возможностью дистанцироваться от коллектива и закрепить свое положение было приобретение престижных, сакрально значимых предметов. Колесницы широко известны лишь в погребальных памятниках синташтинской культуры, однако в более поздних, генетически связанных с ними памятниках петровско-алакульского круга их находки очень редки. Видимо, это связано с тем, что насколько быстро произошел взлет социальной роли колесничих, настолько же быстро их значимость утратилась.

Волков В.А.
Колесницы и колесничие в бронзовом веке степной и лесостепной Евразии

На сегодняшний момент накопилось значительное количество данных, связанных с зарождением и развитием колесничной тактики боя, техническими данными боевых колесниц эпохи бронзы и погребальными комплексами воинско-вождеской и колесничной знати. В работе использовано 69 комплексов, содержащих боевые колесницы и погребения с признаками возможной принадлежности умерших к воинско-вождеской знати и клану колесничих.

Наиболее архаичны в данном блоке артефактов погребения катакомбной культуры, происходящие из Нижнего Поднепровья. В данном регионе были найдены две четырехколесные повозки — переходные формы от ямно-катакомбных хозяйственных повозок и древнейшая {87} одноосная боевая колесница (Чередниченко Н.Н., Пустовалов С.Ж. 1991). Небольшой размер колесницы обусловливается тем, что способ изготовления колес со спицами еще не вошел в массовое производство.

Более информативны материалы абашевской культуры. По наличию или отсутствию в комплексах наступательного вооружения (луки, колчанные наборы, копья) можно предполагать отражение сословно-кастового ранжирования на воинов — колесничих и возничих. Из 10 проанализированных в работе погребальных комплексов воинов — колесничих происходят черепа и полные костяки лошадей, каменные и костяные наконечники стрел, каменные булавы, кинжалы, псалии, бронзовые и костяные навершия стрекал.

В материалах потаповских памятников, маркирующих в Волго-Уралье переход от средней к поздней бронзе, фиксируется уже оформившаяся категория воинско-колесничного контингента. Всего можно отметить 6 погребальных комплексов из Потаповского и VI Утевского могильников, содержащих воинский инвентарь колесничих (Васильев И.Б. и др., 1992, 1995).

Самым ярким и представительным из интересующих нас комплексов являются петровско-синташтинские материалы, наиболее близкие по характеру памятникам потаповского типа. К анализу привлечены 37 комплексов воинско-вождеской и колесничей знати, 21 из которых содержали колесницы.

Синташтинские колесницы Южного Урала, как и катакомбные, имели не слишком большие размеры: расстояние между колесами на оси 1,2 м, диаметр колес 0,9–1 м, колеса уже были не сплошные, а имели 10-12 спиц (Генинг В.Ф. и др., 1992).

На поздних этапах бронзового века колесничная тактика боя продолжала развиваться в среде срубных и алакульских племен. В 9 привлеченных к работе комплексах {88} покровского типа присутствуют такие яркие типы инвентаря, как щитковские псалии, жесткие металлические стрекала, бронзовые наконечники копий, ножи и кинжалы, колчанные наборы, костяные накладки на лук, каменные навершия булав и конская символика.

Конные боевые колесницы появились на рубеже III—II тыс. до н.э. в степях Евразии в среде индоиранских племен и распространились на значительную часть Старого Света. Параллельно с развитием новой тактики боя шел другой процесс эпохального значения. Произошло выделение воинско-вождеской знати военной элиты — колесничих воинов. Вскоре эти группы приобрели статус закрытых систем (кланов, классов).

Шапошникова Е.В.
Погребения срубной культуры на территории Посурья

Хронологическая позиция срубных древностей Посурья впервые была определена П.Д. Степановым (1955), который продатировал Пиксясинские курганы последней четвертью II тыс. до н.э. Однако Я.Н. Мерперт (1958) счел возможным отнести время их существования к третьей четверти II тыс. Впоследствии А.Х. Халиков (1969) причислил данные памятники к самым ранним и самым северо-западным памятникам Среднего Поволжья. Источниковедческая база по срубным могильникам Посурья значительно пополнилась в результате исследований В.Н. Шитова (1988). Для срубных курганов раннего времени характерны уплощенная круглая насыпь, одиночное погребение, Расположенное в центре кургана, перекрытия в виде площадок и накатников, ориентировка костяка на север или северо-восток, скорченное трупоположение. Все эти признаки присущи большинству срубных курганов Посурья. К более позднему времени относятся погребения Семилейского {89} кургана, для которых характерно расположение погребений в периферийной части кургана, отсутствие острореберных сосудов и наличие горшков с округлыми плечиками, упрощенная система орнаментации, состоящая из прочерченных линий и коротких насечек. Значительное место в мировоззрении срубной культуры занимает культ огня, нашедший свое отражение в обрядах тризн, очищения и трупосожжения. В подтверждение этого можно привести факты нахождения фрагментов керамики со следами угля, золы, пепла, а также обоженные кости животных, в основном лошадей, а также крупного и мелкого рогатого скота как в насыпи и на уровне древней поверхности, так и в ямах могил. К тому же в Атяшевском кургане 1 была обнаружена площадка 3,8*4 м, окруженная невысоким глиняным валом со следами кострища, имевшая ритуальное значение. Ориентировка ям в основном с севера на юг и реже с северо-востока на юго-запад. На дне большинства могил коричневый тлен от подстилки растительного происхождения. Ориентировка костяка устойчивая, северная, иногда с небольшими отклонениями на восток. Степень скорченности скелета средняя, ноги в тазобедренном суставе согнуты под прямым углом, в коленях под острым. Практически во всех погребениях, за исключением Елховского кургана, останки в трупоположении на левом боку. Кисти рук сложены у лица. Перед торсом костяка находится погребальная керамика. На сосудах по внешней стороне видны следа нагара растительного происхождения, что связано с традицией поминальной пищи.

Шапошникова Е.В.
Катакомбная керамика поселения Кипец

Поселение Кипец открыто и исследовано совместной экспедицией Самарского педагогического университета и Пензенского краеведческого музея под {90} руководством А.А. Выборнова, А.И. Королева, В.В. Ставицкого. Поселение расположено в Инжавинском р-не Тамбовской области на берегу одноименного озера, старицы р. Вороны. Поселение занимает юго-западную оконечность мысовидного выступа первой надпойменной террасы, высота которой над уровнем воды в озере составляет около 3 м. На поселении было вскрыто около 280 кв. м. Мощность культурного слоя, представленного супесью темно-серого и серого цвета, в среднем составляла около 1 м. Основная масса полученных материалов связана с катакомбной культурой, кроме того, обнаружена керамики неолита, энеолита, раннего железного века и срубной культуры. Из 2020 фрагментов керамики около 60% составляет посуда катакомбной культуры. Наиболее насыщены катакомбной керамикой 3, 4, 5, 6 штыки, т.е. средние слои культурного слоя. По данным планиграфии катакомбная керамика встречается неравномерно на протяжении всего раскопа. Фрагменты содержат в тесте примесь шамота. Более 60% керамики не имеет орнамента, но большинство венчиков орнаментировано. Остальные фрагменты украшены: веревочными отпечатками (15,5%), налепными валиками (11%), оттисками зубчатого штампа (15,6%), с защипами (5%), прочерченными линиями (3,8%), рельефными неровностями поверхности (3,7%), каннелюрами (1%). Найден сосуд диаметром 30 см с трехзонной орнаментацией, украшенный рядами валиков с защипами и рядами рассеченных валиков. Кроме простых общеупотребительных мотивов орнаментации типа горизонтальной елочки, выполненной зубчатым штампом, горизонтальных поясков перевитого шнура, встречаются также оригинальные фрагменты, украшенные полуовалами и треугольными фигурами, из мелкой или крупной веревочки. Нередко наблюдается различное сочетание прочерченной, гребенчатой и веревочной орнаментации. Судя по керамике, украшенной рядами рассеченных валиков, защипами, рельефным орнаментом {91} данные материалы относятся к среднедонскому типу катакомбной культуры, ее восточной периферии, куда входит юг Тамбовской области. По всей видимости, катакомбная керамика поселения хронологически неоднородна. К ее раннему комплексу относятся сосуды со слабо профилированным венчиком, украшенные елочным орнаментом и в меньшей мере веревочными отпечатками. Подобная посуда близка к ранней керамике Павловского могильника, расположенного в Воронежской области. В поздней катакомбной керамике находят аналогии сосуда с сильно отогнутым наружу раструбным венчиком, украшенные рядами налепных рассеченных вдавлениями валиков. Сюда же следует отнести и немногочисленную керамику, украшенную прочерченными линиями. По всей вероятности данное поселение заселялось катакомбниками неоднократно.

Юдина Е.А.
Некоторые вопросы изучения ранних укрепленных поселений (на примере памятников Западной Сибири)

Определение феномена укрепленного поселения (т.е. городища) основывается на планиграфии системы укреплений и общем представлении об их оборонительной функции. Такое сочетание стандартизированных форм с конкретным историко-культурным содержанием более характерно для памятников поздних периодов, прежде всего, железного века. По ряду причин они сыграли ведущую роль в процессе становления и утверждения понятийного аппарата и методов исследования укрепленных памятников и систем обороны в целом. Сегодня в силу применения понятия «городище» к материалу различных эпох оно требует известного усложнения (признания за обозначаемым явлением историчности). В то же время большинство исследователей {92} продолжают маркировать им набор взаимозависимых характеристик, тесно связанных с явлением конкретного исторического периода. Упорядочение и оценка нового материала производятся с опорой на формальные признаки, т.к. именно в этой сфере проявляется определенное сходство между объектами. В результате памятники ранних эпох оказываются вырванными из культурно-исторического контекста, наполняющего их актуальным содержанием. Естественным следствием такого подхода можно считать возникновение группы памятников, условно относимой к категории укрепленных поселений, а также причисление большинства памятников со спорной культурно-исторической интерпретацией к различным этапам развития фортификационного строительства (имеются в виду поселения эпох неолита средней бронзы, на которых представлены конструкции, нередко интерпретируемые как оборонительные рвы). Это приводит к нивелировке конструктивных и, вероятно, культурно-исторических особенностей объектов, что затрудняет дальнейшее изучение, как этих объектов, так и собственно городищ (памятников, соответствующих содержанию понятия). {93}

Ранний железный век

Баннов М.Ю.
К определению содержания этнонима "сарматы" по письменным источникам античных авторов IV—I вв. до н.э.

В IV в. до н.э. в "Своде невероятных рассказов" Антигона Каристского (III в. до н.э.) появляется первое письменное упоминание о сарматах, которое передает свидетельство Каллимаха (310—235 гг. до н.э.) о данных из труда Гераклида Понтийского (391—310 гг. до н.э.), появляется топоним "Сарматия". Данные Гераклида дошли до нас и в передаче Исигона Никейского (I в. до н.э.), но здесь говорится о "земле савроматов". Это позволило предположить, что Антигон мог самостоятельно изменить термин "земля савроматов" на термин "Сарматия" (Полин, Симоненко, 1997). Но, по мнению А.С. Скрипкина (2000:344), приведенные доводы не обоснованы, и из-за неоднозначности источника их можно использовать для доказательства обратного. Кроме того, в распоряжении исследователей есть сообщение Эфора (IV в. до н.э.), сохранившееся в передаче Псевдо-Скимна (ок. 90 г. до н.э.), которое четко отличает сарматов от савроматов. Упоминания о сарматах, относящиеся к III в. до н.э., более туманны. Так, упомянутое Теофрастом в отрывке "О водах" животное таранд обитает в Скифии или Сарматии. Псевдо-Аристотель пишет, что таранд живет у "скифов, называемых геллонами". Херсонесский декрет о "Несении Диониса" (первая четв. III в. до н.э.) содержит сведения о длительном присутствии сарматов в Северном Причерноморье (Виноградов, 1997:111, 122). В IV в. до н.э. появляется термин "сирматы". О них сообщают Евдокс Книдский (370—365 гг. до н.э.) в передаче {94} Стефана Византийского (I в. н.э.) и Псевдо-Скилак (вторая пол. IV в. до н.э.). Сообщение последнего четко отличает сирматов от скифов и савроматов и противоречит мнению К.Ф. Смирнова (1964:288), который в сирматах видит савроматов приазовских степей, и В.В. Максименко (1997:46-47), считающего сирматов носителями донского варианта савроматской культуры. Во II в. до н.э. ситуация в античной письменной традиции начинает меняться. В "Истории" Полибия (201—120 гг. до н.э.) приводится договор 179 г. до н.э. понтийского царя Фарнака I, где в числе европейских властителей уверенно называется Гатал — царь сарматский. Хотя и в I в. до н.э. в античных письменных источниках термины сарматы и савроматы продолжают взаимозаменяться, что можно проследить и по "Исторической библиотеке" Диодора Сицилийского.

Таким образом, начиная с IV в. до н.э. на р. Танаис фиксируется население, ранее в этом регионе не известное. Одни авторы (Эфор) называют их сарматами, другие (Евдокс, Псевдо-Скилак) сирматами. Одновременно фиксируется новый топоним "Сарматия", которая занимала, возможно, часть территории, называемой ранее "Скифия" и/или "земля савроматов". Ситуация остается туманной до II в. до н.э., когда такие авторы, как Полибий начинают более уверенно заявлять о сарматах — жителях европейской части материка. Одновременно в традиции сарматы воспринимаются скифским народом, и для их обозначения античные авторы возвращаются к термину "савроматы".

Карев И.Н.
Вооружение сарматов

Сарматская культура, которая охватывает промежуток с 7 в. до н.э. по 4 в. н.э., представлена богатым археологическим материалом. {95}

Сарматы поистине вооруженный народ. Оружие богато представлено не только во всех мужских могилах, но и в женских (особенно 4—3 вв. до н.э.).

В перечень вооружения сарматов входит наступательное и оборонительное оружие.

Наступательное вооружение: луки, дротики, копья, мечи, кинжалы.

Оборонительное представлено чешуйчатыми или пластинчатыми панцирями, шлемами.

Наконечники стрел.

В сарматской культуре самое распространенное оружие представлено бронзовыми литыми наконечниками стрел.

У савроматов были в ходу двухлопастные, трехлопастные и трехгранные втульчатые наконечники, характерные для скифов.

Наконечники хранились в колчанах, находки которых особенно часты в южном Приуралье.

Колчаны ранних сарматов в погребениях 4—3 вв. до н.э. полны стрел. Иногда в одном колчане их бывает более 300.

Во 2 в. до н.э. на всей территории распространения сарматов сосуществовали втульчатые и черешковые наконечники стрел с явным перевесом черешковых.

В позднесарматский период роль лучников в войске значительно снизилась. Это отразилось и в погребальном обряде.

Сарматы на протяжении долгого времени употребляли одинаковые луки, усовершенствование происходило только стрел. Длина лука 60-80 см (луки скифского типа). В конце 1 — 2 вв. эти луки начинают вытесняться более мощными, снабженными на концах костяными накладками. Длина в среднем достигла 120-160 см.

В позднее время луки скифского типа были окончательно вытеснены и заменены на большой тяжелые дальнобойные луки.

Мечи.

На протяжении всей истории сарматов погребения мужчин {96} и нередко женщин сопровождались мечами и кинжалами.

В савроматских могилах очень часты находки железных мечей и кинжалов скифских типов.

У ранних сарматов наряду со скифскими акинаками в 4 в. до н.э. появились мечи прохоровского типа, имеющие прямое перекрестие и серповидное, реже прямое навершие.

В среднесарматский период основным видом оружия становятся короткие мечи с кольцевым навершием и прямым перекрестием.

Большая часть археологического комплекса позднесарматской культуры — мечи и кинжалы без металлического навершия. Они распространяются со 2 в. н.э., хотя отдельные экземпляры появляются уже в 1 в. н.э.

Обычно мечи и кинжалы носили в деревянных ножнах, окрашенных в красный цвет.

Короткие мечи и кинжалы носили с правой стороны у бедра.

Длинные мечи носили при помощи скоб на ножнах, максимально приспособленных для всадников и менее удобных для пехотинцев.

Копья.

Еще один составной элемент наступательного вооружения представляет многочисленные находки наконечников копий.

Хотя в сарматское время копья очень редко помещали в могилы, известно, что они были железными, с довольно массивным листовидным пером.

В среднесарматской культуре главным оружием в конном бою становятся не мечи, а длинные тяжелые копья.

В позднесарматских погребениях они очень редки.

Копье имело массивное короткое перо и относительно длинную втулку.

Оборонительный комплекс.

Находки оборонительного вооружения очень редки и сопровождают богатые погребения воинов. {97}

В сарматское время к оборонительному вооружению относятся бронзовые шлемы и железные пластинки и чешуйки от панцирей.

В раннесарматское время находки оборонительного вооружения также редки; в их перечень входит: железная кираса, шлемы и панцири — целые, и пластины от них.

К рубежу нашей эры чешуйчатые панцири заменяются комбинированными доспехами, которые представляют собой сочетание разных типов панциря — чешуйчатого, пластинчатого и кольчуги.

О позднесарматском оборонительном вооружении практически ничего не известно, но оно, судя по составу и типам вооружения, а также данным письменных источников, несомненно, было у поздних сарматов.

Вооружение и военное искусство сарматов в последние века до н.э. и в первых веках н.э. занимало передовые позиции. Этот фактор сыграл большую роль в завоевании сарматами огромной территории Причерноморья.

Зайцев О.А.
Скифский звериный стиль

Звериный стиль, господствовавший в искусстве племен Евразии в Скифскую эпоху, получил название "скифо-сибирского". Изображение животных, существовавших в эпоху бронзы, у таежных племен Приуралья и Западной Сибири, а также и населения предгорий Северного Кавказа, стилистически настолько не похоже на те, которые характерны для скифской эпохи, что их невозможно считать основными прототипами скифо-сибирского искусства.

Популярность этого искусства в скифском обществе лежит в области религиозных и магических представлений, что характерно для большинства народов древности. Скифы любили украшать одежду различными узорами, у них, {98} видимо, была распространена и татуировка. Религиозный стиль узоров заключался в стремлении людей путем нанесения определенных знаков оградить их носителя от влияния злых сил, которые, по мнению человека того времени, населяли весь мир.

В искусстве скифов существовали и параллельно развивались два направления: одно — реалистическое, посвященное изображению животных и сцен из жизни людей, второе — орнаментальное.

Особенностью звериного стиля является передача зверей чаще всего в движении с подчеркиванием силы зверя и нанесением мышц в виде орнамента. Иногда художник всю фигуру зверя превращал в орнаментальный сюжет, и тогда только по контуру можно узнать зверя или его часть. Характерны для этого направления сцены борьбы животных, изображаемых иногда в неестественных позах.

На обширной территории распространения скифо-сибирского звериного стиля уже на начальном этапе его существования сложилось несколько групп или областей с определенным своеобразием. Возникновение таких локальных вариантов в значительной мере было связано с различными центрами производства, преобладавшими в том или ином районе, или с влияниями извне.

Итак, обратимся к истории I тыс. до н.э.: на большей территории Евразии образование и развитие класса военной демократии достигло апогея. Рабовладельческая знать стремиться выделить себя из числа прочих родичей. Вещи знати, в частности оружие, богато декорировались сюжетами звериного стиля. Он проникал повсюду. Им украшались и погребальные сооружения. Кроме того, эти изображения играли роль оберегов, которые не только должны были ограждать людей от беды, но и давать им качества, свойственные изображаемым зверям: силу ловкость и быстроту. Так украшались колчаны для стрел, где в центре был глаз сокола или орла. Из копытных животных наиболее {99} распространены были фигурки галопирующего оленя, лося и лосихи, лошади, барана.

Для скифского звериного стиля 7—6 вв. до н.э. характерны четкость и выразительность форм, позволяющие воспринимать не только образ в целом, но и его отдельные детали. В изображениях подчеркивались особенности того или иного вида животных — плечо хищника; рога оленя, козла, барана; клюв и глаза хищной птицы. Для этого чаще всего использовались резко ограниченные плоскости и гораздо реже — дополнительные изображения.

В конце 6 — начале 5 вв. до н.э. подчёркиваются и украшаются отдельные части тела животного. В плечо или бедро хищника и травоядного как бы вписывается голова или даже целая фигура другого зверя, а рога, когти, хвост — превращаются в птичьи головки.

Самобытное по своей основе искусство испытало влияние искусства передовых цивилизаций того времени, в первую очередь античности. Этому способствует не только тесный контакт племен с обитателями Северного Причерноморья, но и то обстоятельство, что ряд произведений в зверином стиле производился в мастерских этих городов.

Выполняя эту работу, греческие мастера вносили некоторые элементы античного искусства в трактовку того или иного привычного для скифов образа. Это хорошо видно на примере бронзовых ажурных блях в виде головы грифона с большим звериным торчащим языком, хищно открытым клювом. Изображение гребня и уха в виде рубчатой пальметты указывает на связь образа с греческим орнаментальным мотивом.

В общем, грифон был очень популярен у скифов. Археологи различают несколько вариантов грифона. Один порождён переднеазиатским искусством, другой проникает из Малоазийской Греции. Это грифон, присевший на задние лапы для прыжка. Такой тип широко распространен на Кубани. В литературе иногда грифоном называют {100} изображение головы хищной птицы, составляющей обязательный компонент в декоре упряжи и оружия.

Заимствованным от греков считается мотив борьбы зверей. К 5 в. до н.э. относится золотая бляха из кургана близ Ульского аула на Кубани, на которой изображён грифон, терзающий оленя, и золотая колчанная накладка из с. Ильичово (на ней — орёл и змея терзают оленя).

В 4—3 вв. до н.э. в отличие от более раннего времени связь звериного стиля с чисто военным бытом заметно уменьшается. Это искусство перестаёт доминировать у воинской аристократии. В это же время растёт популярность антропоморфных образов и сюжетов. Рост социальной стратификации скифского общества и усиливающаяся эллинизация привели к тому, что в 4—3 вв. до н.э. звериный стиль перестал быть знамением, уменьшилось его значение в религиозных обрядах.

Полное исчезновение скифского звериного стиля происходит в 3 в. до н.э. Может быть, это связано с движением кочевников с востока, которые могли прервать традиционный уклад жизни скифов.

Гонина Е.А.
Археологический аспект культа Исиды

В Древнем Египте Исида обладала множеством функций, являясь покровительницей всего живого, заботливой матерью, родовспомогательницей. Культ этой богини был заимствован древними греками, а затем римлянами. По археологическим данным можно предположить, что в античном мире она стала покровительницей моряков. Именно моряки строили ей храмы, причем ставились они на острове, или на побережье. В Греции храмы Исиды были в Пирее и на острове Делос. Павсаний упоминал храмы Исиды на острове Гидрея и около Коринфа. Храмы Исиды обычно располагались в приморских городах или поблизости {101} от таких городов (Мегары, Флиунт, Айгиры и др.). Таким образом, все храмы Исиды строились вблизи моря. Кроме того, Н.Л. Грач исследовала святилище в боспорском городке Нимфее, находящееся на самом берегу моря, где на стенной фреске изображен корабль с названием Исида. По наблюдению С.Г. Рыжова, символом Исиды в античном мире был корабельный руль, а в Древнем Риме храм Исиде и Осирису был выстроен коллегией гребцов и серебрянщиков, которые почитали богиню как свою покровительницу. Расположение храмов Исиды близ морского побережья, в портовых городах, а также факт поклонения ей моряков, свидетельствует о морском характере культа этой богини в античном мире.

Красноперов А.А.
Костюм населения Прикамья (по материалам Икского могильника IV в. до н.э. — II в. н.э.)¹⁾

Икский могильник расположен в 2 км от д. Икское Устье Менделеевского района Республики Татарстан, занимает мысовую площадку первой надпойменной террасы правого берега р. Чуман. Памятник открыт в 1976 г. и исследовался Л.И. Ашихминой и Г.Н. Журавлевой (1976—1978, 27 погр.), Н.Л. Решетниковым (1985, 1 погр.), О.В. Арматынской (1986—1988, 44 погр.). На площади 1919 кв.м вскрыто 72 погребения, из них часть опубликована (Ашихмина, Клюева, 1984; Арматынская, 1988). Вещевой материал не богат, но своеобразен. В погребениях чаще всего встречаются височные украшения, элементы пояса, ножи, пряслица, браслеты, бронзовые наконечники стрел. Памятник датируется IV в. до н.э. — II в. н.э. и относится к переходному этапу от ананьинской к пьяноборской культуре. В наибольшем количестве погребений представлен головной убор. Обычно это височные украшения. Форма головного убора {102} не восстанавливается. Из антропологических определений ясно, что височные украшения носились как мужчинами, так и женщинами (преимущественно) в возрасте от 9 до 35 дет. «Богатых» поясных наборов нет, элементы пояса представлены в 11 погребениях — это только пряжка, только накладки (1-5 экз.), пряжка с 3 накладками и наконечником. Даже если пояс не сохранился, можно говорить о его наличии т.к. в 27 погребениях встречены ножи, иногда с элементами украшения ножен, которые, естественно, крепились к поясу. В захоронениях обнаружены также железные и бронзовые браслеты, иногда по 2-3 (п. 46) экземпляра при одном костяке, хотя данный элемент обряда в целом не характерен для пьяноборского населения.

Типы костюмных комплексов выделены по сочетаниям основных элементов одежды, подтипы по вариантам поясного набора. Поскольку браслеты и перстни не относятся к главным деталям одежды, они использовались лишь для дополнительной характеристики типов. Тип 1 височные и шейные украшения (бронзовые обоймочки на кожаном ремешке, ожерелье из пронизок, шейных подвесок и стеклянной бусины, бронзовая пронизка) (3 погр.: 3, 4, 11). Во всех погребениях встречен нож, что косвенно свидетельствует о наличии пояса, в 1 погребении — браслет, пряслице, наконечники стрел. Тип 2 — только височные украшения (25 погр.: 5, 15, 16, 24, 25, 29, 30, 31, 33, 36, 37, 40, 41, 43, 47, 49, 50, 52, 53, 56, 63, 65, 66, 69, 72) — крепились с одной или двух сторон. В 4 погребениях обнаружен нож, в 8 — браслет, в 4 — перстень, в 3 пряслице, в 2 — сосуд, в 1 наконечники стрел. Ножи и пояса не характерны для данной группы погребенных. Им более присущи браслеты, пряслица, сосуды, т.е. женские атрибуты. Тип 3 — только элементы пояса (6 погр.: 10, 21, 23, 39, 58, 61), в 5 погребениях найден нож, который крепился к поясу, в одном — наконечники стрел. Вариант 1 — пояс с железной пряжкой (пп. 10, 21); вариант 2 — пояс с железной пряжкой, 3 накладками и железным {103} наконечником (п. 23); вариант 3 — от пояса сохранились лишь накладки — 1-5 экземпляров (пп. 39, 58, 61). Тип 4 сочетает височные украшения и элементы пояса (4 погр.: 12, 34, 55, 68?). В 3 погребениях обнаружены ножи, в 2 — браслеты, в 1 — наконечники стрел, пряслице. Вариант 1 — пояс с железной, либо бронзовой пряжкой (пп. 12, 68), вариант 2 — пояс, украшенный 1 накладкой (пп. 34, 55). Тип 5 — только нагрудное украшение — застежка-сюльгама, а также нож (п. 19). Тип 6 — височные, нагрудные (бронзовые пронизки) и поясные (3 накладки) украшения (п. 42) и браслет. В шести погребениях (пп. 35, 38, 46, 48, 57, 70) найдены только браслеты. Данные захоронения, однако, не выделены в самостоятельный тип. Кроме браслетов при этих умерших обнаружены: пряслице (1 погр.), наконечники стрел (2 погр.), перстень (1 погр.), нож (4 погр.).

Ввиду малочисленности антропологических определений далеко идущие выводы делать нельзя, однако, можно сказать, что 2 тип костюма носили женщины от 9 до 35 лет (имеется 11 определений) и одно погребение определено как мужское?, 20-35, третий мужчина, около 40 лет, четвертый — мужчина 20-30 лет, шестой — женщина 18-20 лет, браслет — мужчины 30-40-45-50 лет (3 определения), индивид неопределенного пола 40-50 лет и женщина (?) около 20 лет, однако, не исключено, что погребенные с браслетом — мужчины.

Лазарь А.А.
Ювелирные украшения ранних кочевников Западного Казахстана (по результатам раскопок 2002—2003 гг.)

В течение двух сезонов 2002—2003 гг. ЗКОЦИА были проведены раскопки курганных могильников Лебедевка И. Тунгуш и Булдурты I на территории Уральского левобережья и был получен разнообразный материал, датирующийся VI—IV вв. до н.э. (Бисембаев, 2003; Бисембаев, Гуцало, {104} 2002; Лобас, Трусов, 2002). В могильнике Тунгуш большинство предметов представлены золотыми изделиями, украшавшими одежду погребенного. Это различные по форме, орнаменту, размерам нашивные бляшки. Их можно разделить на следующие группы: бляшки прямоугольные с зернью, с проволочным орнаментом; бляшки круглые с зернью, с проволочным орнаментом; бляшки листовидные с проволочным орнаментом; бляшки прямоугольные штампованные; маленькие трубочки; бляшки нашивные в виде 12-угольных звездочек; золотая крученная (спиралевидная) проволока. Аналоги некоторых из них найдены в курганах VI—IV вв. до н.э. на р. Хобда (Смирнов, 1964:309, рис. 16). В кургане № 6 Лебедевки было найдено захоронение знатной женщины, где были представлены нашитые на головной убор бляшки конусовидной формы из желтого металла. Они имели полусферическую форму (d-5 мм), в виде "таблеток" (d-8 мм), штампованные пластины в виде головы оленя с двумя петлями на оборотной стороне, бляшка в виде вихревой свастики, нашивка грушевидной формы, выполненная в технике зерни. Среди бляшек встречались бусины зеленого, темно-красного цвета. В области грудных позвонков найдено 9 грушевидных бусин-нашивок из желтого металла. Возле височных долей черепа найдены две золотые подвески, состоящие из проволочной петли "косичковидной" цепочки длиной около 200 мм с кольцом на конце, к которому прикреплены 2 цепочки длиной 130 мм с припаянными 24 шариками. В конце цепочки находится полусфера (d-18 мм) с нанесенным на ней геометрическим рисунком. Снизу к сфере крепятся 5 ромбовидных подвесок (L-22 мм), на концах которых припаяны 3 зернышка. Также рядом с черепом найдена подвеска, а под черепом бляшки округлой формы из желтого металла. Под грудными позвонками обнаружены 4 бляшки грушевидной формы, аналогичные описанным ранее. В кургане № 9 Лебедевской группы найдены мелкие бусины и золотая височная серьга, с прикрепленной к ней {105} проволочной петлей с "косичковидной" цепочкой и с серебристыми ромбическими подвесками. В могильнике Булдурты встречены: золотая гривна и массивные кольца с дополнительными спиралями. Гривны редко встречаются в савроматских комплексах (Лылова, 2001 г). Найденная гривна и серьги аналогичны украшениям, открытым в могильнике Бесоба на Илеке (Кадырбаев, 1984:91, рис.4). По оси З-В в начале ямы были расположены серебряное изделие, предположительно, бляшка от пояса, кольцо (серебряное с вкраплениями желтого металла), металлические бляхи желтого цвета с изображениями оленей. Таким образом, раскопки 2002—2003 гг. выявили богатый археологический материал по раннесарматскому периоду, в том числе и по ювелирным украшениям. Существует предположение, что звериный стиль изживает себя в раннесарматский период, и приведенный выше материал позволяет с этим согласиться, хотя некоторые находки все еще содержат украшения в зверином стиле (Лебедевка, Булдурта). Аналоги бляшек с Тунгуша встречены в погребениях могильников Пятимары I, Лебедевка V и на р. Хобда (Смирнов, 1964:309, рис. 16). Бляшки, аналогичные Лебедевским, встречены на Бис-Обе. Аналоги гривны и серег Булдурты были обнаружены и описаны М.К. Кадырбаевым (1984) в том же кургане Бис-Оба. Он считает, что гривна подчеркивает социальный статус мужчины, на котором она была обнаружена. Датировка изделий не представляет особых трудностей благодаря многочисленным аналогичным материалам территориально близких курганов Южного Приуралья, что позволяет относить находки к концу VI—V вв. до н.э. (Кадырбаев, 1984).

Орынбасаров Е.Е.
Погребение IV века до н.э. могильника Булдурта I

В полевом сезоне 2003 г. силами студентов исторического факультета Западно-Казахстанского Государственного {106} Университета им. М. Утемисова были проведены археологические исследования могильника Булдурта I, расположенного в 5 км к северо-западу от поселка Булдурта крымского района Западно-Казахстанской области, на правом берегу реки Булдурта, по левой стороне реки Урал.

За период с 6 июля по 1 августа 2003 г. на могильнике Булдурта I было исследовано 5 курганов (№№ 2, 3, 4, 5, 6). Исследование кургана № 2 велось с применением техники (бульдозера), исследование остальных проводилось вручную.

В целом ЗКО изучен неравномерно. С конца 60-х гг. XX в. по нынешнее время в разных районах области работали такие люди, как Г.А. Кушаев, М.К. Кадырбаев, Жолдасбек Курманкулов, М.Г. Мошкова, Б.Ф. Железчиков, В.А, Кригер, С.Ю. Гуцалов и наконец, А.А. Бисембаев работал в Булдурте и я. В связи с этим хочу показать некоторые особенности материалов, раскопанных в этом могильнике.

Большинство курганов могильника Булдурта I небольших размеров. Высота от 65 см до 1 м, диаметр — от 14 до 22 м. Курганы — круглой формы, с земляными насыпями.

Выделяется своими размерами курган № 2. Расположен он в восточной части могильника. Опоясан широким кольцевым рвом. Диаметр — 45 м, высота — 3м, ширина рва — 3,5 м, глубина рва — 80 см. В центре кургана прослежен выход плах деревянного перекрытия. Деревянная конструкция опиралась на деревянные столбики, вкопанные бессистемно. В южной части центральной западной траншеи обнаружены остатки поминальной тризны: фрагменты красноглинянной керамики, а также челюстные кости лошади. В центре кургана грабительская воронка с диаметром — 3 м.

В насыпях остальных курганов встречаются преимущественно кости МРС и реже кости КРС и лошади. Также найдены фрагменты лепной и красноглинянной керамики.

Расположение могил — центральное, есть случаи с сопроводительными могилами, например, в курганах № 2 и 5. Формы могил в основном прямоугольные с округленными {107} углами. Есть примеры округлой формы и с вытянутым овалом. Глубины могильных ям — в пределах от 135 до 185 см.

Ориентировка погребенных — с востока на запад, только в сопроводительной яме кургана № 5 — ориентировка погребенного южная. Все они вытянуты на спине, руки вдоль тела, ноги сведены к стопам. Наряду с погребенными в могилах встречаются костные останки МРС и КРС.

Инвентарь погребений довольно интересен и состоит из керамических сосудов в виде горшков и курильниц, бронзовых круглых с ручкой зеркал, бронзовых трехгранных трехлопастных втульчатых наконечников стрел, бронзовой иглы и колокольчика, различных видов бусинок, пряслиц, серебряной бляшки от пояса и кольца. Также найдены массивные кольца, гривна и бляха из желтого металла, костяные изделия в виде ложки и блюда, выточенные из рога лося с сохранившимся острым отростком, обломки железных предметов, массивный каменный пест с изображением головы грифона. Найдены куски мела, гадальные камни, речная галька, раковина, овальные проволочные браслеты. В центре ямы № 1 кургана № 2 был расчищен круглый глиняный очаг с остатками горелых веток и камней.

По имеющемуся инвентарю и погребальному обряду попытаемся дать примерную датировку могильника Булдурта I.

Найденные бронзовые наконечники стрел по классификации К.Ф. Смирнова датируются VI—IV вв. до н.э. Также подобные виды наконечников стрел были раскопаны в Мало-Кизыльском могильнике и они также были датированы VI—IV вв. до н.э. ("Сарматское захоронение в районе г. Магнитогорска", КСИИМК).

Из керамики найдены плоскодонные сосуды и один пример круглодонного сосуда. Плоскодонные сосуды характеризуются шаровидным туловом, узким цилиндрическим и воронкообразным горлом. Такие виды керамических сосудов встречаются у сарматов V—IV вв. до н.э. (по классификации К.Ф. Смирнова, отдел VIII. "Савроматы"). Круглодонный сосуд в виде горшка характеризуется эллипсовидным {108} туловом и невысоким узким горлом с отогнутым венчиком. Керамика такого вида появляется уже в V в. до н.э. Но их количество увеличивается в IV в. до н.э. (по классификации К.Ф. Смирнова, отдел I. Круглодонные сосуды).

Найденная в погребениях могильника Булдурта I курильница имеет вид грубо вылепленной чашечки на толстом поддоне, в котором сделано 4 больших круглых отверстия. Подобный инвентарь был раскопан в кургане № 29 могильника у села Ак-Жар под Актюбинском. Такие виды курильниц известны уже в V в. до н.э. Несколько примеров бронзовых зеркал из могильника Булдурта I имеют вид плоских круглых дисков с длинными, отлитыми вместе ручками. Такие виды бронзовых зеркал характерны для сарматов эпохи VI—IV вв. до н.э. Найденный каменный пест с изображением грифона можно датировать к V—IV вв. до н.э., потому что распространение изображений грифонов на различных вещах у разных народов относится к этой эпохе.

Анализируя даты данного инвентаря погребений, я пришел к примерной датировке могильника Булдурта I — V—IV вв. до н.э.

Подобные могильники, как Булдурта I, по левобережью реки Урал встречаются нередко. Это такие известные могильники, как Лебедевка, Крык-Оба, Илекшар. Археологические данные могильников по левобережью реки Урал свидетельствуют о связях сарматов с конфедерацией массагетских племен в Приаралье, оставаясь при этом независимыми объединениями.

Присутствие в погребальном обряде захороненных среднеазиатского глиняного очага каменного песта, игравшего у жриц роль религиозно-магических представлений (Д.Н. Анучин. О некоторых своеобразных изделиях из Сибири. М., 1986), также костяного блюда из рога лося (похожее было раскопано в Мечетсайском могильнике — захоронении сарматской жрицы и других предметов говорят о том, что в главном погребении могильника имеет место захоронение знатной сарматской {109} жрицы, примерно датируемое V—IV веками до н.э. Хотя более точно можно датировать могильник Булдурта I—V вв. до н.э.

Минеева О.
Савроматские зеркала на территории Нижнего Поволжья

На протяжении всей истории сарматских племен зеркала играли важную роль в погребальном обряде. Начиная с савроматского периода прослеживается и религиозная, и бытовая функция зеркал. Древние народы наделяли зеркало магическими свойствами, используя его в обрядах и ритуалах (Хазанов, 1964). Большое значение имеет и тот факт, что зеркала в некоторых случаях можно привлекать и как довольно надежный хроноиндикатор. В данной работе была поставлена цель: собрать и проанализировать все известные на сегодняшний день бронзовые зеркала савроматского времени на территории Нижнего Поволжья, включая памятники с территории Калмыкии, Саратовской, Астраханской, Волгоградской областей и части Самарской области. Савроматские бронзовые зеркала представлены довольно разнообразными формами. В частности, встречаются следующие формы зеркал: в виде диска с плоской длинной ручкой, отлитой вместе с диском; зеркала с большим круглым или слегка овальным диском и отлитой вместе с диском короткой плоской ручкой прямоугольной или трапециевидной формы; зеркала с вертикальным бортиком и центральной вертикальной ручкой, состоящей из двух столбиков, накрытых круглой бляшкой; зеркало простейшей формы с вертикальным бортиком, но без ручки; зеркала с большим круглым диском и вертикальным бортиком, на котором имеется вырез для прикрепления ручки; зеркала "ольвийского" типа.

Необходимо подчеркнуть сложность генезиса савромато-сарматских зеркал и невозможность в каждом конкретном {110} случае точно определить истоки того или иного типа. Происхождение многих типов до сих пор остается острой и дискуссионной проблемой. В формировании различных типов зеркал участвовали разного рода внешние влияния как с запада, так и с востока. Данное исследование показало, что важную роль в жизни савроматского общества играли внешние контакты с племенами Кавказа, Прикубанья, Средней Азии, а в особенности со скифами.

Сабиров Т.Р.
Погребальный обряд Тарасовского могильника (I—V вв.)

Одним из уникальнейших памятников начала нашей эры Среднего Прикамья является Тарасовский могильник, датируемый I—V вв. н.э. Памятник обнаружен осенью 1979 г. на выступе коренной террасы правого берега р. Камы в месте впадения в нее ручья. Исследования могильника велись с 1980 по 1997 гг. под руководством Р.Д. Голдиной. Захоронения в подавляющем своем большинстве произведены в прямоугольных ямах с отвесными стенками и плоским дном. Размеры могильных ям зависели от роста умерших и от количества их в могиле, от пола и возраста погребенного. В качестве погребальных конструкций использовались деревянные гробовища, по видимому, составленные из досок, а также колоды и конструкции в виде «носилок». Большинство могильных ям содержало индивидуальные захоронения, и лишь несколько коллективные (от 2 до 7). Практически все погребения совершены по способу трупоположения за редкими исключениями — со следами воздействия огня. Основная ориентация погребенных на могильнике является головой на ССЗ. Умершие уложены вытянуто на спине, руки вдоль тела, хотя и встречены некоторые вариации в расположении рук и ног умершего. Свыше 70% погребений {111} сопровождены инвентарем. В основном это ножи, украшения, реже предметы вооружения, иногда конская упряжь или керамические сосуды. Предметы защитного вооружения (шлемы, кольчуга и панцирь) привозные. Большая часть украшений находится при умершем там, где носилась при жизни; оружие — обычно рядом с телом, в большинстве своем справа от погребенного. Характерны жертвенные комплексы — украшения, мелкие предметы быта, уложенные в берестяной туесок, которые чаще всего располагались в районе головы и ног погребенного. В ряде могил вдоль взрослого умершего был положен расправленный пояс (черта как женских, так и мужских захоронений).

Проделанная работа является частью комплексного исследования материалов Тарасовского могильника, который раскопан практически полностью (количество исследованных погребений 1880, из них 1116 с определимым полом и возрастом, количество категорий инвентаря превышает 30). Время его функционирования охватывает несколько столетий, что позволяет проследить эволюцию не только погребального обряда, но и различных материальных проявлений жизнедеятельности древнего общества Среднего Прикамья в начале нашей эры.

Стародубцев М.В.
Влияние достижений окружающих народов на эволюцию вооружения и военного дела кочевников Южного Урала в эпоху раннего железного века

Кочевые народы, проживающие на территории Южного Урала в эпоху раннего железного века, сыграли немалую роль в истории евразийских степей. Сарматская эпоха открывает новый этап в развитии военного дела у различных племён и народов евразийских степей и юга Восточной {112} Европы. Вооружение и военное дело кочевников на Южном Урале развивалось в тесной связи с достижениями окружающих народов, и поэтому находилось на высоком для своего времени уровне. В результате проведённого исследования можно сделать вывод о том, что ранние этапы эволюции типов оружия проходили на других территориях и оно попало в степную зону Южного Урала уже в сложившемся виде. В период VI — рубежа V—IV вв. до н.э. наблюдается широкое заимствования типов оружия и тактики боя от других народов, но уже к рубежу V—IV вв. до н.э. ранее заимствованные приемы боя и вооружения получают здесь самостоятельное развитие. Исключение составляют типы импортного оружия — панцири, копья, некоторые виды нетрадиционного вооружения. Основными центрами заимствования являлись: Скифия, Восточная Европа, Северный Кавказ, Сибирь, Средняя Азия. В последствии традиции вооружения и военного дела рассматриваемого населения также в свою очередь оказали сильное влияние на соседей: на поздних скифов, боспорцев, различные народы Северного Кавказа и Закавказья, кочевые племена евразийских степей и племена оседлых культур лесостепной и лесной полосы. Этого влияния не избежали даже два сильнейших в военном отношении государства того времени: Рим и Иран.

Солянова А.В.
Проблемы этнокультурной истории Самарской Луки в эпоху раннего железа

Основной проблемой для изучения эпохи раннего железа является недостаточность источников, что связано с отсутствием погребальных памятников. Поселенческие комплексы невыразительны и представлены в основном фрагментами керамики. Вследствие этого неясны хронология памятников белогорского типа, ананьинской и {113} городецкой культур, вопросы происхождения и судеб их населения. Памятники белогорского типа предшествуют городецким и датируются VII—V вв. до н.э., а городецкие — IV—III вв. до н.э. — I в. н.э. Те и другие представлены городищами и селищами, расположенными по периметру Самарской Луки, преимущественно ее правого берега. На левом берегу Волги белогорские памятники представлены материалами городища на Царевом кургане и Коптевого городища. Селища городецкой культуры выявлены вдоль русла р. Самара вплоть до границы с Оренбургской областью. Это трудно поддается объяснению, поскольку в то время Самарская Лука являлась островком оседлого населения, которое подвергалось постоянной угрозе нападения со стороны степного скотоводческого населения, а территория к северу от нее являлась зоной опасной для жизни. В начале I тыс. н.э. происходит смена населения на Самарской Луке. Появляется население лбищенского типа памятников. Начинается новый период в истории. Возможно, часть населения городецкой культуры осталась на Самарской Луке и приняла участие в формировании именьковской культуры.

Тищенко И.Г.
Орнаментация пряслиц с вятских городищ раннего железного века

Наиболее ярко орнаментированные пряслица представлены на вятских памятниках РЖВ. Здесь достаточно полно исследованы три памятника VII—III вв. до н.э.: Аргыжское, Пижемское, Буйское городища. Благодаря работам А.А. Спицына, П.А. Пономарева, М.В. Талицкого, А.С. Лебедева, Л.И. Ашихминой, Н.И. Леконцевой, Е.М. Черных и др. была собрана значительная коллекция пряслиц. В нашем исследовании использованы коллекций музея Уд ГУ и материалы публикаций. Репрезентативная {114} выборка представлена материалами Буйского и Аргыжского городищ (42 экз.). В качестве классификационного критерия был выбран центральный сюжет орнаментальной композиции. Все пряслица по стилю орнаментации делятся на две группы: 1) со "звериным" орнаментом (28,6%) и 2) геометрическим (71,4%). Типы выделены по форме передачи художественной информации. В первой группе выявлены два мотива: а) свернувшийся хищник (11,9%) и б) животные, "ходящие" вокруг центра (16,7%). Во второй — 3: а) концентрические круги (33,3%), б) спирали (7,1%), в) радиальные лучи (31%). Последний тип в свою очередь подразделяется на подтипы: а) "секторальный" луч (21,4%), б) "крючкообразный" луч (4,8%), в) "растительный" луч (4,8%). Все пряслица концентрического типа происходят с Буйского городища. Спиралевидный тип, "секторальный" и "крючкообразный" подтипы характерны для Аргыжского городища, "растительный" луч встречается лишь на Буе. Пряслица со звериной орнаментацией есть на обоих памятниках, еще 4 изображения "свернувшегося" хищника найдены на Пижемском городище. Орнаментация пряслиц характерна для РЖВ всего Камско-Вятского междуречья, но особая стилистика оформления геометрических изображений вкупе с уникальным "звериным" орнаментом, не известным в других районах, позволяет говорить о своеобразии вятских пряслиц.

Устинина А.А.
Керамический комплекс Зуево-Ключевского I городища (раскоп XVI и XIX)

Керамический комплекс XVI и XIX раскопов Зуево-Ключевского I городища включает 855 фрагментов керамики от 468 сосудов. В силу большой фрагментированности коллекции установить конструкцию удалось только для 65 сосудов (13,9%). Выделяют 7 классов конструкций: класс 1 — тулово-дно — 1 сосуд (1,5%), класс 2 — тулово-дно, плечо, {115} горло — 5 сосудов (7,7%), класс 3 — тулово-дно, плечо, венчик — 9 сосудов (13,8%), класс 4 — тулово-дно, предплечье, плечо, горло — 7 сосудов (10,8%), класс 5 — тулово-дно, предплечье, плечо, венчик — 5 сосудов (7,7%), класс 6 — тулово-дно, плечо, горло, венчик — 21 сосуд (32,3%), класс 7 — полная форма —16 сосудов (24,6%). Преобладающими конструкциями сосудов будут те, среднее значение которых больше 14,3%, т.е. класс 6 и 7.

При изучении орнамента информативными оказались712 фрагментов (83,3%). Зафиксировано 5 элементов орнамента: ямки — 474 фрагмента (62%), шнур 269 (35%), штамп — 5 (0,7%), вдавления — 9 (1,2%) и прочерченный орнамент (линия) — 7 (1%). Таким образом, большинство сосудов (97,3%) орнаментировано ямками и шнуром. В целом, керамический комплекс представлен типичными сосудами ананьинско-пьяноборского облика. Керамика распределяется по слоям следующим образом: ранний (первый) горизонт (слой 6) — 98 фрагментов, второй горизонт (слой 3) — 113, третий — 69 (слой 2), четвертый — 151 фрагмент. От раннего к позднему горизонту прослеживается изменение облика керамического комплекса: увеличивается количество неорнаментированных сосудов — с 14 до 16%, сама орнаментация упрощается (если в раннем горизонте шнур составляет 35%, то в позднем — 10%), практически исчезает т.н. воротничковая керамика (1 горизонт — 11,2%, 2 — 7,9%, 3 — 1,4%). Что касается конструкции сосудов, то здесь существенных изменений не происходит: и в раннем, и в позднем горизонте встречаются как сильно, так и слабо профилированные сосуды. На раскопах XVI и XIX было также исследовано два сооружения позднеананьинского времени. Керамика этих построек не отличается от той, что была найдена в межжилищном пространстве второго горизонта. {116}

Ощепков А.А.
Опыт реконструкции отопительных устройств городища Ермаши

Городище Ермаши расположено на южной окраине г Перми. Оно занимает выступ коренной террасы р. Верхняя Мулянка. Площадка городища поката по линии восток-запад и имеет высоту 46 м от уреза воды в р. Пыж. Ранее она использовалась под пашню. Кроме того, была сильно разрушена трассами подземных коммуникаций и повреждена штреком шахты XVIII в.

Во время охранных раскопок 2002 г. на городище Ермаши было вскрыто около 1600 м². При этом были выявлены хозяйственные и жилые постройки XVII—XX вв. В культурном слое отмечено присутствие материалов I тысячелетия н.э., а также грубых каменных изделий палеолитического облика.

Основная масса находок относится к раннему железному веку и предварительно датируется концом I тысячелетия до н.э. К этому времени относится и большая группа различных сооружений, среди которых, в первую очередь, обращали на себя внимание остатки отопительных сооружений. В археологических исследованиях, посвященных культурам РЖВ Прикамья, устоялось традиционное представление о том, что характерным для этого времени является "открытый очаг с округлой или прямоугольной глиняной "подушкой" на галечниковой подсыпке, иногда огороженный каменными плитами" (Поляков, Генинг, Останина, Белавин). Материалы раскопок Ермашей дают совершенно новую информацию об отопительных сооружениях РЖВ Прикамья.

Выявленные очаги практически одинаковы по описанию. Приведем описания трех из них наиболее хорошей сохранности. {117}

Очаг 711.

Очаг сложной конструкции фиксируется на глубине 0,05 м и расположен на площади 1,25*1,45м. Развал имеет подквадратную форму.

На плане четко фиксируются:

1. слой темно-коричневого суглинка с включениями угля и мелкого щебня — внешняя обмазка предполагаемой печи;

2. прокал подовальной формы и мощностью 0,02 м зафиксирован в центре очертания под слоем обмазки и был со всех сторон окружен кольцом светло-оранжевой кристаллизованной глины.

Комплекс очага 711 составляют три ямы:

Яма 74 — хозяйственная. Яма 75 и яма 78 являются столбовыми ямками.

Очаг 76.

Фиксируется на глубине 0,17 м.

Имеет округлую форму размерами 1,8*1,5м; в сторону севера-северо-востока выклинивался язык.

Обмазка конструкции очага представлена слоем темно-коричневого суглинка с включениями угля и мелкого галечника мощностью 0,05 м.

Внутренний свод печи представлен слоем светло-оранжевой кристаллизованной глины мощностью 0,07 м.

Основание очага представлено прокалом мощностью 0,02 м округлой формы размерами 0,90x0,70 м и подстилкой в виде мелкого щебня мощностью 0,01-0,02 м.

Комплекс описанного очага составляют две ямы:

1. Яма 721 зафиксирована на глубине 0,17 м у северозападной стенки очага, имела культовый характер использования.

При разборке ямы зафиксировано несколько фрагментов керамики, изделия из кости: псалия, кочедык, наконечники стрел.

2. Яма 720. Располагалась у южной оконечности очага. Исходя из заполнения ямы и стратиграфии, можно {118} говорить о хозяйственном характере ее использования в несколько периодов.

Очаг 7-11.

Первоначально на месте очага была зафиксирована крупная рассыпчатая линза золы, изобиловавшая комочками обожженной глины и вмещавшая мелкие красноватые пятна прокала. Сверху она имела бледно-желтый оттенок, а в основании становилась совсем светлой.

Со всех сторон ее охватывала овальная площадка толщиной 0,02 м темно-серого суглинка с углистыми включениями вперемешку с мелким галечником, расколовшимся от пребывания в сильном пламени. С запада, с севера и юга ее окружали напластования из рыжего довольно плотного, пластичного необожженного суглинка с включениями гумуса.

Под очагом фиксировалась мягкая коричневая прослойка толщиной 0,02-0,03 м, а под ней — тяжелый темно-серый суглинок, при высыхании становившийся плотным. Он вмещал немногочисленные культурные останки и достигал мощности 0,10 м. Обращает на себя внимание, что серая реликтовая почва под очагом растрескалась, очевидно, после того как в морозы тут раз за разом разводили сильный огонь.

С описанными выше очагами обычно связаны:

1. овальные прокалы ярко-оранжевого цвета величиной до 0,11 м в диаметре;

2. слой светло-оранжевой кристаллизованной глины — внутренняя обмазка печи;

3. слой темно-коричневого суглинка с включениями угля и мелкого галечника, растрескавшегося от пребывания в сильном пламени, внешняя обмазка печи. Мы предполагаем, что углистые включения являются остатками сгоревшего деревянного каркаса печи. Например, по этнографическим данным известно, что финно-угорские народы (ханты, манси, удмурты) при сооружении печей использовали каркасные конструкции (Соколова, Прокофьева, Верещагин). {119}

Выявленные очаги не представляют собой единичный случай. Очаги, укрепленные обмазкой, иногда с галечником, мы встречаем на Субботинском I и II городищах, Нижне-Курьинском I и II поселениях. Таким образом, мы имеем дело с очагами закрытого типа, не являющимися очагами характерными для РЖВ.

Полянская Е.Ю.
Сарматские золотые нашивные бляшки и их аналоги в алтайском искусстве скифской эпохи

Во все времена любое произведение изобразительного искусства в независимости от того, в реалистичной манере оно выполнено или в условной, воплощает в себе конкретный художественный образ, несущий определенную смысловую нагрузку. Для звериного стиля в целом характерно утрирование определенных частей тела изображаемых животных. Для более упрощенной передачи изображения сильно схематизировались, и в этом случае образ животного представлялся лишь отдельной, присущей только ему частью.

Богатые погребения среднесарматского периода (I в. н.э.) содержат огромное количество золотых нашивных бляшек различных форм. Этими бляшками украшалась одежда, расшивались погребальные покрывала, возможно и знамёна. Помимо растительного, наиболее распространённым сюжетом нашивных бляшек являются сильно стилизованные образы барана, быка и оленя (выделенные И.П. Засецкой на основе сравнительного анализа с элементами народного орнамента). Следует отметить, что подобные находки характерны именно для среднесарматского времени, т.к. нашивные бляшки с зооморфным мотивом полностью отсутствуют в раннесарматский и савроматский {120} периоды, для этих периодов характерны бляшки с растительным и геометрическим орнаментом. Поиски аналогий приводят нас на Алтай, именно в алтайском искусстве скифской эпохи можно обнаружить предметы наиболее близкие по форме и содержанию. Благодаря вечной мерзлоте, до наших дней дошли прекрасные образцы различных тканей, кожаных аппликаций, изделий из кости и дерева, которые дают более полное представление об искусстве того времени.

Налицо явное сходство между сарматскими золотыми нашивными бляшками и предметами искусства найденными в алтайских курганах скифского времени. Различна, пожалуй, только фактура анализируемых предметов. Сарматские нашивные бляшки изготавливались из золота, а их алтайские стилистические аналоги — из дерева, кости, кожи, ткани и т.д. Основной проблемой, при явном сходстве, является большой хронологический разрыв между культурой Алтая скифской эпохи и культурой средних сарматов. Параллели в сарматском и алтайском искусстве не ограничиваются нашивными бляшками. Безусловное сходство наблюдается в стилистике и сюжетах изображений на браслетах из Калиновки, Саломатино, Верхнее Погромное и т.д. Но эти вещи должны служить предметом отдельного исследования. {121}

Раннее средневековье

Красноперов Е.В.
Наборные пояса неволинской культуры — технологический аспект (по материалам Верх-Саинского могильника)²⁾

При работе с материалами погребальных памятников неволинской культуры перед исследователем неизбежно встает проблема реконструкции наборных поясов, широко представленных во многих могильниках. Как правило, сохраняются разрозненные фрагменты ремня, пронизи, отдельная фурнитура. Лишь в немногих случаях мы имеем дело с почти полностью сохранившимися поясами или достаточно большими их фрагментами. Предметом данной работы явились материалы грунтовой части Верх-Саинского могильника (раскопки Н.В. Водолаго и Р.Д. Голдиной), содержащие пояса неволинского, салтовского и переходного между ними типов, которые разбиты нами на два больших блока. К первому блоку были отнесены пояса неволинского и переходного типов. При работе над их реконструкцией были выявлены следующие закономерности.

Пояса практически во всех случаях являются симметричными относительно центра основной части ремня, орнаментированной накладками. Центр пояса, приходящийся на середину спины, украшен кожаными привесками, количество которых строго фиксировано — 1 или 3, с накладками-тройчатками на концах. Остальные привески равномерно распределены по всей длине основной части пояса и орнаментированы как одинарными, так и двойными рядами Ж-образных накладок и накладок с приостренными концами с продольной прорезью, расположенной снизу. Сам ремень был орнаментирован накладками {122} с разной степенью плотности. В большинстве случаев накладки располагались через 1,5-2 см, но в редких случаях могли прикрепляться и через 5-6 см. Конец пояса с наконечником ремня свисал ниже пояса на 15-40 см и в ряде случаев фиксировался у пряжки или несколько дальше бронзовой обоймой. Между пряжкой и дырочкой, фиксирующей язычок, оставлялось расстояние, аналогичное длине от привески до привески, то есть опять соблюден принцип симметричности. Все пронизи располагались слева и крепились на пряжку-кольцо или на нашитую бронзовую "шайбу". Скорее всего, они уравновешивались справа каким-либо грузом (нож, поясная сумка, цепочки и т.д.). Сам ремень пояса состоит из согнутой вдвое или двух полос кожи, между которыми закреплены с помощью накладок и прошивки, в том числе двойной, все привески.

Все пояса отличаются по длине, характеру и степени орнаментации, так что двух повторяющихся образцов нет. Если накладки были отлиты с нескольких матриц, что четко прослеживается, то сам пояс как готовое изделие, создавался индивидуально на носителя с учетом его физических параметров, и в силу этого имел, видимо, только одного владельца. На сохранившихся экземплярах подобных поясов не замечены случаи серьезного ремонта, которые возникли бы в случае длительного употребления их несколькими поколениями (в отличие от поясов харинского типа курганной части того же могильника).

Таким образом, для поясов первого блока возможно предположить следующее назначение — магически-культовое, охраняющее владельца, что повлияло на технологию их создания. Многие типы представленных на них накладок восходят к культу предков. Наличие накладок в зооморфном стиле позволяет говорить о пережитках тотемистических верований. Данные пояса относились к парадной одежде, не использовавшейся в повседневной жизни, и сохранили {123} только функции украшений, оберегов и своеобразных социальных маркеров, если учесть находки слабо- и вовсе не орнаментированных поясов.

Смешанный тип представлен одним поясом, сочетающим в себе накладки салтовского типа и основной ремень с накладками и привесками неволинского типа.

Ко второму блоку отнесены пояса салтовского типа. На них также прослеживается принцип симметричности, за исключением одного момента — в ряде случаев середина ремня не орнаментирована. Дырочки для пряжки на ремне четко выделены, нередко обшиты и зафиксированы круглыми накладками или накладками-лунницами, то есть специально предохранялись от разного рода деформаций. На поясе явно носили тяжелые вещи (скорее всего, оружие), и, возможно, надевали ремень на плотную верхнюю одежду (о чем свидетельствуют находки кожи, меха и ткани), которые могли растянуть кожу. Для подвешивания предназначались, вероятно, прорезные, а также сложносоставные накладки. В одном случае у пояса найдены бронзовые кольца от портупейных ремней. Сами накладки сравнительно простых геометрических форм, в нескольких случаях украшены растительным и геометрическим орнаментом, не несущим, очевидно, особой смысловой нагрузки.

Таким образом, пояса второго блока, по сравнению с первым, имели более утилитарное назначение, а следы большей сношенности позволяют предположить их более интенсивное использование.

Блоки данных поясов отличаются, в первую очередь хронологически. Поэтому выявление смешанного типа поясов является важным хронологическим показателем. Как видно, с течением времени усиливаются утилитарные тенденции в использовании поясов, которые утрачивают свои магически-культовые функции. {124}

Аминов В.Р.
Новые памятники неволинской культуры Башкирии

Летом 2003 года в ходе инвентаризации археологических памятников Дуванского района Республики Башкортостан получены новые материалы с ранее известных селищ. Были забиты разведочные шурфы, и был собран подъемный материал. В подъемном материале преобладает керамика, которая определяется нами, как неволинская.

Памятники неволинской культуры известны в Башкирии после работ А.И. Лебедева. Картографирование этих объектов показало, что они располагаются по берегам рек Ай и Юрюзань. Нашими исследованиями ареал неволинских памятников в Башкирии значительно расширен в основном за счет нижнего течения реки Юрюзань.

Жуков В.
"Дольные" ножи харинского археологического феномена

Данная работа рассматривает "дольные" ножи харинского археологического феномена, относящегося к IV—VI вв. н.э. "Дольные" ножи являются особым объектом исследования и могут рассматриваться как маркер данного хронологического периода.

Актуальность темы заключается в том, что, несмотря на уникальность, "дольные" ножи мало исследованы и о них практически нет научных публикаций.

В работе затрагиваются вопросы генезиса боевых ножей, их виды, характерные для разных исторических обществ, техника владения, конструктивные особенности.

Ножи харинского феномена рассмотрены отдельно: исследован генезис ножей, составлена их типология, сделаны выводы об их возможном применении. {125}

Трушкоков И.
Многослойное поселение "Галдым"

Л.И. Чуистова внесла неоценимый вклад в Тамбовскую археологию. Проведенные ей изыскания дали богатый материал об истории древнейшего населения Тамбовщины. К сожалению, при жизни ее работы не были опубликованы. Но связи с ценностью собранного ей материала следует подробно остановиться на одном из ее исследований, а именно на изучении поселения "Галдым". Отправной точкой исследования поселения "Галдым" являются раскопки, проводимые в 1970—1971 годах экспедицией ТГПИ под руководством Л.И. Чуистовой.

Поселение занимает высокий, обрывистый холм с местным названием "Курган". "Галдым" — по-мордовски значит "заболоченная долина". Холм представляет собой песчаный останец ледникового происхождения. Общая длина останца с северо-запада на юго-восток — 2,3 км, наибольшая ширина 800 м, высота 13 м.

Южный склон его, обращенный к реке, обрывист и сильно осыпается. Вершина холма с запада, севера и востока окаймлена сосновыми посадками, производившимися в 1955 г. Большое количество фрагментов керамики с разнообразным орнаментом найдено у склонов этого холма, что и послужило причиной проведения раскопок именно на этом холме.

Первый этап раскопок начался в августе 1970 года. Общая площадь раскопа составила 64 кв.м. Общая глубина раскопа составила 1 м. Выявлена керамика эпохи неолита, катакомбной, абашевской, срубной, городецкой и древнемордовской культур. В результате работ выявлены остатки двух жилищ. Исследования землянок дали богатый керамический материал.

В 1971 году раскопки на холме Галдым продолжились. Заложенный раскоп вплотную примыкал к южному борту {126} прошлогоднего. Общая площадь нового раскопа составила 80 кв. м, глубина раскопа достигала 1,2 м. Далее остановимся подробнее на двух хронологических горизонтах.

Многочисленны находки городецких вещей. Керамика орнаментирована в основном рогожным орнаментом с крупной ячейкой. Встречается и "текстильная" орнаментация. Венчик некоторых сосудов орнаментирован сквозными наколами. Большое количество керамических пряслиц и грузиков. Интересны два катушкообразных пряслица. Много свидетельств, что население холма занималось металлообработкой. Были обнаружены тигелек, льячка и небольшая формочка. Тигелёк имеет полусферическую форму с круглым дном. Круглодонные тигельки были широко распространены в лесной полосе. Льячка же ковшеобразная со слегка вытянутыми углами для разлива металла. Формочка каменная прямоугольная со стреловидным отверстием посередине, чуть выше два небольших отверстия. Данная формочка служила для отлития стрел скифского типа. В городецких слоях найден был железный нож. Из бронзовых изделий выделяется фрагмент изделия с волютообразными концами.

Богато представлен древнемордовский комплекс. Обнаружены пряслица дисковидной формы с четко выраженной боковой гранью. О присутствии мордовского населения так же говорят и металлические изделия. Одно из них — обломок бронзового браслета. Браслет — круглый в сечении, диаметром 3,5 мм, с утолщенными концами. На щитке точечным орнаментом изображена змеиная головка с глазком. Следующая находка — бронзовая подвеска крестовидной, слегка выпуклой формы. Сюльгама с мелкой нарезкой по краю с внутренней стороны. Интересной находкой являются две половинки от двух однотипных литейных форм. Оба фрагмента имеют сходные ложа для отливки украшений. {127}

Тишкина А.Н.
Технологические особенности краснопастовых бус из Пензенских могильников

Пензенские могильники относятся к южной группе мордовских памятников первой половины I тыс. н.э. (Жиганов, 1976. С. 46). Они дают богатый материал бусинных ожерелий, в составе которых значительное число составляют бусы из красной пасты. В основу исследования легли краснопастовые бусы из 50-ти погребений Армиевского, 15-ти Тезиковского, 11-ти Селикса-Трофимовского, 6-ти Степановского, 2-х Ражкинского и 2-х Шемышейского могильников, общее количество бус — 11580 экз.

Большая часть краснопастовых бус — 78% — сделаны путем сворачивания расплавленного стекла на конце инструмента в бусину, а в дальнейшем придания ей формы. Отличительной особенностью таких бус является продольный шов (идущий вдоль отверстия) и поперечная структура волокон пасты. Форма бус, выполненных в этой технике, довольно разнообразная. От простых округлых (рис. 1) и боченковидных (рис. 2) до катушкообразных бус, бус в форме параллелепипеда (рис. 3) и многогранников (рис. 4). Подобная форма придавалась путем обкатки готовой бусины по гладкой поверхности или прессованием (Львова, 1983. С. 93). Иногда на подобные бусины накладывались простые желтые пастовые или мозаичные глазки (рис. 5, 6) (Арм. мог. — погребения № 147, 230, 169, 233; Тез. мог. № 41, 2, 21, 29; Раж. мог. № 10). Такие глазчатые бусы известны в Северном Причерноморье и датируются II—III вв. н.э. (Алексеева, 1982. С. 42), также встречаются и в мордовских могильниках в комплексах IV в. н.э. (Акимов, Гришаков. 1990. С. 12; Шитов, 1988. С. 9).

Около 99% бус данной группы сосредоточены в Армиевском могильнике. Свернутые бусы здесь занимают 94,5% от всех краснопастовых бус. {128}

Интересны бусы из погребений № 18 и № 27 Селикса-Хрофимовского могильника со сложноспаянными орнаментированными полосами. Одна боченковидная, с тонкой желтой полосой опоясывающей бусину, с обеих сторон которой идет черный меандровый орнамент на белом фоне (рис. 7). Другая цилиндрической формы. Краснопастовую бусину охватывают две орнаментированные полосы с растительным орнаментом, их разделяет желтая полоса. Орнамент: на черном фоне, чередуя друг друга, идут зеленые ромбовидные листочки с желтыми прожилками и бело-коричневые цветочки или листики крапинками (рис. 8). Подобным бусам также можно найти аналогии в памятниках Северного Причерноморья, где они датируются I—II вв. н.э. (Алексеева, 1982. С. 39). Такие инкрустированные бусы изготавливались путем наложения на свернутую краснопастовую бусину сложноспаянной орнаментированной полосы.

Свернутые бусы из погребений № 130, 177, 198 Армиевского могильника отличаются от остальных тем, что их края как бы подрезаны и они имеют продольную структуру волокон (рис. 9). Но тем не менее у них есть шов. Вероятно, подобные бусы изготавливались из заготовок тянутых палочек.

Следующая технологическая группа близка предыдущей. Бусы этого типа изготавливались путем накручивания расплавленной стеклянной массы на инструмент (Львова, 1961. С. 6). Бусы, выполненные в этой технике, составляют 0,33% от всего исследуемого массива краснопастовых бус. Для бус, изготовленных таким образом, характерна колесообразная (рис. 10), реже боченковидная (рис. 11) форма и большой диаметр отверстия — от 0,3 до 0,5 см. Отличить подобные бусы можно по наличию поперечных бороздок и прожилок, образовавшихся из-за винтообразного накручивания расплавленного стекла. Причем, наличие бороздок зависит, видимо, от температуры стекла. Чем ниже температура стекла, тем жестче стеклянная масса и тем глубже и виднее винтообразные бороздки. Если же стекло {129} мягкое, то оно расплывается, и следы сглаживаются. Таким образом, по этим критериям можно судить о температурной обработки тех или иных бус.

Большая часть бус данной группы — 89,7% сосредоточена в Армиевском могильнике, но внутри самого памятника скрученные бусы составляют всего 0,36%. В Тезиковском, Селикса-Трофимовском и Ражкинском могильниках находятся по 2 экз. подобных бус, что не превышает 1% от всех краснопастовых бус в могильниках. На скрученные бусы, также как и на свернутые, могли накладываться глазки (погребение № 233 Арм. мог. — остались следы от глазков).

Третью, большую группу, составляют бусы, резаные или рубленые из тянутых трубочек — 7%. Форма таких бус цилиндрическая (рис. 12) или дисковидная (рис. 13), края острые. Но есть округлые и округлые поперечно сжатые (рис. 14), округлость достигалась, по-видимому, путем оплавления краев бусины. В погребениях № 5 и № 6 Степановского и № 25 Селикса-Трофимовского могильников, есть резаные бусины удлиненно-боченковидной формы с оплавленными краями (рис. 15) и аналогичные только с ребром посередине (рис. 16) бусины. Подобная форма достигалась, возможно, путем обкатки трубочки-заготовки или же формовалась щипцами, что трудно проследить.

Большая часть краснопастовых бус данного типа сосредоточена в Тезиковском — 66,4% и Степановском — 28,3% могильниках. Внутри этих памятников их процентное содержание среди краснопастовых бус также велико: в Тез. мог. 41%, в Степ. мог. — 82,5%. В остальных могильниках их количество не превышает 4%. Диаметр данного типа бус варьируется от 0,25 до 0,7 см.

Значительное число бус приходится на многочастные пронизки (рис.17,18). Это группа так называемых формованных бус — 10,4%. Подобные бусы также изготавливались путем обработки тянутых трубочек, которые расчленялись на отдельные дольки при помощи щипцов (Львова, 1961. С. 6). {130} Среди данной категории много и одночастных формованных бус. Обычно они просто отламывались от многочастных пронизок, но в погребениях № 18, 23, 19, 24, 25, 5, 4, 20, 1 Селикса-Трофимовского и № 10 и № 12 Ражкинского могильниках обнаружены одночастные формованные краснопастовые бусы (рис. 19) разного диаметра (как правило, не более 0,4-0,6 см), у которых закраинки вокруг отверстий сильно истончены и почти незаметны. Это, скорее всего, свидетельствует о том, что дольки специально отделяли щипцами.

Встречаются пронизки, где продольная структура волокон проступает очень четко, образуя своеобразную, ребристую поверхность. Но это не является в данном случае типологической особенностью, а, скорее всего, является технологическим браком, связанным с обработкой недостаточно расплавленной стеклянной трубочки. Кроме того, иногда в одном погребении встречаются бусы с ровной поверхностью и однородностью цвета и бусы сильно патинизированные, рассыпающиеся в руках. Это, может свидетельствовать о разном качестве стекла или о разных центрах изготовления бус.

Интересны пронизки из погребений № 9 Шемышейского и № 10 Ражкинского могильников, где красная паста наносилась на серую непрозрачную основу.

Бусы данной группы преобладают в Тезиковском — 59,8%, Селикса-Трофимовском — 27,4% и Ражкинском — 11% могильниках. Внутри этих памятников, формованные бусы занимают соответственно 56%, 89,4% и 90,4% от краснопастовых бус других типов.

Вызывают интерес краснопастовые бусы из погребений № 145, 205, 138 Армиевского могильника, выделенные мной в отдельную группу. Они занимают 4% от всех исследуемых бус. Их особенностью является разное направление волокон, которое просматривается очень четко (рис. 20). Подобные бусы могли изготавливаться из отрезков стеклянной палочки, которые затем скатывались или {131} сворачивались для придания округлой формы, а отверстие прокалывалось. Но есть здесь также и бусы, которые имеют характерные закраинки вокруг отверстий, т.е. признак формовки бус щипцами. Возможно, что подобные бусы изготавливались из отходов или бракованных бус.

Краснопастовые бусы из Пензенских могильников

Развитие и видоизменение форм краснопастовых бус происходило, по всей видимости, от технологии формовки тянутых трубочек в Ражкинском и Селикса-Трофимовском могильниках, относящихся к могильникам селиксенского типа и датируемых II—IV вв. н.э. к изготовлению бус индивидуальным способом, путем сворачивания в Армиевском, датируемом V—VII вв. н.э. (Вихляев, 1977. С. 46-49). Тезиковский и Степановский могильники занимают промежуточное положение и датируются IV—V вв. В первом присутствуют и резаные бусы и формованные, а во втором преобладают резаные. {132}

Литература

Акимов Н.А., Гришаков В.В., 1999. Бусы Абрамовского могильника // Средневековые памятники Окско-Сурского междуречья. Труды МНИИЯЛИЭ. Вып. 99. Саранск. С.3-20.

Алексеева Е.М., 1982. Античные бусы Северного Причерноморья // САИ. Вып. Г.1-12. М.

Вихляев В.И., 1977. Древняя мордва Посурья и Примокшанья. Саранск.

Жиганов М.Ф., 1976. Память веков. Саранск.

Львова З.А., 1961. Восточноевропейские стеклянные украшения VIII-XII вв. Л.

Львова З.А., 1983. Типологизация по технологическому основанию стеклянных бус Варнинского могильника как основа их относительной и абсолютной датировки // МИА. Вып. 24. Л.

Шитов В.Н., 1988. Кошибеевский могильник (по материалам раскопок В.Н. Глазова в 1902 г.) // Вопросы этнической истории мордовского народа в I — начале II тысячелетия н.э. Труды МНИИЯЛИЭ. Вып. 93. Саранск.

Овчинников А.В.
Особенности погребального обряда именьковских могильников Нижнего Прикамья

В середине I тыс. н.э значительные территории Среднего Поволжья занимало население именьковской культуры. Большую роль в изучении культуры играют данные погребального обряда. На правобережье Нижней Камы значительным раскопкам подвергнуты II Рождественский (163 погр.) и Богородицкий (85 погр.) могильники. Данные памятники изучались Н.Ф. Калининым, В.Ф. Генингом и П.Н. Старостиным. Материалы могильников использовали для исторической интерпретации А.П. Смирнов, Г.И. Матвеева, В.В. Седов, Е.П. Казаков и др. В настоящее время в связи с усилением интереса к именьковской культуре не только в нашем регионе назрела необходимость введения в научный оборот неопубликованных материалов и более детальной характеристики погребального обряда.

1. Могильники примыкают к поселениям топографически несколько выше их. {133}

2. В древности отдельные могилы, видимо, отмечались какими-то знаками, т.к. случаи нарушения могильных ям друг другом редки, но имеют место на II Рождественском могильнике — это погребения № 102 и 103, № 55 и 55а, на Богородицком могильнике — погребения № 72 и 75. Эти факты видимо говорят о длительности использования могильников.

3. На плане II Рождественского могильника можно заметить, что погребения имеют тенденцию к группировке в виде круга.

4. Длина могильных ям колеблется от 36 до 130 см. На II Рождественском могильнике основная группа погребений (45,4%) имеет длину от 60 до 80 см; на Богородицком могильнике преобладают погребения (36,5%) с длиной от 81 до 110 см. Таким образом, длина могильных ям Богородицкого могильника несколько больше длины могильных ям II Рождественского могильника.

Основное число могильных ям слабо вытянуты (отношение длины к ширине от 1 до 1,5), но на Богородицком могильнике 17 погребений (20% от общего числа) имеют отношение длины к ширине от 1,5 до 2, и у 2-х погребений длина превышает ширину более чем в 2 раза, на II Рождественском могильнике 22 погребения (13,5%) имеют отношение длины к ширине от 1,5 до 2 и 4 погребения более 2. Наблюдается тенденция увеличения вытянутости могильных ям при увеличении их длины. На II Рождественском могильнике наиболее длинные и вытянутые могильные ямы находятся на окраинах могильника. Квадратных и круглых могильных ям на II Рождественском могильнике 14 (8,6%), на Богородицком могильнике 7 (8,2%). На II Рождественском могильнике имеется 2 погребения с длинами 160 и 170 см, на Богородицком могильнике 1 погребение с длиной 160 см.

5. Глубина могильных ям колеблется на Богородицком могильнике от 25 до 95 см (в большинстве случаев (65%) от 40 до 55 см), на II Рождественском могильнике от 15 до 1 К1 см (в основном (76,1%) от 40 до 70 см). {134}

6. На II Рождественском могильнике могильные ямы в основном подчетырехугольной в плане формы (44%), овально-округлых — 23%, 1 погребение подтреугольной в плане формы. На Богородицком могильнике могильные ямы наоборот в основном овально-округлой в плане формы, подчетырехугольных могильных ям 43,2%, 2 погребения подтреугольной в плане формы.

7. На II Рождественском могильнике погребения ориентированы в основном по линиям С-Ю (56%) и З-В (11,7%). На Богородицком могильнике погребения ориентированы по линиям С-Ю (37,6%), З-В (20%), СВ-ЮЗ (11,8%), СЗ-ЮВ (15,3%). Связь между направлением течения реки и ориентировкой погребений, видимо, следует признать отрицательной.

8. Дно могильных ям на II Рождественском могильнике в сечении плоское (30%), овальное (14%), ступенчатое (16,6%), на Богородицком могильнике дно могильных ям в основном плоское (72%) и ступенчатое (16,6%), овальное — 5 погребений (6%). На плане II Рождественского могильника четко видно, что погребения со ступенчатым дном расположены в северной и южной частях могильника и по его окраинам. Эти факты, видимо, говорят о более позднем их появлении на территории могильника.

9. Остатки кремации собраны на дне в основном в кучку на II Рождественском могильнике в 72 погребения (44%), на Богородицком могильнике в 66 погребениях (77,6%), реже остатки кремации рассеяны по дну могильной ямы (на II Рождественском могильнике в 20 погребениях (23,5%), на Богородицком могильнике в 19 погребениях (22,4%)). Часто жженые кости встречаются в засыпи погребений.

10. Остатки кремации в погребениях обоих могильников расположены обычно в северной и центральной частях могильных ям (на II Рождественском могильнике 67,6% погребений, на Богородицком могильнике 57% погребений). Значительно реже остатки кремации находятся в западной {135} и восточной частях могильных ям. Очень немного погребений с остатками кремации в южной части могильных ям.

11. Массовым вещевым материалом в погребениях является керамика: на II Рождественском могильнике 63 (39%) погребения бескерамические, в 78 погребениях (48%) встречены целые сосуды, в 35 погребениях (21,5%) фрагменты керамики, в 13 погребениях (8%) встречены целые сосуды с фрагментами керамики. На Богородицком могильнике 14 погребений (16,5%) бескерамические, в 53 погребениях (62,3%) встречены целые сосуды, в 25 погребениях (29,4%) фрагменты керамики, в 7 погребениях (8,2%) целые сосуды встречены вместе с фрагментами керамики. Таким образом, очевидно, что фрагменты керамики клались в погребения с целыми сосудами редко.

12. Количество сосудов в погребениях II Рождественского могильника варьируется от 1 до 7. Один сосуд встречен в 18 погребениях (11%), 2 сосуда в 27 погребениях (16,5%), 3 сосуда в 17 погребениях (10,4%), 4 сосуда в 3 погребениях (1,8%), 5 и 7 сосудов в 1 погребении (0,6%). В погребениях Богородицкого могильника встречено от 1 до 6 сосудов. Один сосуд встречен в 17 погребениях (20%), 2 сосуда в 20 погребениях (23,5%), 3 сосуда в 9 погребениях (10,6%), 4 сосуда в 6 погребениях (4,7%) и 6 сосудов в 1 погребении (1,2%).

13. В погребениях Богородицкого могильника остатки кремации распложены к северу от сосудов в 26 погребениях (30,6%), к востоку в 11 погребениях (13%), к западу в 8 погребениях (9,4%), к югу в 3 погребениях (3,5%), к юго-западу в 3 погребениях (3,5%).

14. В погребениях в засыпи на дне среди остатков кремации и отдельно от них встречаются угольки.

15. Вещевой материал (кроме керамики) могильников беден и представлен в основном обломками вещей и их оплавленными остатками. На II Рождественском могильнике вещей нет в 82 погребениях (50,3%), на Богородицком могильнике в 44 погребениях (52%). {136}

16. Из неопубликованных вещей встречены 3 калачиковидные серьги и звездовидная подвеска с 13 зубчиками (древний календарь) из погребений II Рождественского могильника.

Литература

1 Калинин Н.Ф., Халиков А.Х. 1954. Итоги археологических работ 1945—1952 гг. Труды КФ АН СССР. Серия гуманитарных наук. — Казань.

2 Генинг В.Ф. 1960. Селище и могильник с обрядом трупосожжения у села Рождествено в Татарии // МИА 80. М., — С. 132-142; Генинг В.Ф., Стоянов В Е., Хлебникова Т.А., Вайнер И.А., Казаков Е.П., Валеев Р.Х. 1962. Археологические памятники у Рождествено. — Казань.

3 Старостин П.Н. 1986. Именьковские могильники // Культуры Восточной Европы I тысячелетия. Куйбышев. — С. 90-104.

4 Смирнов А.П. 1965. Железный век Чувашского Поволжья // МИА 95. М. С. 127.

5 Матвеева Г.И. 1981. О происхождении именьковской культуры // Древние и средневековые культуры Поволжья. — Куйбышев. — С. 53-73.

 6. Казаков Е.П. 1999. Новые археологические материалы к проблеме ранней тюркизации Урало-Поволжья // Татарская археология. Казань. — С. 23-31; А.В. Богачевьм они датируются IV—VI вв. н.э. см: Богачев А.В. 1996. К эволюции калачиковидных серег IV—VII вв. н.э. в Волго-Камье // Культуры Евразийских степей второй половины I тыс. н.э. Самара. — С. 114. Рис. 8(21).

Райманов Р.Ш.
Этнокультурное взаимодействие населения Урало-Поволжского региона V—VIII веков

Урало-Поволжский регион (УПР) в V—VIII вв. был заселен носителями бахмутинской, турбаслинской, именьковской и кушнаренковской АК. Проблема наличия и степени контактов между указанными группами населения в историографии рассматривается неоднозначно.

Мы предполагаем, что в регионе происходило этнокультурное смешение носителей бахмутинской, турбаслинской, {137} именьковской и кушнаренковской АК. Имелись контакты между именьковцами и бахмутинцами (фигурка медведя с Именьковского I городища, на городищах Уфимское II Ново-Турбаслинское встречается бахмутинская керамика); именьковцами и кушнаренковцами (Карлинское селище Щербетьское II островное селище); контакты между именьковцами и турбаслинцами (городища Уфа II, Кушнаренковское, Романовское II селище, материалы Дежневского могильника, схожесть именьковского и турбаслинского костюма (по Е.П. Казакову) и др.) были особенно тесными; тур. баслинцами и бахмутинцами (Бирский могильник). Можно также отметить существование каких-то отношений между турбаслинцами, бахмутинцами и кушнаренковцами (ранний Дежневский и Кушнаренковский могильник).

Отсюда видно, что наиболее предпочтительными для контактов были бахмутинцы (пришлые турбаслинцы, именьковцы и кушнаренковцы мигрировали с иных территорий, и без бахмутинцев они не смогли бы адаптироваться к местным условиям) и именьковцы (как имеющие относительно высокий уровень экономического развития). Наличие тесных контактов между именьковцами и турбаслинцами дает основания говорить о возможности их до прихода в УПР. Вероятнее всего, этническая принадлежность именьковцев — славянская (или с доминированием славянского компонента), а турбаслинцы являются выходцами с территории Волго-Донских степей и являются потомками позднесарматского населения (по Ф. Сунгатову). Турбаслинцы и кушнаренковцы предпочитали контакты не между собой и искали себе союзников из числа местных бахмутинцев и экономически развитых именьковцев. Межкультурные контакты существовали не только между указанными группами населения, толерантность распространялась за рамки УПР. Вышесказанное позволяет говорить, что в V—VIII вв. в УПР существовали межкультурные контакты, повлиявшие на этнокультурные процессы региона как средневековья, так и современности. {138}

Стуколкина Е.
Сравнительная характеристика погребальных обрядов и представлений о смерти славян и скандинавов в раннесредневековый период по данным археологии

Взаимодействие славянского и скандинавского этносов в отечественной и зарубежной исторической науке вызывало и вызывает разнообразные дискуссии и суждения, в свете этого было бы интересно сравнить такие характеристики этносов, которые являются наиболее консервативными и несут в себе большее количество первоначальной культурной атрибуции.

Таким образом, погребения как самые информативные археологические источники дают больше всего материала для реконструкции образа жизни, определения времени и историко-культурного облика древних людей. Особенно важными они являются для восстановления представлений о загробной жизни и их отношения к жизни и смерти.

Славяне и скандинавы имели много схожих черт в мифологии, в представлении об устройстве вселенной, рождении и смерти людей. И, соответственно, можно выявить также много общих черт в характере погребений.

В различное время скандинавы по-разному хоронили своих умерших, также характер погребения зависел от социального статуса погребенного. Но, несомненно, во все времена скандинавы придавали огромное значение обряду захоронения богатых соплеменников.

Наиболее распространенными у скандинавов были курганные захоронения, куда умершего клали с богатым погребальным инвентарем, часто в сопровождении слуги и животных. Как правило, умерших знатных воинов или просто богатых особ, приближенных к вождю, хоронили в кораблях. В 80-х годах XIX в. археологи нашли своеобразию скандинавскую "долину царей": 14 богатых захоронений {139} в округе Вендель к северу от Стокгольма.

Все умершие вожди захоронены в своих кораблях. В 20-е годы XX в. неподалеку от Вальсграда были найдены еще 15 таких захоронений. Большинство из самых примечательных захоронений Вальсграда и Венделя относятся к VII—VIII вв. — периоду, получившему название "вендельской эпохи". Захоронения в корабле объясняются представлениями о загробной жизни. Река — во многих религиях мощный символ уходящего времени и жизни. Нередко реки представлялись как границы, разделяющие мир живых и мир мертвых. Кроме того, корабль и богатое собрание оружия в захоронениях объясняются также и тем, что, по представлениям скандинавов, павшие воины попадали в Валлгалу, и в день Рогнарека должны были составить армию Одина. У славян захоронения в ладьях были не так популярны. У различных племен славян встречаются различные виды курганов. Как правило, они безинвентарные. Так же у славян было популярно трупосожжение. Считалось, что через огонь душа умершего попадает прямо в ирий. Кремация, как правило, совершалась в стороне, а в курганы помещались кальцинированные кости, собранные с погребального костра. Лишь к концу X в. обряд кремации вытесняется трупоположением. Курганы с ингумацией содержат разнообразный вещевой материал.

Таким образом, несмотря на множество общих черт в миропонимании, в погребальных обрядах славянских и скандинавских племен существует много различий.

Гисматулин М.Р.
О проблеме датировки нижнего рубежа раннеболгарского периода

История волжских болгар (булгар) подразделяется на три периода: раннеболгарский, домонгольский и золотоордынский. Преимущественно языческий, с непрочной {140} оседлостью населения раннеболгарский период привлекает пристальное внимание, поскольку на его протяжении разноэтничные группы консолидировались в волжскоболгарскую народность, формировалась самобытная культура, шёл процесс становления государства. Несмотря на значительные достижения в изучении начальных этапов истории Волжской Болгарии, приходится констатировать, что ряд принципиальных вопросов остаётся предметом оживлённых дискуссий. Важной проблемой является определение хронологических границ раннеболгарского периода.

Началом раннеболгарского периода принято считать появление в Среднем Поволжье тюркоязычных болгарских и союзных им племён, а завершением — время перехода от кочевания к оседлости, возникновения постоянных поселений и городов, принятия ислама в качестве официальной религии, сложения государства волжских болгар.

Сохранившиеся письменные источники не сообщают о переселении болгар на Среднюю Волгу. Нижнюю границу существования древнеболгарского объединения, вероятно, следует выводить, опираясь на материалы наиболее ранних болгаро-салтовских памятников региона. Е.П. Казаков выделил три этапа развития культуры Волжской Болгарии, периода её формирования. Исследователь полагает, что болгарское население мигрировало в Волго-Камье из районов Подонья и Приазовья в середине — второй пол. VIII в. и вплоть до второй — третьей четверти X в. оно вело преимущественно полукочевой образ жизни. На первом этапе (вторая пол. VIII — первая пол. IX вв.) функционировали такие могильники, как I Большетарханский, Кайбельский и др., оставленные собственно болгарами. Памятники второго этапа датируются второй пол. IX — первой четвертью X вв. (Танкеевский, Кокрятский и иные могильники). Для них характерно органическое сочетание элементов болгаро-салтовского и урало-прикамского происхождения. На третьем этапе (вторая-третья четверть X в.), {141} определяемом как переходный от раннеболгарского к домонгольскому периоду, в болгарском обществе за сравнительно короткий срок произошли кардинальные экономические, политические и идеологические изменения (Казаков Е.П., 1992. С. 323-325).

По мнению Г.И. Матвеевой, первая волна болгар проникает в Среднее Поволжье во второй пол. VII в. после распада Великой Болгарии. С этим переселением она связывает могильники новинковского типа, сосредоточенные на Самарской Луке (Матвеева Г.И., 1997. С. 89-99). Данная точка зрения поддерживается и другими самарскими археологами (Багаутдинов Р.С., Богачёв А.В., Зубов С.Э., 1998. С. 169-171).

Новинковские древности, несомненно, принадлежат тюркоязычному населению. Однако особенности погребального обряда (применение камней в насыпях курганов, восточная ориентировка умерших) не позволяют отождествлять "новинковцев" непосредственно с болгарами. Отдельные элементы культуры могильников типа Новинок находят аналогии в комплексах широкой полосы от Алтая до земель Хазарского каганата (Казаков Е.П., 1999. С. 30).

Второй пол. VII в. датируются богатые погребения курганной группы, изученной Р.С. Багаутдиновым у с. Шиловка в Ульяновской области. Авторы раскопок предполагают, что Шиловские курганы оставлены болгарами (Багаутдинов Р.С, Богачёв А.В., Зубов С.Э., 1998. С. 171-172). В то же время, катакомбный обряд захоронения, зафиксированный на этом памятнике (Шиловка, курган 1), имеет несомненные черты сходства с материалами Верхнечирюртовского могильника в Прикаспийском Дагестане, который связывается с ранней историей хазар.

Археологические материалы, а также данные антропологии свидетельствуют об этнической пестроте населения, обитавшего на просторах евразийских степей в эпоху раннего средневековья. На Средней Волге выявлен пласт {142} кочевнических древностей, относящихся ко второй пол. VII — первой пол. VIII вв. Однако далеко не во всех случаях удаётся достоверно связать исследованный археологический объект с какой-либо конкретной этнической группой. Языческие могильники Среднего Поволжья, которые с большой долей вероятности можно соотнести с болгарами; датируются временем не ранее середины VIII в. Вопрос о датировке хронологических границ раннеболгарского периода нельзя считать окончательно решенным, т.к. дальнейшее изучение памятников древних болгар может внести определенные коррективы в устоявшиеся представления о начальных этапах истории Волжской Болгарии.

Литература

Багаутдинов Р.С., Богачёв А.В., Зубов С.Э., 1998. Праболгары на Средней Волге (у истоков истории татар Волго-Камья). Самара.

Казаков Е.П., 1992. Культура ранней Волжской Болгарии. М.

Казаков Е.П., 1999. Новые археологические материалы к проблеме ранней тюркизации Урало-Поволжья // Татарская археология, № 1-2 (4-5).

Матвеева Г.И., 1997. Могильники ранних болгар на Самарской Луке. Самара. {143}

Средние века

Осипова Т.В.
Об особой группе погребений средневековых памятников Верхнего Посурья и Примокшанья (8—14 веков)

Зафиксированные в средневековых памятниках населения Верхнего Посурья и Примокшанья погребения свидетельствуют о существовании нескольких традиций обращения с телами умерших в процессе захоронения: это трупоположения, трупосожжения, вторичные захоронения, а также выделяется особая группа погребений, где костяки отсутствуют.

В археологической литературе пустые погребения принято называть кенотафами (погребения, совершенные в честь людей, умерших далеко от родины, в яму которых клали отдельные предметы, символизирующие трупоположения). Однако кенотафы обычно составляют незначительную часть погребений на могильнике, а на территории Верхнего Посурья и Примокшанья в 8—14 веках сложилась несколько иная ситуация.

Нами были рассмотрены публикации и отчеты результатов полевых исследований Пановского (8—12 вв.), Беднодемьяновского (14 в.), Серго-Поливановского (11—12 вв.) и Армиевского курганно-грунтового могильников. Из 499 погребений в 334 (66,9%) костяки отсутствовали.

По форме, размерам могильных ям и погребальному инвентарю такие погребения ничем не отличаются от погребений, совершенных по обряду трупоположения. Ямы, как правило, прямоугольной формы с четко выделенными углами, а также подпрямоугольной формы с закругленными углами. Длина могильных ям колеблется от 87 до 250 см, ширина от 68 до 150 см, глубина 30-120 см. К деталям данного погребального обряда можно отнести наличие угля в {144} засыпном грунте и на дне могильной ямы.

Погребальный инвентарь таких захоронений следующий.

Это украшения: сюльгамы, элементы головного убора (на Армиевском курганно-грунтовом могильнике это несомкнутые серебряные кольца), из нагрудных украшений — бусы, гривны. Встречаются украшения в виде щитков с подвесками (трапециевидные, бутылковидные, бубенчики), детали пояса (пряжки, ременные накладки), а также браслеты.

Из бытовых предметов чаще всего встречаются ножи, пряслица, серпы, конское снаряжение. Из оружия — стрелы и топоры.

Особый интерес из рассмотренных нами могильников представляют Армиевский курганно-грунтовой могильник Шемышейского района Пензенской области и Серго-Поливановский могильник Вадинского района Пензенской области. В Армиевском курганно-грунтовом могильнике костяки отсутствуют в 262 погребениях из 315, а 32 погребения совершены по обряду вторичного захоронения. Традиционные обряды трупоположения и трупосожжения составляют всего 6,7%. Следует сразу сказать, что, так как все ямы этого могильника расположены не отдельными группами, а смешанно, то и сохранность костей должна быть одинаковой. Однако в 82,3% погребений кости отсутствуют, а инвентарь разбросан по всему дну могилы или сложен в компактные кучки. В кенотафах же он, как правило, располагается в порядке ношения.

Точно такая же ситуация сложилась и на Серго-Поливановском могильнике. Там из 20 рассмотренных нами погребений в 11 костяки отсутствуют. Большой интерес представляет курган № 22 этого могильника. В нем вскрыто 2 погребения, причем в одном из них выявлен костяк удовлетворительной сохранности, лежащий вытянуто на спине годовой на запад. Это погребение сопровождал богатый инвентарь: железные черешковые наконечники стрел, железная сабля, общей длиной 110 см, железный нож и {145} железная пряжка. А рядом с ним располагалась могильная яма, в которой ни костей, ни вещей не обнаружено. Учитывая то, что это погребение находилось рядом с погребением № 1, а также отсутствие вещей (в кенотафах принято было хоронить вещи покойного), можно сделать предположение, что здесь практиковался какой-то особый обряд захоронения. Следует отметить, что и в других погребениях Серго-Поливановского могильника, где отсутствуют кости, инвентарь тоже не обнаружен.

Обобщая полученные результаты (большой процент таких погребений на могильнике, расположение могильных ям среди погребений с другими обрядами захоронения, что указывает на одинаковую сохранность костей, расположение инвентаря не в порядке ношения, а также его отсутствие в некоторых захоронениях), можно сделать предположение, что в 8—14 веках у населения Верхнего Посурья и Примокшанья практиковался какой-то особый обряд погребения умерших. Так как процент погребений без костяков в этих могильниках слишком велик (66,9%), назвать их кенотафами невозможно. Можно предположить, что эти погребения совершены по обряду вторичного захоронения, который предполагает то, что кости долгое время пребывали на открытом воздухе, что значительно ускоряет процесс разрушения костей. Можно также предположить, что очищенные от соединительных тканей кости по какой-либо причине не попадали в могильную яму. Таким образом, перед нами какой-то особый погребальный обряд, истоки которого на сегодняшний день мы определить не можем. Например, ни у ранних болгар, ни у салтовцев такого не было.

Сафронов П.
Итоги изучения Васильевского селища

Васильевское селище, находящееся между реками Инра и Вядь, расположено на песчаном пологом левом берегу Вяди в непосредственной близости от дачного поселка. Поверхность поселения многократно распахивалась. В течение сезонов 1999—2003 годов экспедицией под руководством Г.Н. Белорыбкина, в которой активное участие принимали ученики школ г. Заречного и члены клуба "Юный археолог", на Васильевском селище были обнаружены очень интересные находки, которые позволяют предположить, что функционировать оно начало на рубеже VII—VIII вв., т.к. имеются изделия, бытование которых завершается в VII в. (ременная накладка с продольной прорезью и фрагменты железных дротовых гривен с напускными бронзовыми бусинами), а также предметы, датируемые VII—VIII вв. (браслеты типов III-4, III-5 и IV-2). Основная часть находок свидетельствует о том, что между верхнесурской и среднецнинской мордвой существовали тесные торговые и культурные связи с VIII в. до рубежа X—XI вв. В X в., благодаря быстрым темпам развития ремесел и торговли в Волжской Булгарии, на территорию проживания поволжских финнов стали активно проникать товары, производимые в Волго-Камье. Не стало исключением и Верхнее Посурье. На Васильевском селище обнаружены ременные накладки, подвески, весовая гирька и т.д., которые были привезены булгарскими купцами в конце X — начале XI вв. Торговля на территориях проживания мордвы для булгарских купцов была, по-видимому, очень выгодной.

С этим же временем связано возникновение в Верхнем Посурье торговых факторий Волжской Булгарии, а позже и поселений с коричнево-красной гончарной посудой булгарского типа, которые просуществовали вплоть до начала XIII в. Интересно, что на Васильевском селище не найдены фрагменты круговой посуды и предметы железной {147} ременной гарнитуры аскизского облика, характерные для поселений Верхнего Посурья начала XI — нач. XIII вв., хотя обнаружены изделия, бытовавшие в период со второй половины XI по XII вв. (долотовидный наконечник стрелы, двулезвийное кресало, фрагмент пластинчатой витой шейной гривны). Посуда булгарского типа на верхнесурских памятниках появилась, по-видимому, в начале XI в., а железная ременная гарнитура аскизского облика получила распространение в середине XI — XII вв.

Не исключено, что стрела, кресало и обломок гривны попали на площадку Васильевского селища после того, как оно прекратило свое функционирование, с расположенного рядом Чемодановского селища, которое существовало с VIII до начала XIII вв. После колонизации Волжской Булгарией в начале XI в. верхнесурских земель часть мордовского населения, очевидно, была вынуждена уйти на северо-запад в Примокшанье, а оставшаяся часть принимала участие в строительстве булгарских крепостей и феодальных замков в образовавшихся наместничествах.

Учитывая результаты хронологического анализа находок, отметим, что торгово-ремесленная деятельность на Васильевском селище достигла апогея в начале XI в., однако с этим же временем связано и прекращение функционирования поселения. Обилие найденного оружия позволяет предположить, что причиной этому было вооруженное вторжение войск Волжской Булгарии на территорию Верхнего Посурья.

Ефремов Д.
Наконечники стрел с поселений XI—XIII вв. Верхнего Посурья (типология)

Вопросам классификации и хронологии наконечников стрел с памятников Верхнего Посурья исследователями уже неоднократно уделялось внимание. Известна {148} систематизация наконечников стрел с Золотарёвского поселения, автором которой является В.В. Яньков. Ему удалось в своей работе выделить 73 типа наконечников стрел. Из них оказалось 18 типов, связанных с вторжением в Восточную Европу орд Батыя и 55 типов, которые можно было бы отнести к оружию местного населения (Яньков В.В., 2001. С. 116-134). Исследованием наконечников стрел с Верхнего Посурья занимался и А.В. Павлихин, который типологизировал стрелы из погребений Армиевского курганно-грунтового могильника VIII—XI вв.

Введение в научный оборот новых находок наконечников стрел с поселений Верхнего Посурья, которые функционировали после колонизации региона Волжской Булгарией на рубеже X—XI вв. и до монгольского нашествия в первой половине XIII в., позволяет, на наш взгляд, обогатить имеющиеся на сегодняшний день сведения о находках предметов вооружения на региональном уровне. Надеемся, что новые находки средств ведения боя помогут лучше изучить вооружение местного населения и монгольских завоевателей, а также понять исторические события, которые происходили в Верхнем Посурье в рассматриваемый период времени.

Данная типология построена на основе монографии А.Ф. Медведева "Ручное метательное оружие (лук и стрелы, самострел) VIII—XIV вв.". Вновь найденные наконечники стрел, обнаруженные на поселениях нач. XI — нач. XIII вв. Верхнего Посурья подразделяются на 28 типов.

Следует отметить, что наконечниками стрел, относящимися только к вооружению монгол, являются 4 типа данной классификации.

На Золотаревском городище за последние годы исследований обнаружено свыше тысячи наконечников стрел, а также другие предметы вооружения. Здесь найдены и местные и монгольские стрелы. На других поселениях Верхнего Посурья монгольских наконечников стрел гораздо меньше. По-видимому, о наступлении монгол в регионе {149} местные жители знали заранее и решили оказать сопротивление возле Золотаревского поселения, собрав дружину и всех, кто мог держать оружие. Однако войска Батыя оказались сильнее, и все защитники погибли. После битвы монгольские завоеватели, очевидно, прошли по верхнесурским поселениям и уничтожили тех, кто в них оставался.

Юдин С.
Материальная культура Юловского городища

Юловское городище занимало большую площадь (22 га). В прошлом это крупный город, город-крепость, господствующий над окружающей местностью. От него остался мощный культурный слой с многочисленными фрагментами керамики и костями животных.

Преобладающее число костей (94%) принадлежало домашним сельскохозяйственным животным (коровам, овцам, лошадям). Кости диких животных (лося, медведя, зайца, барсука, бобра) встречаются, но не преобладают. Они не были редкостью, но охота не была доминирующим занятием жителей. Степень сохранности костей собак свидетельствует о том, что мясо этого вида животных в пищу не употреблялось. Костей свиней за исключением шести нет. А девять диагностированных костей верблюда от двух особей свидетельствуют о редкости этого вида животных в данной местности.

На Юловском городище преобладает гончарная керамика (96-97%) коричнево-красных цветов, с обжигом хорошего качества. Лепной керамики 3-4%. Основные примеси песок и известняковая крошка, но встречается дресва и шамот. Поверхность сосудов лощилась и обмазывалась (коричневой или красной глиной).

По форме посуда делится на кувшины (иногда с носиком), кружки, горшки, корчаги, светильники, туваки, блюда, сковороды, крышки, миски (иногда на четырёх ножках), триподы. Встречается много оригинальных форм и деталей {150} посуды: зооморфные ручки, орнаменты в виде налепных ушек, валиков, волнистых линий, штампов, канелюров, линий. На горшках встречаются клейма, знаки и граффити. Встречается керамика коричнево-красных цветов, а также бурая, малиновая, жёлтая, черная.

В верхнем слое коричневой керамики в два раза больше чем красной (63,6% / 32,1%). Тогда как в нижнем слое их количество почти равное (50,1% / 48,6%). Небольшое количество жёлтой посуды сокращается от нижнего слоя (4%) к верхнему (2,8%), как и чёрной (от 3,7% до 2,5%). Наблюдается развитие гончарного ремесла. Если гончарная керамика нижних слоев сделана из плохо отмученного и слабообожжённого теста, то в верхних слоях керамика более высокого качества и из более хорошего теста.

Лепная керамика несёт на себе следы влияния гончарной в виде обмазки и лощения поверхности. Раскопаны несколько гончарных горнов линз коричневой глиняной массы, готовой для изготовления посуды с примесями песка и известняковой крошки.

Найдено много лощил, пряслиц. Пряслица сделаны в виде кружочков и прямоугольников из глины и шифера, делались в основном из хорошего теста и заглаживались. Цвета: коричнево-красные и серые, почти все имеют лощение. Пряслица делятся на четыре типа:

- биусечённоконические (в виде двух сложенных основанием трапеций с небольшими вариациями);

- круглые;

- бочкообразные;

- прямоугольные.

Встречаются керамические фигурки животных.

На Юловском городище найдено много изделий из железа: ключи, замки, гвозди, ножи, топоры, наконечники стрел, кинжал, детали конской упряжи, скобели, лемехи, тесла, пряжки, хомутики, скобы, серпы, накладки, обоймы, штыри, подковы. {151}

Медные изделия: детали котлов, украшения, браслеты.

Костяные изделия: навершие лука, проколки, гребни накладки, костяное навершие от нагайки.

Замки встречаются с одним цилиндром и стержнем с полукруглым или прямоугольным соединением. Запорный механизм одним концом надевался на стержень, а другим концом вставлялся в цилиндр, с обратной стороны которого есть прорезь для ключа. Отпирался замок коленчатым ключом. Этот тип замков характерен для раннебулгарских памятников IX—XI вв. Есть замки с двумя цилиндрами, соединёнными друг с другом пластиной, иногда с отверстиями. Большой цилиндр часто орнаментирован полосками. Запорный механизм вставлялся в большой цилиндр, а другой конец его вставлялся в малый цилиндр. На противоположном конце большого цилиндра была прорезь для ключа.

Встречаются замки с одним цилиндром, у которого с одной стороны одно отверстие, с другой два. Запорный механизм — пластинчатый.

Ключи коленчатые с фигурным концом, а также ключи с крючком на конце. Есть ключ от комбинированного нутряного замка, подобный ключам X—XIII вв. из Новгорода.

Ножи — все железные, лезвия в сечении клиновидные, черешки узкие и плоские, прямоугольные. Есть ножи с прямой спинкой. По форме перехода от черешка к лезвию выделяется три вида:

- с уступами на спинке и на лезвии;

- с уступом на лезвии;

- без уступов.

Встречаются ножи с изогнутой спинкой и сильно сработанным ближе к рукояти лезвием. По форме перехода от черешка к лезвию различают два варианта:

- конец лезвия опущен ниже оси черешка (при переходе от черешка к лезвию имеются уступы на спинке и лезвий); {152}

- конец лезвия расположен выше оси черешка (при переходе от черешка к лезвию имеются уступы на спинке и лезвии);

Такие ножи использовались для резьбы по дереву, столярном и сапожном деле.

Топоры относятся к группе проушных. Встречаются два вида топоров:

- с длинной, узкой рабочей частью, слегка расширяющейся к низу (ширина режущей кромки лезвия примерно 1/ 3 к общей длине, лезвие скошено вовнутрь, общая длина более 14 см);

- широколезвийные топоры с бойком, оттянутым в нижней части к топорищу (отношение ширины лезвия к общей длине 1/2, лезвие скошено вовнутрь, общая длина 15,5 см).

Серпы представлены фрагментарно.

Лемехи представляют собой крупные, симметричные железные пластины. С развитыми плечиками и овальной несомкнутой трубицей.

Хомутики сделаны в виде овального кольца из упругой железной пластины с завёрнутыми в трубочку концами. На некоторых в трубочке вставлены колечки. Возможно, они детали косы горбуши (для её скрепления с рукояткой).

Орудия переработки урожая представлены обломками каменных жерновов.

Жернова — крупные каменные диски диаметром 30-40 см. В центре имеют отверстия диаметром 3-4 см. Они использовались на Руси и в Волжской Булгарии.

Медная посуда представлена фрагментами котлов: фрагментами стенок, ушками, дужками, заплатками. Ушки изготовлены из квадратного в сечении стержня, согнутого дугой и отогнутого от котла. Все дужки котлов изготовлены из железа. Это полоса прямоугольного сечения с загнутыми вверх концами.

Наконечники стрел.

В основу систематизации положена типология накожников стрел, разработанная А.Ф. Медведевым. {153}

Стрелы черешковые, плоские:

- срезни — двурогие с выпуклыми боковыми и режущими сторонами (конец IX — X вв.);

- ромбовидные с широким остриём (употреблялись народами степной и лесостепной полосы восточной Европы начиная с IX в. вплоть до татаро-монгольского нашествия. Особенно получили распространение у кочевников в IX—XI вв., а позже встречаются редко).

Гранёные ланцетовидные ромбического сечения (XI—XIV вв.):

- с головкой ромбического сечения и круглой или квадратной шейкой (такие наконечники были распространены у народов Поволжья и Кавказа в XII—XIV вв., а в Сибири в XII—XIII вв.).

Стрелы с эллипсоидным сечением пера:

- ромбовидные с расширением в середине длины пера с шейкой квадратного сечения;

- ромбовидные с расширением в нижней трети длины пера.

 Пряжки представлены круглыми и полукруглыми. Конская упряжь представлена соединительными кольцами диаметром от 3 до 5 см, кольчатые псалии на удилах по сечению колец делятся:

- с круглым сечением;

- с плоским сечением;

- с подтреугольным сечением (такое сечение впервые встречается в XII в., среди аскизских древностей, широкое распространение получает в XIII—XIV вв.).

На Юловском городище в 1939 г. был найден монетный клад, три серебряных римских монеты. В 1945 г. была найдена круглая бронзовая бляшка с восточным орнаментом.

На Юловском городище был открыт клад серебряных булгарских вещей: три ажурные гривны, с запорами из крючка и петли, шесть браслетов, две височные подвески с ювелирной отделкой (зернь), перстень. Вещи датируются XI — началом XIII вв. {154}

Есть находки бус из сердолика, агата, стекла, а также различных весов и гирек.

Большое количество очагов разных типов — от скопления камней до ям, выложенных камнями и глиной, и сосудов, обложенных камнем (типа тандыров), характерных для домонгольского времени. Различные вещи, такие как наконечники стрел, украшения, посуда позволяют отнести городище к XI—XIII вв. Это подтверждает коричнево-красная керамика, для которой характерно применение окислительного обжига, распространённого в Волжской Булгарии и Средней Азии. Вероятнее всего этот приём местное население переняло у булгар не ранее X—XI вв., так как не найдено ни одного фрагмента керамики с элементами салтово-маяцкой культуры, распространённой там ранее. Множество вещей, найденных на Юловском городище, позволяет сделать вывод о существовании многочисленных ремёсел: железоделательного, кузнечного, меднолитейного, косторезного, ювелирного, гончарного и т.д. Судя по качеству изделий довольно высокоразвитых.

На городище встречаются русские, арабские, мордовские изделия, что свидетельствует о широких торговых связях: на это указывают находки весов и гирек. Общественную жизнь городища, судя по обилию угля, типам стрел, расположению сооружений, прервало монголо-татарское нашествие. Вероятно, городище было уничтожено в первой половине XIII в.

Буряков М.А.
Монголо-татарское нашествие на территории Верхнего Посурья (по материалам Золотаревского поселения)

До настоящего времени дискуссионным остается вопрос о времени гибели булгарских городищ пензенской группы. {155} Небольшое количество источников, их фрагментарность не позволяли до недавнего времени точно определить верхнюю границу существования этих поселений, в настоявшее время в результате проведения в 90-е годы XX в. в Пензенской области раскопок накопилось большое количество новых материалов, которые могут значительно дополнить сведения письменных источников. Целью данной работы является попытка обобщения имеющихся в настоящее время источников по монголо-татарскому нашествию на территории Верхнего Посурья.

В работе были привлечены материалы с Золотаревского поселения, которые публикуются местными учеными начиная с 70-х годов XX в. Надо отметить, что коллекция находок с поселения постоянно увеличивается. В настоящее время материалы поселения активно используются в работах и других ученых.

Находки, связанные с монголо-татарами, являются в основном предметами вооружения или воинской амуниции. В основу их классификации положены работы Ю.С. Худякова.

Все наконечники относятся к одному классу — железные и относятся к одному отделу — черешковые. По сечению пера они распадаются на 3 группы: трехлопастные, плоские, четырехгранные. Среди них значительно преобладают плоские ассиметрично-ромбические (50 экз.), среди которых наблюдается довольно большое разнообразие в размерах. К этой же группе примыкают овально-крылатые (в том числе один экземпляр с металлическим свистунком) и эллипсовидные. Долгое время подобные наконечники относились к типу "монгольских", считалось, что они проникли на территорию Восточной Европы в XIII в. в период монголо-татарского нашествия. В настоящее время многие ученые связывают их появление с общими тенденциями в развитии военного дела в Центральной Азии, и считают, что уже в XII в. они были широко распространены от Восточной Монголии до Кубани. {156}

Уникальной следует признать находку трехлопастного овально-крылатого наконечника с полым железным свистунком.

С монголами связаны, вероятнее всего, находки пальм (5 экз.). Пальмы использовались таежными охотниками в Сибири. На территории Монголии известны единичные находки этого оружия. Можно предположить, что пальмы использовались вероятнее всего племенами, зависящими от монголов.

На территории городища вдоль внутреннего вала обнаружены расколотые камни шарообразной формы — ядра от монгольских камнеметов.

Таким образом, можно сделать предварительный вывод о том, что поселение было взято в ходе кровопролитного штурма с применением осадных машин. Количество находок, с одной стороны, свидетельствует о подавляющем численном превосходстве осаждавших, а с другой, о необычайной жестокости завоевателей.

Письменные источники содержат сведения о двух вторжениях монголо-татар на территорию Западного Поволжья — в 1223—1224 гг. и в 1237 г.

События 1224 г. связаны с неудачным походом непобедимого ранее Субэдэя на Волжскую Болгарию. Это была разведывательная экспедиция, не имевшая целью завоевание Поволжья. В пользу этого свидетельствуют небольшая численность монгольского войска (цифра в 20 тысяч скорее всего является преувеличением), отсутствием у монголов осадного парка, (в источниках нет сведения о хотя бы одном крупном городе, разграбленном монголами в 1223 г.), а также самим характером похода (разгромив объединенное войско южнорусских княжеств, монголы ограничились грабежом нескольких пограничных поселений, а после поражения в Волжской Болгарии монголы до 1229 г. вообще ушли из Поволжских степей).

Еще одним подтверждением того, что города Верхнего Посурья не были затронуты в ходе похода Субэдэя, является {157} сообщение монаха Юлиана, который в 1236 г. посетил Среднее Поволжье.

О вторжении монгольского войска на территорию Верхнего Посурья в 1237 г. упоминают русские летописи, сообщения персидских историков, официальные хроники монгольских династий. Рашид-ад-дин сообщает о семи царевичах из рода Чингисхана, которые руководили войной "с буртасами, мокшею и арджанами". Монголы очень широко использовали артиллерию (камнеметы неоднократно упоминаются в русских летописях). Целью похода было завоевание, поэтому монголы широко использовали давно проверенный метод — запугивание местного населения жесточайшей расправой за малейшее сопротивление (некоторые историки считают именно панический страх перед монголами главной причиной их побед).

Таким образом, можно сделать вывод о том, что Верхнее Посурье было разграблено в ходе общемонгольского похода 1237 г. в Восточную Европу. Причем завоеватели нанесли такой ущерб экономике и культуре края, что даже у местного населения не сохранилось в преданиях упоминания о развитых когда-то городах, игравших важную роль в Поволжье в XI—XII вв.

Насыхов П.Р.
Каменно-гравийные вымостки селища Телячий Брод

Камской археолого-этнографической экспедицией ПГПУ на протяжении ряда лет исследуется интереснейший памятник XII—XIV вв. — селище Телячий Брод. Это селище площадью более 9 га находится на невысокой (до 3 м) дюне в правобережной пойме реки Усьва, правого притока реки Чусовой. Памятник был открыт в 1964 году краеведом И. Звягинцевым. В том же году селище было осмотрено В.А. Обориным, который произвел небольшие раскопки. {158} В 1987 и 1989 годах археологические работы на селище возобновила КАЭЭ ПГПУ под руководством A.M. Белавина. В результате были выявлены производственные и жилые сооружения, собрана разнообразная коллекция древностей. В 1999 и 2003 годах работы на селище были продолжены Н.Б. Крыласовой.

В достаточно обширной коллекции предметов с этого памятника обращает на себя внимание присутствие большого количество разнообразных каменных предметов и природных камней необычной формы. Большой интерес представляют встречаемые на территории селища скопления крупных камней, часто объединенных в выкладки (вымостки) достигающие порой значительной площади. Все вымостки расположены в культурном слое и отделены им от материка.

Подобного рода сооружения зафиксированы в ряде памятников, относящихся к ломоватовской, родановской и чепецкой археологическим культурам. Однако, прежде чем рассматривать каменные вымостки селища Телячий Брод, стоит остановиться на некоторых особенностях данного памятника. На всей исследованной территории селища до сих пор не было выявлено никаких следов сооружений, которые могли быть интерпретированы как жилые. С другой стороны, большинство исследованных сооружений и часть вещевого материала позволяют говорить о том, что раскопки проводились на незаселенной части селища. Интересно также, что не все из зафиксированных каменных вымосток имеют следы прокала слоя или следы воздействия высоких температур. Кроме того, вымостки различаются по форме, площади и характеру составляющих их камней. На селище Телячий Брод отмечены выкладки, состоящие из крупных камней, часто "сортированных" по форме и размеру, из хорошо спрессованной гравийно-галечниковой засыпки. Плотность некоторых вымосток настолько велика, что сооружения практически не были разрушены при распашке территории селища во второй половине XX века. Часть вымосток {159} имеет в слое большое количество сырых и обожженных костей лошади и крупного рогатого скота, скопление фрагментов керамики, железные и бронзовые предметы. О культовом назначении ряда вымосток позволяет говорить характер вещевого материала, извлеченного из культурного слоя данных вымосток — это преднамеренно сломанные предметы, зубы и челюсти лошади, амулеты.

На наш взгляд, на данном селище присутствуют комплекс культовых сооружений, предназначенный как для производственной зоны, так и для общего пользования всего поселения, особенно если рассматривать селище Телячий Брод как центр бронзолитейного производства, наверняка обеспечивающего своей продукцией территорию, превосходящую по площади группу памятников усьвенского микрорайона.

Косякова Е.М.
Характеристика стеклянных браслетов Нижнего Новгорода и его округи
(по материалам археологических работ 1994—2003 годов)

В работе использовались собрания украшений с 5 раскопов Н. Новгорода и трех памятников округи. Общая численность — 387 фрагментов стеклянных браслетов. Весь комплекс в зависимости от формы поперечного сечения жгута делится на круглые (46,6%), крученые (43,2%), уплощенные (4,5%), витые (3,4%), рифленые (2,1%), плосковыпуклые (0,3%). Цветовая гамма включает коричневый (33%), зеленый (25,4%), бирюзовый (19,6%), фиолетовый (8,4%), синий (5,5%), желтый (4,6%), черный (1,6%), красный (0,3%).

Соотношение различных цветов и типов стеклянных браслетов на разных раскопах города позволяет предположить: комплекс предметов, найденных за пределами фортификационных сооружений, начал складываться позже, чем культурные напластования на территории Кремля. Стеклянные браслеты неоднократно были зафиксированы на {160} памятниках средневековой округи города в комплексах предметов, датируемых периодом не ранее XV в. Это позволяет предположить, что в Нижегородской округе время бытования браслетов может быть продлено до начала XV в. с сохранением единичных экземпляров до середины столетия. Они появляются одновременно с основанием города в первой пол. XIII в. Большое распространение получают крученые браслеты. Набор форм разнообразный. Цветовая гамма отличается большим разнообразием (8 цветов). Для периода строительства посада характерны круглые браслеты при сохранении большинства старых форм. Во второй половине XIII в. количество орнаментированных фрагментов не изменяется, цветовая гамма становится беднее (4 цвета). Для XIV в. характерно абсолютное преобладание круглых браслетов, небольшое разнообразие оттенков с перевесом в сторону коричневого, малое количество орнаментированных фрагментов. Постепенно во второй пол. XIV — нач. XV вв. стеклянные браслеты выходят из обращения. По времени совпадает с уменьшением населения города и округи. Для браслетов XIII—XV вв. характерно: преобладание круглых и крученых форм, малое количество орнаментированных фрагментов, перевес в сторону коричневых и зеленых, большое количество бирюзовых фрагментов.

По цветности комплекс стеклянных браслетов Н. Новгорода имеет некоторые сходные черты с коллекциями Твери, Смоленска, Новгорода.

Шигапов М.Б.
Детали костюма и украшения с Рождественского VI селища

В тезисах доклада представлены материалы разведок автора 2002—2003 гг. в Лаишевском районе Республики Татарстан. В ходе работ на Рождественском VI селище собран подъемный материал, датируемый болгарский временем. {161}

Такие предметы материальной культуры, как детали костюма и украшения можно разделить на группы по разным критериям: по времени бытования, по месту изготовления (предмет восточноевропейского происхождения или привозной), по материалу изготовления. Мы провели первоначальное разделение по материалу изготовления (бронза, медь, стекло, железо).

Больше всего изделий из меди и бронзы. Мы разделили их на категории по функциональному назначению: 1) характерные для Волжской Булгарии находки — подвески грушевидная и желудевидный бубенчик с прорезью в нижней части аналогичны болгарским; 2) височные подвески из медной проволоки аналогичны опубликованным, выделяются два типа: несомкнутые и с заходящими концами; 3) две лировидные пряжки с рифлением по внешней стороне рамки, а также один фрагмент аналогичны предметам, находимым на булгарских памятниках Закамья; 4) обломок кольцевой сюльгамы из бронзы серебристого цвета аналогичный находке из города Болгара; 5) литые бронзовые поясные кольца, одно со стертой арабской надписью и два фрагмента; 6) литая ременная бляха из оловянистой бронзы подобна экземплярам, опубликованным в работе Е.П. Казакова; 7) интересна литая бронзовая накладка, имеющая аналогии в средневековых марийских некрополях, в которых такие предметы датируются X в.; 8) бронзовый литой щиток пряжки с двумя петлями для крепления рамки, аналогий в публикациях нами не найдено.

Среди украшений особое место занимают стеклянные бусы. Их найдено на селище 11. Одна — ягодовидная, или бугристая, зеленого цвета привезена из Византии остальные — булгарского или золотоордынского производства.

Прочие бусы представлены следующими типами: 1) три кольцевидные бусины желтого цвета; 2) половина шарообразной бусины черного цвета с жёлтыми пятнами (по {162} аналогиям из Болгара первая датируется домонгольским временем, вторая золотоордынским); 3) одна бирюзовая битрапециевидная, такой тип был широко распространен в Золотой Орде; 4) одна зелёная глазчатая (три выпуклых коричневых глазка с ресничками и желтой точкой в середине), подобные бусы найдены в ранних слоях Болгара; 5) одна красная трехчастная пронизка, также имеет аналогии в материалах Болгара; 6) две бочонкообразные серого цвета, аналогичные Болгарским; 7) одна орнаментированная накладными нитями (чередующиеся полосы желтого и красного цветов по черной бусине).

Железные детали костюма: 2 лировидные, 2 овальные пряжки, 3 кольца, 6 пряжек, 2 язычка от пряжек, 2 накладки на ремни, 2 наконечника от ремней. Аналогичные детали поясного набора хорошо известны по находкам на поселениях низовий Камы, некоторые исследователи относят их к деталям конского снаряжения соединенных кольцами уздечки и подпружными пряжкам. Наконечники ремней Е.П. Казаков относит к деталям костюма, а К.А. Руденко к деталям уздечки. Кольца и язычки с Рождественского VI селища могут быть деталями пояса, а могут относиться к деталям конского снаряжения, например, принадлежать подпружным пряжкам.

Грушевидные подвески датируются на булгарских памятниках X в.

Лелеко Л.Н.
Торговые славянские и булгарские поселения IX—XI вв.

В булгароведении (до середины XX в.) основное внимание ученых было направлено на изучение средневекового города (Биляр, Болгар, Сувар, Ошель и др). Лишенные внешних наземных признаков, неукрепленные поселения фиксировались лишь при самых тщательных археологических {163} разведках. Большинство памятников относятся к приречному типу поселений и в настоящее время находятся под угрозой полного исчезновения.

С середины IX—X вв. наблюдается активное становление торговых связей Руси со Скандинавией, Востоком Причерноморьем и др. Волжский путь становится основной трансъевропейской торговой магистралью. Здесь возникают поселения нового типа, служившие для реализации новых общественных функций.

Самым распространенным вариантом быстрого перехода из Балтики на Днепр, Волгу, Оку, Дон и др. являлись волоки через многочисленные реки и озера, где возникали торговые фактории. В частности, Сарское городище в Волго-Окском междуречье, Гнездовский комплекс памятников на Днепровском торговом пути.

В X в. основная торговля Руси с Востоком шла через Волжскую Булгарию. В Западном Закамье были зафиксированы перевалочные пункты, располагавшиеся на надпойменных террасах в приустьевых частях рек Волга и Кама, Ахтай, Бездна, Шентала и др. Среди них можно выделить Измерское и Мурзихинское поселения.

Как правило, возникнув первоначально как временные торговые пункты, они постепенно превращались в многолюдные поселения с развитой торговлей и ремеслом. Подобные селища входили в комплекс памятников округи, состоящий из небольшого городка (2-7 га), одного или нескольких поселений (Гнездово 16 га, Сара 2,1 га Измерское поселение 60 га, Мурзихинское поселение 50 га), могильника, имевшего специфические черты погребального обряда. Для Гнездова и Сарского городища влияние Скандинавии — сожжение в ладье, наличие предметов быта, оружия, украшений. Для булгарских поселений языческие захоронения постепенно сменяются мусульманским погребальным обрядом, обусловленным принятием ислама Волжской Булгарией в X в. {164}

Об успешной торговой деятельности говорят находки кладов монет, торговый инвентарь и большое количество предметов импорта. О развитой ремесленной деятельности свидетельствуют зафиксированные остатки мастерских. На Измерском поселении фиксируются литейные формы для изготовления изделий из бронзы ("лисички"), что говорит об их местном изготовлении. Для таких торгово-ремесленных поселений был характерен колеблющийся состав населения.

К концу X — первой половине XI в. наблюдается медленное затухание жизни в славянских поселениях. Возможно, это было связано с возникновением и развитием средневековых городов.

Булгарские поселения возникают немного позже славянских, расцвета они достигают так же как и славянские — ко второй половине X в. Длительное время функционирование жизни шло параллельно с булгарскими городами X—XIII вв., затухание жизни на одних поселениях (упадок жизни на Измерском поселении — конец XI в.) и подъем ремесленной и торговой деятельности на соседних памятниках (расцвет жизни на Мурзихинском поселении XII—XIII вв.).

Таким образом, рассматриваемые поселения по ряду общих признаков (расположение на торговых магистралях, полиэтничность населения, торговля и ремесло) выделялись многими исследователями (И.В. Дубов, В.В. Седов) как своеобразные "протогорода". Подобные поселения IX—X вв. сыграли немаловажную роль в период складывания первых средневековых городов и становления древнерусского государства и Волжской Булгарии. {165}

Развитое средневековье

Власов В., Савицкий Н.
Золотоордынский мавзолей у поселка Красный Воронежской области

В 2002—2003 годах археологической экспедицией Воронежского госуниверситета исследован золотоордынский мавзолей у пос. Красный Бобровского района Воронежской области. Начало изучению этого памятника положил воронежский краевед Михаил Трунов в начале XX в., когда он обнаружил и описал развалины двух зданий, стены которых еще виднелись на поверхности. В конце 1940-х гг. сотрудница ГИМа В.П. Левашова исследовала небольшой участок (60 кв. м) одного из мавзолеев, который впоследствии стал недоступен для изучения из-за кладбища, появившегося на его площади. В 1989 году сотрудником ВГУ М.В. Цыбиным были проведены разведочные работы на втором мавзолее, выявлена кладка, найдены фрагменты облицовочных изразцов.

Общая площадь раскопа 2002—2003 годов составила более 400 кв. м. По частично сохранившемуся фундаменту удалось установить, что мавзолей имел общие размеры примерно 21,5*10,5 м и был ориентирован по линии ЮЮЗ-ССВ. При строительстве здания были в основном использованы квадратные кирпичи размерами 23,5-24*23,5-24*5-6 см. Фундаментные кирпичи укладывались на материковый суглинок на глиняном растворе. Толщина фундамента достигала 1,8 м. Основу плановой структуры мавзолея составляло прямоугольное помещение размерами около 14,5*10,5 м, разделенное стеной на две камеры: видимо, усыпальницу ("гур-хана") и место оплакивания ("зиярат-хана"). В "гyp-хане" находилась полностью ограбленная гробница, имевшая размеры {166} 4,5*4,6 м и углубленная в материк до 1,5 м. На полу гробницу местами сохранились кирпичи. Рядом с центральной гробницей выявлены два более поздних по времени погребения. Одно из них, перерезавшее стену гробницы, было также разрушено. Второе совершено в узкой могильной яме в деревянном гробу, обтянутом кожей и скрепленном железными скобами. Погребение было перекрыто кирпичами. Ориентировка погребенного — ЗСЗ.

С ССВ стороны к "гур-хане" было пристроено прямоугольное помещение, размерами около 5*4 м, в котором, судя по находкам костей и двух бронзовых бубенчиков, также совершались захоронения. Длинные стены мавзолея с ЮЮЗ оканчивались пилонами. Вход, видимо, перекрывался аркой, которая вместе с пилонами образовывала портал, украшенный мозаикой на кашине. Непрозрачная полива плиток имела чаще всего бирюзовый, ультрамариновый, белый цвета. Встречались плитки, покрытые тонкой золотой фольгой по белой поливе. Орнаментация мозаик представлена растительными узорами, геометрическими фигурами и, возможно, буквами. За пределами мавзолея выявлено три погребения с западной ориентировкой, в одном из них были найдены золотоордынские дирхемы, которые по предварительным данным можно отнести к концу XIV в.

В округе мавзолеев удалось выявить синхронное им поселение XIV в. с русской и золотоордынской керамикой. Судя по характеру культурного слоя, поселение было достаточно кратковременным. Эти мавзолеи маркировали центр кочевого улуса.

Данный объект уникален тем, что это самый северный золотоордынский памятник в Подонье. В Побитюжье, где находится этот комплекс, есть разноэтничные синхронные памятники: русские поселения, Таганский грунтовой могильник и поселение золотоордынского круга, погребения кочевников (Сафоновка). {167}

Сиксимов Д.А.
К вопросу о локализации золотоордынского города Саксина³⁾

Ввод в научный оборот археологического материала происходящего с ранее неизвестных памятников, напрямую ставит вопрос об их культурной интерпретации. В этой связи исследование вопросов локализации золотоордынских городов Нижнего Поволжья представляется весьма важным. Наиболее перспективным в исследованиях подобного рода представляется подход, основанный на анализе максимально широкого круга письменных, археологических, нумизматических источников, материалов средневекового картографирования и палеопочвенных исследований. Именно такая методика может дать наиболее обоснованный ответ на поставленный вопрос.

В данной работе мы обратимся к вопросу о локализации золотоордынского города Саксина, несомненно, располагавшегося где-то в Нижнем Поволжье и существовавшего в домонгольское время, а впоследствии и в золотоордынскую эпоху. Локализация Саксина в исторической литературе находится в тесной связи с проблемой локализации поздней хазарской столицы — города Итиль.

Согласно одной из точек зрения, имеющей место в литературе, Саксин — это заново отстроенная часть Итиля (разрушенного походом князя Святослава в 968/969 годах). Данная гипотеза основана на близости топонимов Сарышин (часть Итиля) и Саксин. Первый, постепенно трансформируясь, мог превратиться во второй (точка зрения В.Ф. Минорского). По поводу локализации самой столицы Хазарского каганата до сих пор нет ясности, так как к настоящему моменту не было найдено ни одного археологического объекта, с которым можно было бы отождествить Итиль. {168}

Традиционная точка зрения по данному вопросу заключается в том, что Итиль располагался где-то в дельте Волги южнее современной Астрахани. В ходе повышения уровня Каспия и Волги в конце XIII — начале XIV вв. следы столицы были уничтожены.

Другая точка зрения была осторожно предложена С.А. Плетневой, а впоследствии развита Л.В. Гуренко и Д.В. Ситниковым. Эти авторы помещают Итиль в районе современного города Волгограда (точнее в южной его части), основываясь на материалах некоторых письменных источников (на сообщениях аль-Истахри, аль-Масуди, Ибн Хордадбеха, карте Идриси и пр.). Следует отметить, что информация этих авторов не может считаться достоверной, так как ни один из них в Нижнем Поволжье не был (как правило, сведения почерпнуты из 2-3-х рук), кроме того, все эти указания достаточно спорны.

Нас же в большей степени интересует вопрос: правомерно ли отождествлять Саксин со вновь отстроенной частью Итиля? Однозначного ответа на этот вопрос нет, однако следует отметить, что ни один из известных нам авторов об этом факте не упоминает.

Наиболее достоверные сведения о Саксине мы находим у андалузского купца аль-Гарнати. Он сообщает о существовавшем в XII веке Саксине — городе гузов, в котором, однако, проживают и хазары, и болгары, и сувары. Позже мы находим сообщения о Саксине у других авторов, вплоть до авторов XV века. Все упоминания говорят в пользу того, что Саксин располагался в дельте Волги, причем в золотоордынское время Саксин — это не только название города, но и название целой области нижневолжских степей. Саксин был пунктом транзитной торговли, находясь на торговом пути из Хорезма в Волжскую Булгарию и также являлся пунктом обмена со степью. Таким образом, Саксину должно соответствовать довольно крупное городище, расположенное в дельте Волги, имевшее денежное обращение и {169} археологический материал домонгольского времени.

В связи с этим большой интерес представляют археологические раскопки на Самосдельском городище, расположенном в дельте Волги в Камызякском районе Астраханской области. Мы не будем обращаться подробно к истории исследования этого памятника, скажем только, что работы на его территории начались в 1990 году и продолжаются по сей день (автор лично принимал участие в работах на памятнике в 2002 и 2003 годах).

Городище расположено в 40 км ниже города Астрахани на правом берегу современного русла Волги — реки Бирюль, которая является предполагаемой восточной границей городища, северной и северо-западной границами является ерик Воложка — старое пересохшее русло Волги. План городища показывает, что главная часть городища находилась на острове, окруженном многочисленными протоками. На левом берегу Бирюля на бэровском бугре "Рябичкин" также имеются культурные напластования. Таким образом, видно, что город состоял как минимум из двух частей — правобережной (более густонаселенной, островной) и левобережной. С 2000 года начаты раскопки на самой высокой части городища. В силу большой мощности культурных напластований, раскоп и сейчас еще не доведен до конца, однако уже сейчас можно с уверенностью говорить о том, что Самосдельское городище входит в число тех редких в Нижнем Поволжье памятников, существовавших в домонгольское время и продолжавших существовать в золотоордынскую эпоху.

Для выяснения хронологии золотоордынских городов важнейшее значение имеет нумизматический материал. Как известно, город Саксин не чеканил собственной монеты, денежное обращение внутри города велось за счет монет, битых в других городах. Монетный материал, происходящий с Самосдельского городища, был опубликован Е.Ю. Гончаровым. Обращают на себя внимание: находки {170} фельса хорезмшаха Текеша (XII в.), монеты Андроника II (1282—1332) и пять Саманидских фельсов IX—X вв. На основании нумизматических данных он убедительно доказал, чтo город, располагавшийся на месте Самосдельского городища, существовал в домонгольское время и имел торговые связи со Средней Азией, также эти материалы свидетельствуют о развитом городском рынке (причем и в начале XIV века). Обращает на себя внимание крайне незначительное количество дирхемов (всего 1 монета, неопределимая XIII века). Это может говорить о том, что в золотоордынское время город утрачивает свое значение во внешней торговле. На основании нумизматического материала Е.Ю. Гончаров выводит хронологию памятника (жизнь в городе прекращается в 30-х годах XIV века), что хорошо согласуется с данными почвоведения о времени затопления основной части городища. Вопрос о времени возникновения города так и остается открытым.

Важную роль в локализации золотоордынских городов Нижнего Поволжья играют карты западноевропейских космографов, однако город Саксин не попал в западноевропейскую картографическую традицию. Это было обусловлено тем, что все карты восходят к времени значительно более позднему, чем 30-е годы XIV века (карта братьев Пицигани — 1367, Каталонский атлас — 1375, карта Фра-Мауро — 1459), город к тому времени уже давно прекратил свое существование. Однако следует отметить тот факт, что карта братьев Пицигани в дельте Волги указывает некий город Cotoba, по местоположению близкий Самосдельскому городищу, а с другой стороны на карте Фра-Мауро значится город на острове (название города не указано), прямо напротив которого на правобережье помещен символ другого города. Два этих символа расположены между Сараем и Хаджи-Тарханом. Города без названий на средневековых картах не редкость, так же как и не редкость неточная локализация каких-либо объектов. Весьма {171} вероятно, в этих двух случаях изображен город Саксин. Таким образом, данные средневекового картографирования не противоречат остальным группам источников.

Необходимо также обратиться к археологическому материалу, происходящему с памятника. В золотоордынское время здесь преобладают вещи, типичные для этого времени: красноглиняная керамика, как поливная, так и неполивная, сфероконические сосуды, "коньки" и пр. Для слоев домонгольского времени характерна посуда: красноглиняная лощеная, лепная сероглиняная и красноглиняная со следами кострового обжига. Аналогии данным находкам имеются в салтово-маяцкой культуре и в материалах Хорезма (начиная с конца VIII — начала IX вв.). Аланский и болгарский компоненты салтово-маяцкой культуры присутствуют на городище, но основу населения, скорее всего, составляли гузы (именно их присутствием можно объяснить высокую степень сходства керамического комплекса домонгольских слоев городища с хорезмийским). В начале IX в. происходит массовое переселение гузов с территорий Хорезма на запад. По мнению Т.Ю. Гречкиной и Д.В. Васильева, именно в дельте Волги в XI—XII вв., и в том числе на Самосдельском городище, формируется материальная культура саксин на основе аланского, булгарского и гузского компонентов (в это время Саксин — небольшой торговый город, что вполне согласуется с данными аль-Гарнати). С нашествием монголов город мог сохранять свои функции и свое название (ведь у монголов не было обычая переименовывать захваченные города, пример Волжская Булгария). Также следует отметить факт сохранения домонгольских традиций в керамическом производстве города в золотоордынское время.

В конце XIII — начале XIV вв. начался резкий подъем уровня Каспия и Волги. Этот подъем, скорее всего, носил характер катастрофы для населения дельты. Самосдельское городище подверглось затоплению и фактически прекратило свое существование (лишь его левобережная {172} часть просуществовала до времени "Великой замятни"). Однако здесь также необходимо вспомнить и о городе Суммеркенте, упоминаемом Гильомом де Рубруком: "При среднем рукаве Волги находится город по имени Суммеркент, не имеющий стен; но когда вода разливается, город окружается водой. Раньше, чем взять его, татары стояли под ним 8 лет". Совсем не обязательно, что Суммеркент Рубрука — это искаженное название города Саксин. Вполне возможно, что Суммеркент может соответствовать городищу Мошаик, также расположенному в дельте и имеющему слои домонгольского времени. Как представляется, на основании вышеизложенного мы с уверенностью можем говорить о правомерности помещения города Саксин на Самосдельском городище.

Пачкалов А.В.
О группе джучидских пулов, чеканенных в ал-Джедиде

А.А. Кротков, опубликовавший монетный комплекс Наровчатского городища, представил 15 экз. медных монет с цветочным орнаментом, чеканенные, по определению исследователя, в Сарае ал-Джедид (Кротков А.А., 1930. С. 36-37). При просмотре нумизматической коллекции Наровчатского музея нами было установлено, что некоторые из монет чеканены не в Сарае ал-Джедиде, а в ал-Джедиде (т.е. слово "Сарай" на монетах отсутствует) (плохая сохранность некоторых монет не позволила исследователю выделить среди монет наровчатского собрания пулы ал-Джедида). Такие монеты стали известны недавно. Только в 2000 г. В.Б. Клоков и В.П. Лебедев опубликовали 5 экз. Подобных монет (из них 2 экз. относятся к 765 г.х., а остальные без обозначения года), которые были найдены на Водянском городище (Клоков В.Б., Лебедев В.П., 2000. С. 81). {173} Несколько пулов ал-Джедида с цветочным орнаментом находятся и в коллекции Саратовского областного музея краеведения (765 г.х. и б.г.) (инв. №№ 53560/аН-57, 53561/аН-58). В настоящее время пулы ал-Джедида с цветочным орнаментом более нигде не зафиксированы. Т.о., очевидно, что наибольшее количество их встречается в Наровчате. Мы предполагаем, что чеканка этих пулов могла производиться именно в этом центре.

Монеты, выпускавшиеся в Мохши-Нуриджане в 1360-е годы, повторяли оформление широко распространенных столичных монет 1350 — начала 1360-х годов (только с пропуском слова "Сарай"). Учитывая, что указанные монеты ранее относились к нижневолжскому чекану, следует указать, что в действительности монет местного чекана в денежном обращении города Мохши было еще больше, чем это предполагалось. Необходим поштемпельный анализ и пулов Сарая ал-Джедид с цветочным орнаментом из наровчатских находок. Возможно, что некоторые из них чеканились также на месте.

Фахретдинов А.И.
Керамический комплекс Балынгузского (Торецкого) III селища

Керамика Волжской Булгарии изучается уже более ста лет, однако и по сей день она продолжает оставаться основным источником в исследовании преемственности булгарской и булгаро-татарской культуры. Особое значение в изучении проблемы генезиса этих культур имеет керамика Волжской Булгарии золотоордынского периода как связующее звено с керамикой Казанского ханства. Изучение булгаро-золотоордынской и т.н. «ханской» керамики, кроме того, способствует разработке проблемы социально-экономического развития булгаро-татарского ремесла. И, {174} наконец, тщательное изучение керамики этого периода позволит исследователям более обоснованно и надёжно использовать ее для более узкой датировки культурных напластований археологических памятников.

Керамике Казанского ханства до последнего времени уделялось недостаточно внимания (см. статьи Н.А. Кокориной). Однако этот тезис применим к археологии этого периода вообще. Поэтому для реконструкции комплекса материальной культуры Казанского ханства большое значение играют материалы из раскопок позднезолотоордынских поселений. Одним из таких памятников является Балынгузское (Торецкое) III селище. В данной работе будет рассмотрена вся неполивная глиняная посуда (материалы раскопок 1998—2002 гг.).

Проведенный анализ показывает, что на памятнике присутствует керамика только трех групп (I, XIV, XVI по классификации Т.А. Хлебниковой). Удивительно полное отсутствие других групп, например XIII (типа «джукетау») и XVIII. Интересно, что в сумме керамика XIV (т.н. «древнерусской») и XVI («славяноидной») групп составляет 30% от общего количества. Доминирующая форма горшковидная, с примесью толченой раковины в тесте. Основной же группой керамики является I «общеболгарская». Посуда хорошо обожжена, имеет кирпично-красный цвет, украшена по плечику многозонным резным линейным, гребенчатым, или в форме «бегущей волны» орнаментом. Характерно вертикальное лощение. Основные формы — корчажки, кувшины со значительно увеличенной высотой тулова, расширяющейся в верхней половине, горшки. Для корчаг характерен рельефный валик в средней части горловины или же рифление. Эта орнаментальная традиция будет развита далее мастерами Казанского ханства и явится своеобразным хронологическим индикатором этого времени.

Таким образом, изученный материал значительно дополняет и расширяет базу данных о материальной культуре {175} поздней Золотой Орды и Казанского ханства. Это позволяет исследователям более обоснованно судить о социально-экономических, этногенетических и иных процессах происходивших в крае в позднем средневековье.

Карпов Э.И.
Типологизация наконечников стрел (по материалам раскопок Казанского кремля)

В ходе раскопок 1994—2003 гг. на территории Казанского кремля собран значительный вещевой материал. Большое количество составляют наконечники стрел. Стратиграфически культурные отложения разделяются на пять слоев: I слой — XX—XIX вв., II слой — вторая половина XVI—XVIII вв., III слой вторая половина XV — первая половина XVI вв., IV слой — со второй трети XIII — первая половина XV вв., V слой — XI — первая треть XIII вв.

Предметом анализа данной работы стали, хранящиеся в коллекциях музея-заповедника "Казанский кремль" 65 железных наконечников стрел и 1 арбалетный. Все они по форме насада являются черешковыми. По характеру поперечного сечения пера или острия они подразделяются на две основные группы: плоские и граненые (бронебойные). В результате анализа нами был выделен 21 тип. I тип (9 экз.) — плоские ромбовидные в сечении. Они выявлены в IV-III слоях Казанского кремля. По типологии А.Ф. Медведева соответствуют 46 типу, бытовавшему в VII—XIII вв. По материалам Болгарского городища (тип БЗ) — XII—XIV вв. II тип (7 экз.) — плоские ромбовидные с упором и расширением в нижней трети длины пера. В Казанском кремле они происходят из III-IV слоев. По А.Ф. Медведеву 40 тип (X-XIV вв.). III тип (7 экз.) — плоские веслоообразные ромбовидные в сечении. В кремле — III-IV слой. По А.Ф. Медведеву — 66 тип (XIII-XIV вв.). В материалах Болгар (тип Б1) — XIV в. IV тип (6 экз.) плоские килевидные вытянутые с наибольшим расширением {176} в средней трети пера ромбовидного сечения. В кремле — III-IV слой. По А.Ф. Медведеву 33 тип (XII—XIII вв.). V тип (5 экз.) — плоские ромбовидные с расширением в середине длины пера и пропорцией пера 13. В кремле — II-IV слои. По А.Ф. Медведеву 43 тип (IX—XIII вв.). VI тип (4 экз.) — плоские ромбовидные с прямыми сторонами и плечиками и наибольшим расширением в верхней половине пера. В кремле — V слой. По А.Ф. Медведеву — 52 тип (VIII—XIII вв.). Остальные типы представлены по одному экземпляру.

Марыксин Д.В.
Исследования памятников городской культуры в Западно-Казахстанской области

На сегодняшний день в Западно-Казахстанской области известно два памятника, относящихся к городской культуре. Это, прежде всего, золотоордынское городище Жаик и город Уральск. Обнаружение в 2001 году городища, относящегося ко времени Золотой Орды, вызвало большой интерес в среде археологов, так как оно является самым восточным памятником городской культуры Золотой Орды (Марыксин, 2003. С. 287).

Памятник Жаик расположен в пределах южных отрогов Общего Сырта, представляющего собой увалисто-волнистую равнину, рассеченную речными долинами на отдельные повышения (сырты). Памятник расположен в степной зоне, охватывающей подзоны темно-каштановых и каштановых почв, характеризующейся континентальным засушливым климатом. В районе расположения комплекса семь месяцев в году наблюдается положительная среднемесячная температура, пять — отрицательная. Безморозный период длится 140 дней. Сумма положительных среднесуточных температур воздуха выше +1°С составляет около +280°С (Москалев, 1985. С. 21).Территория, непосредственно прилегающая к городищу, представлена пойменными {177} почвами, образованными за счет аллювия, приносимого талыми водами. Данный вид почв испытывает воздействие залегающих неглубоко от поверхности грунтовых вод. Мощность гумусового горизонта около 40 см, содержание гумуса — 2,5%.

По своим природно-климатическим условиям район рассматриваемого памятника наиболее благоприятен для развития земледелия, чему также могли способствовать характеристики почвенного покрова.

В 2001—2003 гг. археологические работы велись на следующих объектах:

а. "Кирпичеобжигательная печь",

б. "Малая усадьба",

в. "Большая усадьба",

г. "Восточная баня",

В ходе работ на объекте "Кирпичеобжигательная печь" удалось выяснить, что он является топочной камерой кирпичеобжигательной печи прямоугольной формы. Ее размеры: длина 490 см, ширина 325 см, высота 180 см. Огневая камера состоит из двух торцовых стенок, выложенных из сырцового кирпича размером 30*30*8 см. Вход в топку печи был с юго-западной стороны, от оврага, ведущего к пойме реки. От входа вниз вела дорожка с уклоном в 30°. Дорожка была обмазана глиной, смешанной с дробленным жженым кирпичом толщиной 5 см. Из восьми арок полностью сохранилась лишь первая арка перед входом. Она немного деформирована, но по ней можно реконструировать, очевидно, все остальные не сохранившиеся арки. Внутреннее обследование печи показало, что печь подвергалась многократному ремонту, который виден по многослойной обмазке.

Хронологически и территориально ближайшая подобная печь была исследована на городище Сарайчик в 1950 году. Вероятно, что подобная конструкция кирпичеобжигательных печей в золотоордынские города Поволжья и Урала была занесена из Средней Азии вместе с другими строительными технологиями и традициями (Байпаков, 2002. С. 138). {178}

В ходе раскопок на объекте "Малая усадьба" стало ясно, что это жилая "малая усадьба", состоящая из шести помещений, сложенных из сырцового кирпича следующих размеров: 25*28*8 см, 35*38*7 см, 20*22*6 см, 28*25*8 см, 26*20*6 см, 38*24*7-8 см. Причем стены были обмазаны глиняным раствором, как внутри помещений, так и снаружи. Толщина стен составляет 70 см (Байпаков, 2002а. С. 142).

В площадь раскопа объекта "Большая усадьба" попал частично комплекс жилых и хозяйственных помещений и часть обширного двора "большой усадьбы". Пока расчищено четыре помещения. На раскопе обнаружена П-образная суфа высотой 0,45 м и отопительная система типа кан, топкой которой служил небольшой тандыр диаметром 0,4 м.

Полученные результаты и наблюдения по жилому домостроительству городища Жаик могут быть обобщены лишь предварительно. Постройки возводились из сырцового кирпича прямоугольного и квадратного формата. Малая сохранившаяся высота стен не позволяет окончательно ответить на вопрос — на всю ли высоту стены возводились методом сырцовой кладки? Дело в том, что исследования жилищ поволжских городов золотоордынского времени выявили домостроения т.н. "монгольского типа". Для этих домов характерен квадратный план, сырцовая кладка цокольной части стен по периметру на высоту 50-70 см, а выше устанавливался деревянный каркас стен (Байпаков, 2002. С. 145). Очевидно, что ряд строительных канонов имеют центрально-азиатское происхождение — П-образная суфа и кан, возможно, каркасно-щитовые конструкции стен (Блохин, 2001. С. 138).

Остатки "Восточной бани" были обнаружены на глубине 1,5-1,7 м от уровня современной дневной поверхности в ходе прокладки траншеи для укладки трубы. Хотя сохранность конструкции очень плохая, из-за уничтожения траншеей юго-западной части бани, тем не менее можно предварительно суммировать наблюдения и сделать некоторые выводы. Здание бани было полуподземным помещением. {179} Цокольная часть ее на глубину не менее 1,3-1,5 м была утоплена в материк. Центральное помещение (центральный зал) бани имело восьмиугольный план, вписанный в квадрат со стороной не менее 4 м. Площадь центрального зала, видимо, увеличивали ниши с обогреваемыми суфами (массажные), из него вели проходы в помещения, предназначенные для мытья. Эти помещения были оборудованы большими керамическими тазами и котлами, вмазанными алебастровым раствором в суфы. Обнаружено несколько фрагментов профильных частей этих специфических керамических сосудов (Байпаков, 2002а. С. 148). Наличие общественной бани в городе фиксирует повышенный статус самого города (Смагулов, 2002. С. 96).

Основную массу находок фрагментов керамических сосудов составляют обломки неполивной керамики гончарного производства (около 99% от общей массы). Большей частью это боковины крупных горшков и кувшинов. Отдельную массовую категорию составляют фрагменты от чигирных кувшинов и керамических труб. Эти формы в основном происходят из раскопа 4 и 5 ("восточная баня") и двух шурфов (№ 1 и 2), ранее заложенных в районе бани. Нужно отметить, что почти без исключения все находки керамики происходят из мусорных ям или из заполнений суф в помещениях, или же с территории дворов (Байпаков, 2002. С. 147).

Можно предположить, что название городища Жаик отражено на известной карте капитана Антония Дженкинсона, составленной в 1562 г. Исследовавший эту карту Б.А. Рыбаков показал, что в основу ее положена более ранняя карта 1497 г. — "первая русская карта всей московской державы". На ней выше Сарайчика, но более мелким значком отмечен на правом берегу р. Яика город под названием Shakafni (Смагулов, 2002. С. 97; Марыксин, 2003а. С. 170: Фоменко, 2002. С. 45).

Большой интерес представляют археологические раскопки южной части современного города Уральска, известной {180} под названием "Курени". В 1988 году в ходе разведки в вышеназванном районе были обнаружены кирпичи, которые в данный момент имеют аналогии с кирпичами Двухкамерного мавзолея и некрополя городища Жаик и датируются XIV в. (Кушаев, 1993. С. 134, 136). В данное время в силу ряда объективных и субъективных факторов проведение раскопок "Куреней" невозможно. Исследование города Уральска считается перспективным направлением казахстанской археологии.

Литература

Байпаков К.М., Смагулов Е.А., Ержигитова А.А., 2002. Исследование средневекового города в окрестностях г. Уральска // Вопросы истории и археологии Западного Казахстана. Уральск. Вып.1. С. 135-167.

 Байпаков К.М., Артюхова О.А., Смагулов Е.А., Бексеитов Г.Т., Лобас Д.А., 2002а. Отчет Уральской археологической экспедиции в 2001 году. Археологические работы в Западно-Казахстанской области. Т. 1. Алматы.

 Байпаков К.М., Смагулов Е.А., и др. 2003. Отчет Уральской археологической экспедиции в 2002 году. Археологические работы в Западно-Казахстанской области. Т. 1. Алматы.

Блохин В.Г., 2001. К вопросу о реконструкции и этнокультурной интерпретации золотоордынского однокомнатного четырехугольного в плане дома // Нижневолжский археологический вестник. Волгоград. Вып. 4. С. 136-139.

Кушаев Г.А., 1993. Этюды древней истории Степного Приуралья. Уральск.

Марыксин Д.В., 2003. Средневековое городище Жаик в окрестностях г. Уральска // Культура Сибири и сопредельных территорий в прошлом и настоящем: Материалы Всероссийской (с международным участием) 43-й археолого-этнографической конференции молодых ученых. — Томск. С. 286-287.

Марыксин Д.В., 2003а. Золотоордынское городище Жаик // Махамбет и современность: тезисы студенческой научной конференции, посвященной 200-летию М. Утемисова. — Уральск. С. 169-170.

Москалев Г.Е., Таранов А.Г., 1985. Природа Уральской области. Саратов.

 Смагулов Е.А., 2002. Проблемы исследования средневековых городов в Уральской области // Известия МОН РК, HAH PK. Серия общественных наук. № 1. С. 91-103.

Фоменко И., 2002. Сарматия Прима, или средневековый путеводитель по Руси // Мир истории. № 3. С. 34-47. {181}

Иноземцева А.Н.
К вопросу о планиграфии Селитренного городища и Селитренного городка

Селитренное городище является археологическим памятником мирового значения, местом, где располагалась столица Золотой Орды г. Сарай-ал-Махруса, который был экономическим и политическим центром Поволжья в средние века. Систематическая работа Поволжской археологической экспедиции (ПАЭ ИА РАН) на Селитренном городище ведется с 1965 года. За это время было вскрыто около 30000 кв.м, на которых исследовано: городские усадьбы, ремесленные мастерские, бани, мавзолеи, мечеть и торговая площадь, различные типы домов. Основной археологический материал относится к XIV в., слои XIII и XV вв. до настоящего времени по археологическим данным не прослеживаются. Однако из письменных источников известно о существовании города Сарая в конце XV в. Например, отчет о торговой поездке ширазского купца Хаджи Шамс ад-Дина Мухаммада в Сарай по Волге в 1438 году. В нем приводятся сведения об уровне цен на европейские и китайские ткани, которые купец приобрел в Сарае. Кроме того, в 1471 году Афанасий Никитин, спускаясь по Волге, проплывает мимо населенного пункта, называемым г. Сараем, что тоже говорит о продолжении жизнедеятельности города.

Дальнейший период жизни Селитренного городища связан с постройкой Селитренного городка в 1710 году. На месте развалин Сарая был устроен казенный завод для добывания селитры, из которой изготовляли порох. Для зашиты от калмыцких набегов была построена небольшая крепость с четырьмя башнями и стеной, окруженная валом и рвом, внутри которой находилась церковь и селитренный завод. Эту крепость в еще действующем состоянии видел и описал академик И.П. Фальк в 1770 году. Селитренный завод {182} несколько раз переходил из казны в частные руки и обратно, пока в 60-70 годах XVIII в. окончательно не пришел в упадок. Но рядом с заводом возникло одноименное селение беглых крестьян из центральной России и Украины.

Таким образом, встает вопрос о границах города в XIII—XV вв., также неизвестен период его жизнедеятельности до возникновения Селитренного городка.

Ранее исследованию подвергались преимущественно западные и центральные части городища. В последние годы исследования сместились в восточную часть и на территорию современного села.

Материалы ПАЭ говорят о том, что слои XIV в. покрывают большую часть городища, именно на этот период приходится расцвет государства и максимальный размер города. Материалы раскопов ХХIII-ХХХ, расположенных вблизи Больничного бугра, говорят о наличии русских слоев, датируемых XVIII в., в которых есть перемешанный ордынский слой. В 2001 году исследовался раскоп XXV, расположенный на юго-западном склоне Больничного бугра. В раскопе было исследовано три слоя русского села Селитренного. Золотоордынские находки были получены в переотложенном состоянии. Верхний слой по монетам времени правления Анны Иоанновны был датирован серединой XVIII в. К нему относилось несколько сооружений, при строительстве которых активно использовался золотоордынский кирпич. Нижние слои раскопа были датированы по бронзовой печати с изображением всадника с луком XVII — началом XVIII вв. В этих слоях были расчищены сооружения из дерева с вторичным использованием золотоордынского кирпича. Обращает на себя внимание развал очага из этого слоя. В очаге и вокруг него было прослежено скопление белого порошка и остатки пережженных костей. Скорее всего, это остатки производства селитры. Раскоп XXVI (2002 год) также дал материалы "русского" и золотоордынского времени. В то же время раскопы XXIII и XXIV показывают нам {183} "чистый" золотоордынский слой. Раскоп XXX (2003 год), расположенный на западной окраине села, также свидетельствует об отсутствии русского слоя. Таким образом раскопы 2002—2003 годов позволили выявить северную и западную границы Селитренного городка XVIII в. Расширение географии исследования городища позволит уточнить хронологию развития города.

Дальнейшие исследования городища имеют следующие задачи:

1. Определение восточной и южной границ Селитренного городка:

2. Выявление слоев городища XIII, XV вв.

Исходя из всего выше сказанного и опираясь на мнение исследователей, можно предположить, что слои XIII в. находятся на территории современного села. Об этом свидетельствует наиболее мощный культурный слой и выгодность географического положения в сравнении с другими участками городища (именно здесь находятся самые высокие бугры, вытянутые вдоль излучины р. Ахтуба). Это удобство в очередной раз подтвердилось, когда на этом месте в XVIII в. был построен Селитренный городок. Относительно границ и размеров Сарая в XV в. логично предположить, что город после развала и ослабления государства вновь приобрел границы близкие к границам XIII в.

Сиксимов Д.А.
К современной дискуссии о золотоордынских столицах

Наш доклад посвящен проблеме локализации золотоордынских столиц, ставшей весьма актуальной в последние годы. Традиционная точка зрения по данному вопросу отражена в трудах классиков золотоордынской археологии (Федоров-Давыдов Г.А., 1994; Егоров В.Л., 1985 и пр.), однако сейчас некоторые их положения активно пересматриваются. {184} Мы не будем останавливаться на проблеме локализации города Гюлистан (правомерность помещения последнего на Царевском городище у автора не вызывает никаких сомнений). Цель доклада иная — обратиться к вопросу локализации Сарая XIII в., по которому подобной ясности нет. Анализ нумизматического материала, письменных источников и средневекового картографирования говорит в пользу существования в Золотой Орде одной столицы — города Сарай. В статьях посвященных этому вопросу Сарай однозначно помещался на Селитренном городище, однако археологический материал, происходящий с памятника, дает иную картину — на памятнике нет ни одного слоя, который можно было бы датировать временем ранее 20–30-х годов XIV в. Сводить это к отсутствию эталонных хроноиндикаторов XIII в. — значит, упрощать проблему. Таким образом, локализация Сарая на Селитренном городище, да и само существование города в XIII в. встает под сомнение. Письменные источники по данному вопросу крайне противоречивы. Сведения арабских авторов о Сарае все восходят к XIV в. Сарай XIII в. упоминается только у Рубрука (в данном случае локализация города на Селитренном городище вызывает сомнения), и Марко Поло (который никогда в Нижнем Поволжье не был). Средневековые карты также не могут служить основанием для локализации (самые ранние из них восходят к 1367 и 1375 годам, и даже учитывая их анахроничность на полвека, они отражают ситуацию начала XIV в.). На основании анализа нумизматического материала XIII в., данных археологии, палеопочвоведения и частично этнографии, мы приходим к следующим выводам:

Археологический объект, который можно было бы отождествить с Сараем XIII в., до сих пор не найден. Интерес вызывает точка зрения А.В. Пачкалова (Пачкалов, 2002.С. 177-180).

Сарай XIII в. — скорее всего, не город, в полном смысле этого слова, а небольшое поселение, носившее характер зимника. {185} Гильом де Рубрук описывает, вероятно, не город, а дворец Бату, располагавшийся где-то в Нижнем Поволжье.

Монеты Сарая, битые в Сарае до реформы 710 г.х. выпускались не в Нижнем Поволжье.

Лебедев А.А.
Навесные замки и ключи к ним XVI—XVII веков по материалам археологических исследований селища Вёжи

Всего при раскопках селища Вежи и при сборе подъемного материала было найдено 8 висячих замков и 9 ключей, а также дужки и другие фрагменты данных изделий (Кабатов, 1999). На селище Вёжи на данный момент исследования известны типы B-I, В-II, Е и Д по Б.А. Колчину (Колчин, 1959).

У типа B-I (XIII — сер. XV вв.) было изменено расположение пружин на дужке и добавлен лишний штифт с пружинами, а у ключа при переходе лопасти в плоский стержень стали делать выгиб, в ребре которого имелся пропил для сжимания пружин дополнительного стержня. Тип В-II (XIII — сер. XV вв.) характеризуется тем, что на донце большого цилиндра корпуса, перед ключевым отверстием, был поставлен контрольный штифт (Колчин, 1959. С. 82). Замки типа Д (нач. XV — XVII вв.) имели корпус еще старой цилиндрической формы и обычную дужку, но с новой лабиринтообразной ключевой скважиной, расположенной на донце большого цилиндра. Ключ к такому замку изготовлялся в виде стержня, спаянного из нескольких прямых пластин, и имел в сечении фигуру, подобную ключевой скважине (Колчин, 1959. С. 82-84). Можно предположить, что время бытования замков этого типа на селище Вёжи запаздывает по отношению к новгородским, подобно ножам (Лебедев, 2003. С. 105). У замка типа Е (с XV в.) отсутствует малый цилиндр, его заменяют два выступа с отверстиями, {186} отходящие от концов большого корпуса. У дужки замка нет дугообразного выступа, а вместо него идет прямой соединительный стержень. На одном стержне П-образной дужки имеется пружинный механизм, которым она вставляется в корпус замка и запирается. Другим свободным стержнем дужка, проходя через отверстие в верхнем выступе, входит в другой выступ, замыкая этим замок (Колчин, 1959. С. 84).

Наличие навесных замков и ключей к ним на селище Вёжи на протяжении всего существования вполне может свидетельствовать о следующем:

1) статусе нерядового села;

2) завидной схожести с подобными новгородскими изделиями;

3) влиянии на изменение формы замков технических норм, вкусов потребителя, моды времени.

Литература

Алексеев С.И. Отчет об археологических раскопках селища Вёжи Костромского района, Костромской области в 2001 г. // Архив И А РАН.

Кабатов С. А. Отчет об археологических раскопках селища Вёжи Костромского района, Костромской области в 1999 г. // Архив ИА РАН.

Колчин Б.А., 1959. Железоделательное ремесло Новгорода Великого // Труды новгородской археологической экспедиции. Т. II. / Материалы и исследования по археологии СССР. — М. Вып. 65.

Лебедев А.А., 2003. Ножи селища Вёжи. // Археология Урала и Поволжья: итоги и перспективы участия молодых исследователей в решении фундаментальных проблем ранней истории народов региона. / Материалы XXXV УПАСК, посвященной 450-летию вхождения Марийского края в состав России. — Йошкар-Ола. С. 105.

Рябинцев С.В.
Свадебные обряды сельского населения Костромского Поволжья XIII—XVIII веков

С семейной жизнью крестьянина связано довольно много различных обрядов, начиная с рождения ребенка и заканчивая похоронами. Свадьбы проводили обычно либо {187} осенью, после уборки урожая, с 1 сентября до 15 ноября (к празднику Покрова Пресвятой Богородицы оканчивались все важнейшие сельские работы); либо в период с 6 января до Масленицы, после Пасхи и после Родительского вторника (до начала сельскохозяйственных работ).

Одна из основных целей свадебного обряда — признание брака общиной.

Весь свадебный процесс мы разделили на три условных этапа:

1) досвадебные обрядовые действия,

2) сама свадьба,

3) послесвадебные обряды.

Вся свадьба включает в себя ряд наиболее часто повторяющихся у всех информаторов основных элементов свадебного обряда: I этап — сватание (сватовство), богомолье (пропой), сговорки (девишник), благословение; II этап — венчание, застолье; III этап — пробуждение молодых на следующее утро (в некоторых случаях сюда же можно отнести некоторые обряды, проводящиеся спустя 1-3 недели после свадьбы). Параллельно с этими обязательными действиями всегда добавляются некоторые территориальные особенности (различная форма проведения, изменение места, числа, предъявляемых половозрастных критериев участников того или иного обрядового действия и проч.).

Общий анализ наиболее повторяющихся свадебных действий позволил нам определить план и последовательность их рассмотрения. Это следующие критерии:

1) цель проведения обряда;

2) обязательные условия проведения;

3) действующие лица (участники);

4) последовательность развития событий.

Таким образом, свадьба важное событие как в жизни самих брачующихся, так и в жизни других участников. Свадьба Костромского Поволжья начиная с XIII в. включает в себя как христианскую обрядность (благословение {188} и венчание), так и ряд суеверий, наблюдений и явно выраженные проявления зависимости от земледельческого календарного цикла (соотношение самих свадеб с окончанием или преддверием сельхозработ).

Литература

Виноградов Н.Н., 1917. Народная свадьба в Костромском уезде // Этнографический сборник. — Кострома. С.72-140.

Громыко М.М., 1991. Мир русской деревни. М. С. 372-379.

Забылин М., 1880. Русский народ, его обычаи, обряды, предания, суеверия и поэзия. М. С. 121-128.

Зеленин Д.К., 1991. Восточнославянская этнография. М. С.135.

Калинский И.П., 1997. Церковно-народный месяцеслов на Руси. М. С.34-36.

Пискунов Л.П., 1999. О прошлом деревни Вёжи под Костромой // Костромская земля. Кострома. Вып.4. С. 149-151.

Свадебные ритуалы в Нейском районе Костромской области // Живая старина (23). М., 1999. С. 36-37.

Чередова О.А.
Сени жилых построек селища Вёжи

Видовыми признаками жилых построек являются сени. Сени являются обязательной принадлежностью большинства жилищ и представляют собой помещение, пристроенное к избе во всю длину ее дверной стены. Сени служат подсобным помещением для хозяйственных нужд. П.И. Засурцев выделяет четыре вида сеней:

1) цельнорубные сени, которые отделялись рубленной бревенчатой стеной от цельного большого сруба;

2) прирубленные сени, представляющие собой трехстенный прируб, примыкающий к жилому срубу;

3) пристроенные сени столбовой конструкции;

4) часть производственной постройки.

На селище Вёжи можно говорить о сенях как о неотапливаемом помещении, через которое шел вход в жилую зону.

Анализируя постройки селища Вёжи можно предположить, что цельнорубные сени имели постройки № 14, 20. {189} Прирубленные встречаются четыре раза (постройки № 9, 11, 12, 16). Диаметр бревен, из которых были срублены сени, в среднем около 20 см. Располагались они по всей длине постройки. Самый распространенный вид сеней по материалам новгородских исследований — пристроенные сени столбовой конструкции. Нам известен только один подобный случай (постройка № 10). Однако здесь следует иметь в виду, что специфика культурного слоя памятника (торф, навоз, щепа) не проявляют цветовых различий на уровне зачищаемой поверхности того или иного яруса, и выявление столбовых ям или их остатков крайне сложно. Как правило, сени пристраиваются по всей длине постройки, в нашем случае длина сеней на 72 см меньше, чем длина стенки постройки.

Пол в обнаруженных сенях проследить не удалось.

В конце XV — XVI вв. существуют сени, которые являются продолжением нижних венцов построек — первый тип. В конце XVI в. появляются трехстенные прирубленные сени (второго типа), параллельно с ними продолжают существовать сени первого типа. И лишь в конце XVII в. появляются сени столбовой конструкции.

Таким образом, динамика изменения технологии строительства сеней построек селища Вежи проявляет тенденцию к упрощению (на смену цельнорубным и пристроенным приходят сени столбовой конструкции).

Литература

Алексеев С.И. Отчет об археологических раскопках селища Вёжи Костромского района Костромской области в 2001 г. // Архив И А РАН.

Засурцев П.И. 1963. Усадьбы и постройки древнего Новгорода // Жилища древнего Новгорода. Тр. Новгородской АЭ. Т. IV. — М.

Кабатов С.А. Отчет об археологических раскопках селища Вёжи Костромского района Костромской области в 1999 г. // Архив ИА РАН.

 Материалы и исследования по археологии СССР. №123. — М., 1963.

 Спегальский Ю.П., 1972. Жилище северо-восточной Руси IХ—ХIII веков.

Л. Фараджева Н.Н., 1984. О некоторых спорных вопросах реконструкции новгородского жилища X—XIII вв. // Новгородский исторический сборник 2 (12). — Л. {190}

Дубов Д.С.
Комплекс конструкций городища Городок (Вохомский район Костромская область)

В 2001—2002 годах проводились археологические раскопки городища Городок (Вохомский район Костромской области). Общая исследованная площадь составила 112 кв.м (раскоп I — 64 кв. м; раскоп II — 48 кв. м).

Анализ конструктивного комплекса памятника является важным разделом археологических исследований, определяется как перспективами, которые открываются перед исследователями так и теми задачами, которые он решает. Изучение данного комплекса позволяет сформировать представление о характере развития данного поселения. Выявление конструктивных особенностей памятника даёт возможность оценить его функциональное назначение. Разрешение этих вопросов способствует складыванию целостного представления о памятнике как об объекте археологического исследования, позволяет выявить исторические закономерности его развития.

Наиболее интенсивная жизнь городища протекает в XIII—XV вв.

Культурный слой памятника условно сложен из трех строительных горизонтов. Всего представлено восемь срубных построек. В связи с относительно плохой сохранностью конструкций определение размеров, типов и характера построек является достаточно субъективным. Конструктивный анализ показал, что большинство зафиксированных построек — однокамерные срубы. Часть строений характеризуются большей площадью, сложностью конструкции и ее элементов (двухкамерный сруб, ярко выраженные фрагменты фундаментов, возможно наличие каменки). Все представленные постройки рублены "в обло".

В раскопе I на материке фиксируются 23 столбовые ямы (10 из них составляют линию частокола), 3 хозяйственные {191} и 1 яма-кострище. В раскопе II — 3 хозяйственные ямы.

В связи с разрушением площади памятника осыпающимся берегом р. Вохма, он требует дальнейшего археологического исследования в рамках охранных мероприятий.

Губанов А.А.
Итоги сборов археологических материалов с территории могильника Саранская гора

Могильник Саранская гора находится в 4 км к востоку от села Сканово, обнаружен в связи с работами по добыче щебня и возведению карьера. По остаткам осыпающихся погребений выявлено, что покойные были ориентированы головой на юг-юго-восток. Такая ориентировка наиболее характерна для средневековой мордвы-мокши II тыс. н.э. На памятнике собран подъемный материал, среди которого — элементы одежды, украшения и бытовые предметы. К элементам одежды следует относить сюлгамы и пряжки, а к украшениям — западноевропейские счетные жетоны, колокольчик, раковины-каури и русские монеты — "чешуйки", чеканенные из серебряной проволоки.

Сюлгамы представлены двумя формами: лопастными и кольцевыми. И лопастные и кольцевые сюлгамы встречаются в примокшанских мордовских могильниках XVII—XVIII вв. Найденное на территории могильника двулезвийное кресало имеет овальную форму и овальный вырез. На конце предмета просверлено отверстие, в которое вставлено кольцо для подвешивания. Такие кресала также встречаются среди материалов позднего средневековья у мордвы.

К ременной гарнитуре относятся сердцевидная медная и железная рамчатые пряжки. Бронзовый колокольчик в нижней части украшен выпуклым ободком. Подобный колокольчик встречен в могильнике мордвы-эрзи XVIII — начала XIX вв., расположенном на территории Самарской {192} области. На памятнике также обнаружены западноевропейские счетные жетоны и серебряные монеты — "чешуйки". Все жетоны чеканены в Германии. На трех из них удалось прочитать имена мюнцмейстеров — Вольфа Лауфера и Иоганна Вайдингера, которые выпускали свою продукцию в XVII—XVIII вв.

Найденные на территории могильника серебряные проволочные копейки — "чешуйки" относятся, судя по надписям, ко времени правления Михаила Федоровича и Петра Алексеевича.

Материалы могильника Саранская гора свидетельствуют о географической близости с Кельгининским могильником, о чем говорит ряд аналогий предметов, а также погребальная обрядность. Схожесть в элементах одежды может быть обусловлена не только тем, что оба могильника являются примокшанскими погребальными памятниками мордвы-мокши и, таким образом, тесными контактами внутри этого региона, но и близостью к русским территориям, откуда, по нашему мнению, доставлялись украшения и элементы одежды для мордовского населения.

Предварительная датировка могильника Саранская гора может быть установлена в пределах XVII—XVIII вв.

Мичурин А.П.
Археологические исследования памятных мест, связанных с именем Ивана Сусанина

В период с 2001 по 2003 гг. проводились археологические исследования в Сусанинском районе Костромской области. Интерес к исследованию был вызван актуальной потребностью в решении исторических проблем Костромского региона в контексте политических событий "смутного времени" начала XVII в. В связи с этим раскопки велись в следующих местах: прежде всего, в селе Домнино, где в начале XVII в. находилась усадьба Романовых, приказчиком {193} которой и был Иван Сусанин, далее деревня Деревеньки, откуда происходил Сусанин и где жила его семья, деревня Хрипели — родина матери Сусанина, наконец село Исупово, где находился вход в Чистое болото, куда, по легенде, Сусанин завёл польско-литовский отряд.

На месте ныне не существующей д. Деревеньки было разбито 13 рекогносцировочных шурфов 1*1 м (для определения местоположения села) и 1 шурф 2*4 м в его центральной части, где зафиксирована хозяйственная яма и часть элементов конструкций. Мощность культурного слоя составляет 40-60 см. Материалы, представленные в шурфе, относятся к периоду XVI—XVII вв.

На месте ныне не существующего с. Хрипели также было разбито несколько шурфов. Мощность культурных напластований колеблется от 20 до 50 см. Обнаружены фрагменты керамики, наиболее ранние относятся к XV в.

В с. Домнино раскопки велись на территории бывшего посада. Был заложен раскоп 4*4 м, самые ранние материалы представлены XIV—XV вв., мощность культурного слоя составляет 60-100 см., также заложена траншея на территории погоста, вскрыто 2 погребения (XVII—XVIII вв.) сопровождающий материал представлен нательными крестами и слезницей.

В 2002—2003 гг. проводились археологические исследования Исуповского некрополя. Было заложено два раскопа общей площадью 220 кв. м. В общей сложности обнаружено и исследовано 76 погребений. Сопровождающий материал представлен нательными крестами, слезницами, медными женскими головными украшениями, пуговицами, и др. Все погребения совершены в соответствии с христианскими канонами. Исуповский некрополь начинает формироваться в XV в. и существует на одном и том же месте продолжительное время, вплоть до начала XIX в. Особенно интенсивно захоронения на месте исследования осуществлялись в XVI—XVIII вв. {194}

Охрана памятников и методика

Крыкля Е.А.
Ситуация с охраной археологического наследия в Российской Федерации (на примере Республики Башкортостан)

1. Несмотря на деятельность государственных органов охраны памятников, постоянно совершенствующееся законодательство продолжается активное разрушение памятников истории и культуры, в том числе памятников археологии. Причины разрушения — как природные, так и антропогенные процессы.

2. Важнейшими проблемами сохранения памятников истории и культуры являются:

— Неразработанность главных понятий ("памятник археологии", "археологическое наследие").

— Отсутствие механизмов действия законодательства об охране памятников истории и культуры и четкой системы ответственности за его нарушение.

— Большое влияние природных факторов на разрушение памятников археологии.

— Бесконтрольное загрязнение окружающей среды и нерегламентированные землепреобразующие работы.

— Неполные данные о поставленных на государственный учет памятниках археологии вследствие, отсутствия или частично проведенных мониторинговых исследований.

— Активизация грабительских раскопок "кладоискательства".

3. В зависимости от конкретных условий могут сочетаться различные формы мероприятий по обеспечению сохранности и использования памятников археологии. {195}

Рассадин В.Н.
Методика археологических исследований селища Вежи

Селище Вёжи было открыто в 1995 г. в ходе археологического обследования Костромского разлива Горьковского водохранилища. С целью спасения от разрушения культурного слоя памятника с западной стороны Горьковского водохранилища были начаты охранные раскопки. Раскоп I, заложенный в юго-западной части памятника, вытянут вдоль интенсивно разрушающегося западного берега острова. Культурный слой памятника сложился из остатков щепы, навоза, навезённой глины и, в силу данных причин, в нём прекрасно сохраняется органика. Слой начал формироваться как минимум в XIII в. и непрерывно нарастал вплоть до 1952 г. (строительство Горьковского водохранилища). В наибольшей своей части мощность культурного слоя достигает высоты до 5 м над современным уровнем водохранилища.

Раскоп I имеет неправильную подпрямоугольную форму и разбит на квадраты размером 2*2 м каждый. С запада на восток линии квадратов получили наименование заглавными буквами русского алфавита (А, Б и т.д.), с юга на север — арабскими цифрами (1, 2 и т.д.). Общая площадь раскопа составила 128 кв.м. Следует отметить, что горизонтальные пласты не совпадали по залеганию с теми или иными слоями ярусов. Это объясняется тем, что как современный, так и древний рельеф на территории раскопа понижался с севера на юг, отчего конструкции одного яруса в разных концах раскопа могли сильно диссонировать в отметках друг с другом. На планах раскопа постройки и объекты сведены к определённым ярусам. Были сняты профили стенок. Нумерация индивидуальных находок давалась в связи с их обнаружением при послойной разборке памятника. В связи с тем, что мощность строительных горизонтов раскопа I не {196} одинакова, нами было принято оставить нумерацию, отображающую последовательность их обнаружения. Находки обработаны, зашифрованы и внесены в коллекционные описи. Массовый материал внесён в таблицы, индивидуальные находки находятся в процессе зарисовки и фотофиксации. И те, и другие находятся на детальной обработке в Лаборатории археологических исследований Костромского государственного университета, после чего планируется обязательная сдача на государственное хранение в ГУК КОИ-АМЗ "Ипатьевский монастырь".

Литература

Алексеев С.И. Отчет об археологических раскопках селища Вёжи Костромского района Костромской области в 2001 г. // Архив ИА РАН.

 Кабатов С.А. Отчет об археологических раскопках селища Вёжи Костромского района Костромской области в 1999 г. // Архив ИА РАН.

Попов В.В.
Историография археологии Пензенской области

Под историографией понимается, как правило, история изучения и развития исторических источников. Древняя история Пензенского края, которая дошла до нас в основном в виде археологических источников, обусловливает специфику наших знаний об истории края. Во-первых, главной задачей любого археолога является обнаружение новых памятников археологии и их исследование. Во-вторых, этот источник очень фрагментарен, что создаёт определенные трудности для реконструкции исторического процесса.

В Пензенской области археология охватывает период с эпохи мезолита до эпохи средневековья. Объекты изучения — 30 памятников каменного века в основном на реке Суре в районе с. Бессоновка и на р. Мокше у с. Потодеева; более 2000 памятников бронзового века — в основном курганов; около 20 поселений раннего железного века; свыше {197} 30 памятников средневековой мордвы, преимущественно могильники; более 80 памятников средневековых буртасов — около 10 поселений Золотой Орды; городки и валы засечной черты XVII в.

Работа археологов развивалась по нескольким направлениям — это поиск новых памятников, раскопки поселений и могильников. Первое упоминание памятников археологии относится к 1768 г., когда академик П.С. Паллас описал Юловское городище. В середине XIX в. в «Пензенских губернских ведомостях» появляются регулярные сообщения о находках. В конце XIX в. издаются брошюры и книги, организуются первые раскопки.

В начале XX в. В.М. Терехин выделяет каменный, бронзовый и железный века в истории края. Он открыл и исследовал первые памятники мордвы. В то же время в Кузнецком и Сердобском уездах Саратовской губернии Ф.Ф. Чекалин основное внимание уделял средневековым крепостям и валам. В Пензе создаются различные общества по изучению древней истории (СУАК, ПУАК, ПОЛЕ), которые публиковали материалы по археологии в своих «Трудах».

В 1913 г. А.А. Кротков создаёт первую археологическую карту Кузнецкого уезда, в 1925 г. А.А. Спицин — археологическую карту Пензенской губернии. В 1970 г. вышла археологическая карта Пензенской области, составленная М.Р. Полесских.

Для первой половины XX в. характерен переход к новой методике, при которой собирались все вещи, обнаруженные на памятнике. Одновременно шел процесс осмысления обнаруженных материалов. Основное внимание уделялось реконструкции истории мордвы.

Новый этап в археологии края наступил с 1950-х годов: организовано много крупных и долголетних экспедиций из Москвы, Саранска, Казани, Пензы.

Особая заслуга в развитии археологии в крае принадлежит М.Р. Полесских, который открыл и реконструировал место {198} и время появления мордвы-мокши и буртасов. По археологии края защищено несколько кандидатских диссертаций.

В 80-е годы XX в. основной задачей археологии стала паспортизация археологических объектов, для чего был создан отдел по охране памятников истории и культуры края. Проводится широкое археологическое исследование Пензенской области.

В 1990-е годы основное внимание уделялось охранным раскопкам, обработке археологических материалов в фондах музеев и обобщению результатов исследований.

Пензенский государственный педагогический университет с 1950-х г. готовит археологов, археологическим просвещением занимается отдел археологии Пензенского краеведческого музея и районные краеведческие музеи. Охранные работы проводила археологическая группа Пензенского отделения ВООПИК. В школах и на станциях юных туристов функционируют археологические кружки и летние археологические лагеря.

В 1990-е годы археологические экспедиции Пензенского краеведческого музея проводили исследования стоянок эпохи неолита — раннего металла (В.В. Ставицкий), древнемордовских могильников и средневековых памятников булгарского типа (Г.Н. Белорыбкин) и особенно активно засечные черты XVI—XVII вв. (В.И. Лебедев).

Крылов Е. В.
Методические аспекты проведения семинарских занятий по курсу "Основы археологии" (1 курс, д/о)

1. Эффективность учебно-воспитательного процесса в вузе зависит от того, насколько органично в нем сочетаются групповая и индивидуальная деятельность студентов. Практические семинарские занятия, выступающие {199} как средство приобретения и углубления знаний, обладают еще и функцией их самоконтроля со стороны студента. Они помогают формировать его активность, творческую самостоятельность в процессе учебы.

2. Цель семинарских занятий по курсу "Основы археологии" исходит не только из содержания предстоящей работы, заранее определенной программой, но из уже прочитанного или еще продолжающегося курса лекции по данному предмету. Поэтому ведущей дидактической задачей является углубление и осмысление учебного материала на основе самостоятельной работы с литературой.

3. Перед проведением семинаров преподаватель должен определить для себя, на кого он будет ориентироваться в своей работе. Либо в группе выделяются студенты, активно и стабильно работающие в течение всего семестра (их, как правило, не больше 25-30% от всего состава учащихся), либо же деятельность преподавателя строится на качественной работе с большинством, среди которого имеются менее активные студенты. В силу специфики "Курса археологии" особо следует позаботиться о средствах наглядности — иллюстративных и информационных материалах. Однако их выбор должен быть оптимален.

4. Начало семинара всегда должно сопровождаться вступительным словом преподавателя, в котором он определяет цель занятия и пути ее достижения, мотивацию учащихся (4-5 минут). Замечено, динамичное начало создает атмосферу деятельной активности, рабочий настрой студентов в группе.

5. Следующие за этим доклады снижают активность остальных студентов, однако достаточно жесткий регламент сообщений — 5-7 минут не позволяет полностью рассеять внимание слушателей. Целесообразно завершать всякий доклад и его обсуждение подведением блиц-итогов сказанного. Это делает либо сам педагог, либо проговаривает вместе с докладчиком, либо резюмирует кто-то из {200} товарищей. Такой прием полезен не только для закрепления услышанного, но и для логического и плавного перехода к разбору следующего пункта плана.

6. Немаловажным аспектом проведения семинара является сочетание традиционной для вузов его формы организации (заслушивание докладов, обсуждение, выставление оценок) и задавание преподавателем контролирующих вопросов после обсуждения любого доклада, напоминающее фронтальный опрос в школе. Таким образом педагог охватывает всю группу в целом, а не только активную ее часть. Вопросы могут быть построены таким образом, чтобы в подробностях дополнять уже сказанное, предварять дальнейший ход работы. Такая форма проведения семинарского занятия видится нам разумным компромиссом между "классическим" вузовским семинаром и методом широкого контроля над усвоением знаний студентами с помощью опрашивания.

Крылов Е.В.
Методологические проблемы историографических исследований в отечественной археологии

1. Историографическая проблематика на современном этапе развития археологии является сферой приложения научных интересов многих исследователей. Специфика сегодняшней ситуации в динамично развивающейся археологической науке определяется усложняющимися ее познавательными задачами, формированием новых научных направлений и вследствие этого меняющимися функциями историографии. История археологии оформляется в самостоятельный и незаменимый компонент системы археологического знания с собственной методологией.

2. Однако при историографическом исследовании по истории археологии перед учеными встает ряд сложных {201} теоретических и методологических проблем, которые характерны и для историографии в целом. Довольно часто конкретные исследования по истории археологии носят фактографический характер, что, безусловно, необходимо для систематизации отдельных историографических фактов. Однако для отражения многогранного процесса развития научного знания как системы, для объединения фактов общей идеей нужен более сложный, историографический уровень, который возможен при междисциплинарном подходе (Зевелев А.И., 1987; Оконникова Т.И., 2002; Мельникова О.М., 1993, 1994, 1995, 2000, 2003).

3. Другими не менее важными частно-научными проблемами выступают периодизация истории отечественной археологии, определение содержания понятийного аппарата (напр., "течение", "направление", "научная школа" и др.), специальный комплексный анализ историографических источников, разработка системы оценок историографических фактов. Немаловажным является также и понимание уровневой организации историографического знания (Мельникова О.М., 1998, 2002, 2003).

Поиски решения данных познавательных задач приводят исследователя в область междисциплинарного анализа, требующего обращения к опыту философии, методологии истории, а также таких относительно молодых научных дисциплин, как науковедение, информатика, прогностика, социальная психология, устная история.

Одной из актуальных задач историографии является системный анализ научных сообществ (в т.ч. научных школ как элемента этого социального явления) путем создания модели их функционирования. Здесь важное значение приобретает проблема выбора историографических источников, которые разнообразны, и работа с которыми представляет для историков археологии огромное поле деятельности (Мельникова О.М., 1993, 1998, 2002, 2003; Мягков Г.Л., 2000). {202}

Итак, решение методологических проблем историографии является одним из перспективных и значимых направлений развития как исторической науки в целом, так и археологической в частности.

Краснопёров А.А.
Методика реконструкций возрастных структур древнего населения Прикамья⁴⁾

Специфика археологического материала как источника при попытке социальных реконструкций (как и любых других — экономических, политических, этнокультурных) заключается в том, что археолог имеет дело с памятниками материальной культуры древних людей: остатками жилищ и культовых сооружений, предметами быта, украшениями, оружием и т.д. "Выжать" социальную информацию из подобного рода источников весьма нелегко. Поэтому следует говорить о выработке специальных методик для выявления информации, касающейся социальных процессов, происходящих в той или иной культурной среде. Подобные методики должны быть адаптированы для определенных крупных эпох истории человечества (общественно-экономических формаций), внутри них — для древностей, оставленных представителями разных культурно-хозяйственных типов. Следующим уровнем является разработка методов, применяемых на материалах с определенных по своему типу памятников (поселения, могильники, культовые сооружения и пр.). От выработки универсальных рецептов при изучении разных по своему происхождению древностей, по всей видимости, приходится отказаться.

Большинство современных исследований социокультурных явлений на основе археологического материала базируется на широком применении компьютерных {203} технологий. В основе создания компьютерной базы данных лежат положения о сложности системы погребального комплекса, который следует делить на три основных блока: погребальное сооружение, останки погребенного и погребальный инвентарь (Леонова Н.Б., Смирнов Ю.А., 1977. С. 19; Лебедев Г.С., 1977. С. 24; Ольховский B.C., 1986. С. 70-71). Собственно, вся эта трехчленная структура разрабатывалась на материалах погребальных памятников с курганным обрядом захоронения (независимо от территориальной и культурной принадлежности) и базируется на тезисе об уровне трудовых затрат на совершение погребения (Binford L., 1971; Массон В.М., 1976). Данная система калькируется и на грунтовые могильники, при этом часто игнорируются принципиальные отличия этих двух типов памятников. Для грунтовых погребений объем работ в принципе меньше, менее выразителен. В грунтовых погребениях более менее четко (если позволяют особенности грунта) фиксируются два параметра могильной ямы — длина и ширина. Глубина могильной ямы признак ненадежный, ввиду распашки, "оплывания" слоя под воздействием эрозии, поэтому реально можно принимать во внимание только глубины, превышающие обычную глубину погребений для данной археологической культуры, т.е. отражающие дополнительные трудовые затраты по сравнению с необходимыми трудовыми затратами (Добролюбский А.О., 1980, 1982). Даже в случае сильного "оплыва" насыпи кургана в результате деятельности антропогенных или природно-климатических факторов общий объем насыпи (и работ) можно, например, восстановить по окружности ровика.

Этнологи под социальной стратификацией понимают возникновение в процессе разложения первобытнообщинного строя групп населения, различающихся своим общественным и/или имущественным положением (цит. по Афанасьев Г.Е., 1993. С. 5). Одно из лучших определений социальной стратификации принадлежит П. Сорокину: "Социальная {204} стратификация — это дифференциация некой совокупности людей (населения) на классы в иерархическом ранге. Ее основа и сущность — в неравномерном распределении прав и привилегий, ответственности и обязанности, наличия и отсутствия социальных ценностей, власти и влияния среди членов того или иного сообщества" (Сорокин П., 1992. С. 302). Этнографы, изучая материалы синполитейных обществ, прежде всего Африки, отмечали, что одним из важнейших структурообразующих принципов является половозрастное деление. В качестве структурного критерия выступает не просто возраст, а возраст социальный, т.е. относительный признак, согласно которому возрастная группа формировалась как производственный коллектив. На ранних стадиях категория "социальный возраст" в допустимых пределах соответствовал категории "биологический возраст" (Калиновская К.П., 1982. С. 60-61). Главная проблема, с которой сталкивается исследователь социального строя древних обществ, особенно обществ, не имевших своей письменной истории, это проблема отражения социальной информации в археологическом материале. В 30-е годы в советской археологии оформилось целое направление, получившее в историографии название "социологической школы" (Генинг В.Ф., 1982. С. 176-180; Клейн Л.С., 1993. С. 44-46). Однако жесткий схематичный подход к древностям, и их однозначная интерпретация (Генинг В.Ф., 1982. С. 190-196), как правило основанная на небольшом в количественном отношении материале, позволяет утверждать, что многие выводы относительно уровня социального расслоения в среде носителей той или иной археологической культуры зачастую требуют серьезного пересмотра. В особенности это касается памятников, оставленных племенами и народами, история которых никак не отражена или слабо освещается в письменных источниках. Основной методологической посылкой, обусловливающей закономерную постановку проблемы, служит положение о {205} том, что в погребальном обряде отражаются так или иначе социальные отношения, бытующие в среде древних социумов (Алекшин В.А., 1981. С. 5-7; Генинг В.Ф. и др., 1990. С. 9-10). B.C. Ольховский отмечал существенное, если не преобладающее влияние социальных и физиологических факторов на формирование погребальных памятников, в результате чего они чаще остальных подвергаются исследовательской обработке (Ольховский B.C., 1986. С. 74-75)

Следует помнить, что социальная детерминированность — лишь одно из нескольких возможных объяснений системы погребальной обрядности. Основным правилом при проведении любых социальных реконструкций на базе погребального обряда может стать положение В.А. Алекшина: "…социальными факторами должно объяснять все многообразие погребального обряда, представленного в одном могильнике, оставленном единым по культуре населением, все погребения которого относятся к хронологически небольшому периоду, в материале которого нет достоверных следов прихода нового населения" (Алекшин В.А., 1975. С. 50). Характерно, что социальная структура общества, отраженная в погребальном памятнике, начинает рассматриваться исследователями как системное явление: в любом социуме, начиная с эпохи энеолита, функционировало несколько структур. B.C. Ольховсхий (1995) выделяет следующие: 1) половозрастная, 2) семейно-брачная, 3) ранговая дифференцирующая, 4) профессиональная дифференцирующая, 5) имущественная дифференцирующая 6) религиозно-конфессиональная, 7) мифологическая. В.А. Алекшин (1981) — 6 информационных блоков: 1) представления людей о путях и способах перехода умерших в иной мир; 2) проблемы культурогенеза; 3) половозрастные группы древнего населения; 4) степень социального расслоения; 5) формы семьи и брака; 6) демографические аспекты.

Довольно интересно ставит вопрос о половозрастной дифференциации населения срубных племен А.В. Кислый {206} (1985). Деление погребенных по полу и возрасту он проводят по наличию в захоронениях определенного набора керамической посуды. Предположение основывается на факте наличия у разных половозрастных групп определенного имущества в зависимости от функций и задач, выполняемых этими группами в системе общественного разделения труда, и по их положению в сфере общественного распределения. Н.П. Матвеева, рассмотрев 705 антропологически определенных погребений из 43 могильников саргатской культуры, делает выводы о существовании возрастных классов у древнего населения Приобья, однако такой вывод представляется преждевременным, т.к. основными характеристиками систем возрастных классов является постоянство по времени, составу, воспроизводство как социальный институт, и, прежде всего, институализированность (Калиновская К.П., 1992. С. 165-166), но они могли сохранится как пережитки. В последних крупных русскоязычных работах по данной проблематике ситуация обстоит так: Д.С. Коробов (2003), рассматривая социальную стратификацию аланского общества, не располагает антропологическими определениями, необходимыми для характеристики возрастного деления; Е.В. Иванова (2001) имеет для захоронений срубной культуры антропологические данные о 322 погребенных, однако в качестве возрастных категорий исследовательницей берутся группы, выделяемые демографами для оценки численности популяции, при этом автор делает многочисленные ссылки, показывающие несоответствие демографического состава населения и представлений о возрасте у архаических обществ.

Алгоритм исследования социальной стратификации древних обществ по археологическим данным неоднократно излагался как в отечественной (Алекшин В.А., 1975. С. 50-51; 1981. С. 5-6; Генинг В.Ф. и др., 1990. С. 195), так и в зарубежной литературе (например, Hodson F.R., 1979. Р. 23; Juirgensen L., 1988. РР. 21-25; 1992. PP. 18-23). Суть его в выделении {207} первоначально половозрастных групп и исследование структуры общества внутри каждой группы (мужчины, женщины, дети). Коэффициент распределения признака вычисляется по различным формулам, за норму распределения принимается 1±0,3. Одно из преимуществ статистических методов — выборочный метод. Под выборочным методом понимается частичное (или несплошное) статистическое наблюдение. Вся совокупность единиц наблюдения называется генеральной совокупностью, выборка — часть генеральной совокупности. Конечной целью выборочного наблюдения является распространение полученных результатов на всю совокупность единиц данного рода (Бунятян Е.П., 1982. С. 79-80). Поскольку антропологические определения имеются не для всех погребенных, такие захоронения можно считать случайной выборкой (при условии их наличия во всех группах памятников). Однако в итоге статистических операций получается не социальная структура, а определенное количество более или менее полных "идеальных" моделей погребальных комплексов (Ольховский B.C., 1995. С. 96).

Первый этап данных методик (Генинг В.Ф., Борзунов В.А., 1975; Бунятян Е.П., 1985; Генинг В.Ф. и др., 1990 и др.) — разделение по полу и возрасту — подходит для решения задачи выявления половозрастной структуры, второй (собственно моделирование социальной структуры) — нет. Этнологи и социологи выделяют большее количество возрастов жизни. Все народы различают этапы детства, взрослости, старости (Кон И.С., 1981. С. 101), либо детства, юности, зрелости, старости (Попов В.А., 1981. С. 91). Из них каждая стадия характеризуется определенными свойствами, функциями, правами, обязанностями. Но это минимальная структура. Разнообразие этнографических материалов свидетельствует о различиях реальных и особо символизируемых культурой степеней. Следовательно, мы не можем считать эту схему приемлемой для рассматриваемого общества. {208} Однако даже эти 4 группы не укладываются в математическую модель методик социальных реконструкций, т.к. "среднее" значение распределения признака изменяется пропорционально увеличению числа объектов, и для 4-х групп оно равно 2±0,6. При невозможности задания изначального количества сравниваемых единиц возможен другой подход — от вещи к группе — корреляция наличия вещи или предмета с возрастом погребенного, при костяке которого он находился, построение графиков, и, при обобщении материалов, сведения этих графиков в один и получения реальных возрастных рамок группы древнего населения. Данный подход, безусловно, механистичен, но он может дать свой результат.

Исходя из вышесказанного, мы попробовали использовать методику многомерного статистического анализа пьяноборских погребений, в сочетании с более подробным описанием исходного материала, учитывающим расположение погребального инвентаря в камере и на теле покойного.

Список признаков составлялся с использованием работ И.С. Каменецкого (1983, 1986), В.Ф. Генинга (Генинг В.Ф. и др., 1990), Н.А. Рычкова (1982, 1985), Е.П. Бунятян (1982, 1985) и др., однако потребовалась значительная корректировка с учетом реалий конкретной АК.

Поскольку работа нацелена на поиск возрастной дифференциации населения пьяноборской культуры, описание исходного материала завершалось на стадии фиксации количества тех или иных категорий погребального инвентаря; без подробностей типологических, технологических и прочих различий самих вещей. При описании предпочтение отдавалось архивным материалам — отчетам о раскопках, т.к. при публикации неизбежно накапливаются ошибки. При этом весь материал делился на группы по принципу их отношения либо к одному из элементов костюм а: головному убору, шейным, нагрудным, поясным украшениям, обувному набору, прочим деталям (браслеты, перстни и т.д.) одежды, либо к инвентарю (керамика, деревянные {209} изделия, оружие). Разделение инвентаря на эти группы основывается на данных этнографии, которые свидетельствуют, что любое изменение статуса человека (возрастное, социальное) отражается внешне в его поведении, речи, костюме, видах деятельности, обязанностях, правах (Кон И.С., 1988. С. 93-94). Рассмотрение оружия в качестве отдельной категории объясняется теми же причинами, а также тем, что для обучения техникой владения оружием необходимо время — период обучения, лишь после которого индивид получал его. Весь объем материала был разделен на хронологические группы в концепции Р.Д. Голдиной (1999): III—I вв. до н.э., I—II вв. н.э., III—V вв. н.э., для удобства сравнения и выявления динамики в развитии возрастных структур.

Полученная в результате анализа иерархия погребений в зависимости от насыщенности предметами инвентаря интерпретировалась как возрастная градация оставившего могильник населения.

Подъяблонская Е.М.
Зависимость функционального назначения керамики от размеров

Работа посвящена изучению керамики самого массового археологического материала, что позволяет вести исследования в разных направлениях, в том числе и в трассологическом. Целью работы является определение функционального назначения посуды в зависимости от её размеров. Для этого был решен ряд задач: исследование коллекции с точки зрения следов использования; определение объемов сосудов, выделение групп; сопоставление выделенных групп с полученными на первом этапе данными.

Источником является синташтинская керамика из могильника Каменный Амбар-5. Автор раскопок А.В. Епимахов. {210} Всего в курганах содержалось 118 сосудов, в том числе около 70 археологически целых.

В качестве критериев функционирования выбраны: наличие пригара (основной критерий) и затертости (механическое повреждение поверхности дна и, в меньшей степени, венчика).

Каждый сосуд формализовался в виде совокупности усеченных конусов (сосуд открытой баночной формы — один усеченный конус, закрытой баночной формы — два конуса, горшечной формы — три конуса). Расчет объемов производился по формуле: V = l/3ph(R2+Rr+r2). Использованы данные замеров внутренней профилировки.

Серия сосудов неоднородна по размерам, что позволяет выделить ряд групп. Функциональное назначение сосудов разных групп было различным. Это подтверждается характером распределения признаков использования. Около половины сосудов отображают соответствующие признаки, причем большая часть этой серии имеет объем 1-4 литра. На ряде сосудов разные признаки использования сочетаются. Это позволяет утверждать, что выделенные группы различались функционально.

Шабунина И.А.
Реконструкция средневекового женского костюма мордвы: проблемы и перспективы

Народный костюм любого этноса обладает неповторимыми особенностями, сочетает в себе не столько эстетические пристрастия его носителя, сколько религиозные, культовые представления, и поэтому несет глубокую семантическую информацию. Кроме того, костюм играет роль атрибута народной самобытности, заключает в себе ценную информацию об особенностях культурно-исторического развития этноса, наравне с языком служит продолжению традиционных основ развития и этнического самоопределения. {211}

В связи с вышесказанным мордовский национальный костюм представляется ярким комплексом традиционных представлений народа, его обычаев и истории. Особенно это относится к костюму женскому, который сохранил до наших дней многие неизменные черты и особенности. Этнографы, изучавшие мордовский национальный костюм, в разное время обращали внимание на то, что он практически все свои элементы сохраняет, даже несмотря на смену материалов и сырья для его изготовления. Такая приверженность традиции еще раз доказывает, что в основу создания костюмных комплексов положены не индивидуальные представления об эстетике наряда, а накопленное многовековой историей суждение целого народа об идеальном облике человека. Во многих традиционно мордовских селах секреты создания народного костюма передаются от поколения к поколению и свято охраняются от всякого вмешательства со стороны все более развивающейся стандартизации. Многие детали, используемые для изготовления костюмов, производились с некоторых пор в промышленных масштабах. Это и ткани, и всевозможная бижутерия, бусы, металлические украшения и т.п. Однако в целом костюм продолжал сохранять общие черты со своим древним предшественником.

О народной одежде мордвы конца XVIII — XX вв. издано множество работ этнографов, в которых делается попытка ретроспектировать данные археологических раскопок мордовских могильников на современный вид костюма и таким образом проследить историю возникновения и развития его отдельных компонентов. Таковой, например, является комплексная работа В.Н. Белицер по мордовской народной одежде. Однако до настоящего времени мало кто из исследователей обращался к теме комплексной реконструкции костюма, восстановлению не только отдельных его элементов (головного убора, одежды, обуви, набора украшений и т.п.), но воссозданию костюма в его целостности. Причем здесь играет {212} огромную роль не только сам вид наряда, но и его культовое значение, ареал распространения, половозрастные различия его обладательниц, их социальный статус и семейное положение. Как видим, результаты такой работы представляют немалый интерес и открывают широкие горизонты для исследовательской деятельности в данном направлении.

Восстановить мордовский средневековый женский костюм представляется вполне возможным по материалам инвентаря могильников. Погребальные памятники занимают значительную часть археологических источников по истории древней мордвы, тем более что к настоящему моменту таких материалов уже достаточно много. Древнемордовские могильники исследованы в значительной мере практически на всей территории их распространения. Результаты раскопок систематизированы и опубликованы; опираясь на них, некоторые исследователи уже предпринимали попытки реконструкции отдельных элементов мордовского народного костюма. Здесь следует вспомнить работы В.Н. Мартьянова по реконструкции женского головного убора мордвы-мокши VIII—XI вв., А.Е. Алиховой, которая уделяла много внимания воссозданию мордовского женского костюма; Р.Ф. Ворониной, также предпринявшей попытку восстановления головного убора среднецнинской мордвы и многие другие. Безусловно, особенно много внимания исследователями уделялось систематизации и анализу погребального инвентаря, а в частности комплексов украшений (работы В.И. Вихляева.). Кроме того, многие материалы раскопок древнемордовских могильников положены в основу комплексных работ по истории и этнографии мордовского народа.

Конечно же, при использовании материалов могильников будет восстанавливаться именно погребальный костюм и возникает вопрос о том, как он соотносится с костюмом реальным, повседневным. Здесь следует вспомнить работы некоторых этнографов, которые утверждали, что мордва практически всегда хоронила своих соплеменников {213} в лучшей одежде, которая была при этом и праздничной, а молодых людей, не состоящих в браке хоронили в свадебной одежде. Например, К. Миллер утверждал, что мордва "покойников хоронят в самом лучшем платье", то есть погребальная одежда практически не отличалась от праздничной или повседневной.

Однако существует ряд сложностей, и, пожалуй, самая большая состоит в том, что очень часто в погребениях сохраняются достаточно хорошо лишь украшения. Нам же необходимо исследовать и одежду, и основу головного убора, и обувь и т.д. В некоторых могильниках, однако, сохранились остатки тканей, обуви. Головные уборы обычно украшались большим количеством металлических изделий, что облегчает в какой-то мере поставленную задачу.

В заключение следует отметить, что исследование средневековой мордовской одежды приобретает в настоящее время особое значение вследствие необходимости сохранения духовно-культурного наследия мордовского народа.

Поляков А.Н.
Развитие патриотического воспитания в г. Пензе на примере Пензенского областного молодежного военно-исторического клуба «Засека»

Во времена существования Советского Союза была сильно развита патриотическая работа с молодежью. С падением СССР в 1991 г. и образованием нового государства Российской Федерации понадобилась совершенно новая система патриотического воспитания. В Пензенской области первое подобное объединение было создано 23 августа 1992 г. Это был Пензенский областной военно-исторический клуб "Засека".

Но зарегистрирован клуб Минюстом России по Пензенской области только 25 ноября 2003 г., ведомственный {214} номер №1432.

Деятельность клуба основывается на принципах добровольности, равноправия, самоуправления и законности. Членами клуба могут быть граждане, проживающие на территории Российской Федерации и за ее пределами, а так же общественные объединения, изъявившие желание участвовать в совместном решении задач клуба "Засека".

Приём в члены клуба осуществляется советом клуба на основании поданного заявления. Члены клуба в случае несоблюдения требований норм устава могут быть исключены из объединения.

Высшим руководящим органом клуба является общее собрание, созываемое не реже одного раза в пять лет. Общее собрание правомочно, если на нём присутствуют все члены клуба. Решение считается принятым, если за него проголосовали все члены клуба (более подробно см. ВИК «Засека»).

Цели и задачи клуба: ОО Клуб организован с целью изучения военной истории, истории оружия, реконструкции старинного вооружения и предметов быта, пропаганды славного боевого прошлого нашей Родины, подготовки допризывной молодежи к службе в ВС, военно-патриотической пропаганды.

Также клуб организует и проводит массовые социально-культурные и другие мероприятия; участвует в разработке и реализации программ по патриотическому воспитанию граждан; осуществляет научную деятельность по изучению военной истории и истории оружия.

Надо отметить, что в настоящее время появляется множество подобных организаций и почти все они основаны бывшими членами "Засеки".

С момента своего основания ВИК «Засека» принимал Участие во многих мероприятиях, но мы остановимся на самых интересных:

1993 г. Август — съемки в фильме «Посвящение в воины», г. Ульяновск. {215}

1996 г. Сентябрь — турнир «Меч России», г. Москва.

1997 г. Сентябрь — 850 лет Москвы. Клуб входил в культурную делегацию Пензенской области.

2001 г. Июль — фестиваль «Йомсборг», г. Волин (Польша).

2002 г. Март — турнир «Кубок Волги», г. Пенза. Июнь фестиваль «Альтинг», г. Москва.

Июль — фестиваль «Выборгский замок», г. Выборг.

Август — Всероссийские ХИ, г. Екатеринбург.

Август — фестиваль «Йомсборг», г. Волин (Польша).

Каждый год проходит фестиваль «Гардарика» и многие другие мероприятия.

Большое внимание уделяется культуре и быту эпохи викингов на Руси IX—XI вв. Основная тема работы клуба — «Древнерусская дружина времени Ярослава Мудрого» (сер. XI в.).

В 2003 г. ВИК «Засека» принимал участие во многих мероприятиях, но мы остановимся на самых интересных:

23 февраля клубом был организован турнир, посвященный памяти генерал-майора Симонова М.Г. Первое и третье места заняли представители ВИК «Засека».

1-3 мая — участие в Поволжском фестивале военно-исторических клубов в г. Саратове.

7-9 мая — организация исторических полевых манёвров, посвященных 58-летию победы в Великой Отечественной войне.

Май — выставка в музее народного творчества («Средневековое оружие и доспехи. Историческая реконструкция»).

12 июня — участие в фестивале НКО Пензенской области (ЦПКиО им. Белинского).

Июль — участие в международном военно-историческом фестивале в г. Выборге.

Август — участие в международном фестивале в г. Волине (Польша).

Август — показательное выступление на областном семинаре специалистов по работе с молодежью, проводимом {216} управлением молодежной политики, семьи и детства правительства Пензенской области (ИУ ДОЦ «Радуга»).

Август участие в международной вахте памяти под г. Вязьма. Поисковый отряд имени генерал-майора М.Г. Симонова.

Сентябрь — участие в международном военно-историческом фестивале на Куликовом поле.

29-30 ноября — участие в международном конкурсе модельных агентств и театров моды совместно с агентством «Креатив» (2 место).

1-5 декабря участие в съёмках фильма о Золотарёвском побоище XIII в. для ОРТ.

26 декабря — выступление в музее народного творчества.

С 2004 г. ВИК «Засека» работает в соответствии с комплексной программой мероприятий по военно-историческому воспитанию молодёжи Пензенской области, утверждённой правительством Пензенской области 23 февраля, совместно с управлением молодёжной политики семьи и детства правительства Пензенской области был проведён турнир памяти генерал-майора М.Г. Симонова.

9-10 марта 2004 г. ВИК «Засека» принимал участие во II форуме молодёжи Пензенской области, проведённом правительством Пензенской области.

В 2004 г. предстоят работы, утверждённые Правительством Пензенской области, в том числе работы поискового отряда в местах боёв ВОВ и участие в раскопках на Золотарёвском городище.

Можно сделать вывод о том, что официальное признание Правительством Пензенской области ВИК «Засека» и их тесное сотрудничество ведет к улучшению качества работы с молодежью и позволяет сделать военно-историческую работу с молодежью более эффективной. {217}

Этнография

Барановская М.
Воскресенский завод Мелеузовского района Башкирии как объект изучения поздней археологии

На современном этапе развития археологической науки большое внимание следует уделять памятникам "поздней археологии", одним из которых и является Воскресенский завод.

Данный объект был выбран для исследования по ряду причин:

во-первых, он многократно перестраивался и прошел путь от маленького медеплавильного завода середины XVIII в. до крупного чугуноплавильного производства начала XX в., причем сохранились чертежи как самых ранних, так и самых поздних архитектурно-инженерных изменений, что дает возможность проследить эволюцию данного памятника;

во-вторых, рудные ресурсы для данного завода черпались на Каргалинских рудниках, на которых также можно проследить эволюцию рудодобычи и медеплавления;

в-третьих, в связи с развитием завода в Воскресенск прибывали разные этнические группы населения, которые достаточно четко прослеживаются по остаткам домов и надгробий.

Таким образом, исследование Воскресенского завода влечет за собой изучение целого микрорайона. Большое значение имеет и тот факт, что значительная часть завода и сегодня находится в хорошей сохранности, а также функционируют музей и архив.

При исследовании памятника планируется трехмерная реконструкция и совмещение современного изображения и планов сохранившейся части со старыми чертежами на основе компьютерных программ ArchiCAD, Photoshop и Corel. {218}

Калашникова Т.В.
Динамика численности национального населения Самарской области

Первые поселения людей на территории Среднего Поволжья, по данным археологов, появились в период позднего палеолита (100 тыс. лет назад). Первые сведения о численности населения (мужского) — 3807 человек — относятся к 1795 г.

В настоящее время в Самарской области постоянно проживает 3305,8 тыс. чел., из которых 2662,2 тыс. живет в городах, а 643 тыс. в сельской местности. Крупнейшими городами области являются: Самара (около 1,2 млн. чел.), Тольятти (721,1 тыс. чел.), Сызрань (187,3 тыс. чел.), Ново-Куйбышевск (117,6 тыс. чел.), Чапаевск (86,7 тыс. чел.), Жигулевск (59,8 тыс. чел.), Отрадный (53,4 тыс. чел.).

В результате анализа данных по национальному составу мигрантов Самарской области общий миграционный прирост (убыль) за последние шесть лет с 1997 по 2002 гг. (разница между числом прибывших и числом выбывших мигрантов) составил 75452 человека различных национальностей. Из них: а) положительный миграционный прирост сложился у таких этносов, как русские — 52420, украинцы — 5368, татары — 4016, армяне — 2138, мордва — 2080, чуваши — 1577, азербайджанцы — 1392, белорусы — 767, узбеки — 658, казахи — 649, таджики — 502, молдаване — 298, грузины — 293, чеченцы — 277, аварцы — 230, башкиры — 197, корейцы — 178, цыгане — 165, поляки — 153, лезгины — 111, болгары — 94, туркмены — 88, марийцы — 73, киргизы — 68, коми — 66, литовцы — 39, эстонцы — 35, табасараны — 25, алтайцы — 16, греки — 13, карачаевцы — 4; б) отрицательный миграционный прирост (убыль) сложился у таких этносов, как немцы — 883, евреи — 597, латыши — 26, удмурты — 6, осетины — 5. Миграционный прирост (убыль) с 1997 по 2002 гг. менялся следующим образом: в 1997 г. составил 18071 чел., 1998 г. — 17560 чел., 1999 г. — {219} 14431 чел., 2000г. — 12786 чел., 2001 г. — 6223 чел., 2002 г. — 6381 чел. Из этого следует, что с 1997 по 2001 год разница между прибывшими и выбывшими мигрантами регулярно уменьшалась, а в 2002 г. резко увеличилась на 158 человек. Последующий анализ будет проведен после подсчета данных за 2003 г. Анализ статистических данных за 30 лет (с 1959 по 1988 гг.) показывает, что общая численность населения за эти годы постоянно возрастала в среднем на 334850 человек за десятилетие. При этом темпы прироста сокращались: так, если за десятилетие с 1959 по 1970 гг. прирост составил 492572 чел., а в период с 1970 по 1979 гг. — 342575 чел., то за последние 10 лет (с 1979 по 1989 гг.) — всего 169405 чел. Таким образом, если в начале исследуемого периода численность населения области составляла 2258354 чел., то в 1989 г. она выросла до 3262906 чел. Национальный состав населения области в течение исследуемого периода оставался стабильным, его основу составляли представители 11 национальностей: русские, украинцы, белорусы, казахи, башкиры, марийцы, мордва, татары, чуваши, евреи и немцы. Самыми многочисленными являются следующие национальные группы: русские — 2720171 чел., чуваши — 117914 чел., мордва — 116475 чел., татары — 115280 чел., украинцы — 21720 чел. Во вторую группу по численности населения входят: белорусы — 19914 чел., казахи — 14233 чел., евреи — 13572 чел., немцы — 10381 чел. Следующая группа национальностей с численностью от 1 тыс. до 10 тыс. человек: башкиры — 7495 чел., азербайджанцы — 6320 чел., цыгане — 4981 чел., марийцы — 4433 чел., армяне — 4162 чел., узбеки — 3831 чел., молдаване — 2509 чел., грузины — 1979 чел., удмурты — 1758 чел., поляки — 1400 чел., таджики — 1398 чел., туркмены — 1175 чел. Далее следуют национальности, численность населения которых менее 1 тысячи человек: это выходцы из Прибалтики, Молдавии, Закавказья и Кавказа, Средней Азии, Сибири, Дальнего Востока и из различных стран. Численность городского населения возросла {220} с 1397221 чел. в 1959 г. до {экземпляр книги поврежден, ~25-30 символов утеряно – OCR} его национальный состав остался примерно прежним. Сельское население области, напротив, постоянно сокращалось по численности: с 861138 чел. в 1959 г. до 628208 человек в 1989 г. При этом изменялись позиции различных национальностей в этническом составе сельского населения. В результате естественный прирост населения в городах увеличивался, а в сельской местности — сокращался.

Касимова Т.Г.
Молодёжные национально-культурные организации как отражение этнической ситуации в Удмуртии на рубеже XX—XXI веков

Удмуртия — полиэтничный регион. Многие народы, живущие в ней, имеют национальные организации, в том числе объединяющие молодёжь.

Объектом нашего исследования являются молодёжные национально-культурные организации (МНКО): Удмуртская молодёжная общественная организация "Шунды", Союз татарской молодёжи "Иман", Молодёжная общественная организация марийцев "Ужара", Армянская общественная организация "Урарту", Молодёжная еврейская организация "Бейт-Гилель", Союз русской молодёжи "Спас", Ижевская городская молодёжная общественная организация российских немцев "Югендхайм".

Анализ их нормативных документов свидетельствует о том, что целью всех МНКО является сохранение и развитие национальной культуры. Тем не менее кажущееся единообразие нарушается при тщательном изучении их деятельности. Комплекс первоочередных задач, решаемых отдельными МНКО, зависит от проблем, которые являются для народов в данный момент актуальными. Можно выделить следующие группы проблем: {221}

1) социализация, в данном случае — разрушение границ этнических моделей поведения и создание условий для самореализации молодёжи в условиях новой социально-экономической среды (удмурты);

2) сохранение языка и этнической эндогамии (татары, марийцы, евреи);

3) сохранение традиционной культуры (русские);

4) развитие национального самосознания (марийцы, удмурты);

5) создание диаспоры, которая повысила бы их статус (евреи, немцы);

6) формирование толерантности по отношению к себе со стороны коренных народов республики, адаптация к новой этнической среде (армяне, корейцы).

Итак, деятельность МНКО направлена на решение проблем этносов и, тем самым, отражает характер этнической ситуации в Удмуртии.

Горбунова Е.А.
Гетеростереотипы русских г. Сарапула Удмуртской Республики по отношению к удмуртам

В докладе характеризуются отношения русских к удмуртам в г. Сарапуле. Объектом изучения выбраны русские, т.к. они составляют этническое большинство города — 81,8% (на 1998 год), а удмурты — лишь небольшую долю (4,6%), являясь третьими по численности, уступая татарам.

Исследование проводилось с использованием методов биполярного шкалирования и письменного анкетного опроса с комплексом тезисных утверждений. Первым методом осуществлялось выявление черт национального характера удмуртов, вторым — поведенческие стереотипы удмуртов в семейно-бытовой и производственной сфере глазами русских. {222}

В результате исследования было выявлено, что русские в целом положительно воспринимают удмуртов. Однако обследование выявило незнание русскими культуры удмуртского народа, его поведенческих моделей, чем отражением реального восприятия этнического образа. Данный вывод делается на основании того, что русские и удмурты в границах Сарапула вступают в активную фазу отношений не ранее 50-х годов XX в. Как известно, в соответствии с гипотезой контактов, лишь "глубокие и длительные связи между группами приводят к более высокому удельному весу реальных черт в их взаимных стереотипах" (Стефаненко Т.Г. Этническая психология. М., 2000. С. 245).

Русские Сарапула не видят в удмуртах врага, способного нарушить их социально-экономической, культурной и политической стабильности.

Кунаева Т.Е.
Этническим характер русских и удмуртов: особенности проявления в реальных исторических обстоятельствах

Исторически сложившаяся совокупность устойчивых этнических психологических черт определяет привычную манеру поведения и типичный образ действий индивида, то, что принято называть этническим характером. Он существует, в частности, в особенностях поведения и действий, преобладающих в структуре личности большинства представителей этноса. Задача автора — рассмотрение особенностей поведения русских и удмуртов в ходе коллективизации 1929–1930-х гг. и в современной социокультурной реальности.

Анализ архивных документов и устной информации (в хронологических и территориальных границах Глазовского уезда/района Удмуртской автономной области) позволяет выделить разные проявления национального характера у этих двух народов. Политикой коллективизации и раскулачивания {223} были недовольны все крестьяне. При этом русские крестьяне не боялись открытых столкновений с районным начальством, приехавшим записывать всех в колхоз. Нередко выступали всей деревней и спасали односельчанина от репрессивных мер местной власти. У удмуртов открытые выступления не зафиксированы. Избегание конфликтов с начальством и слабое владение русским языком привело к тому, что крестьяне не сумели отстоять традиционный удмуртский институт общинного самоуправления кенеш, не сумели защитить середняцкий слой от репрессий в период «антикулацкой кампании».

Рассмотрение этнического поведения потомков раскулаченных позволяет прийти к любопытным заключениям. Русские проявляют активную жизненную позицию. Живут они преимущественно в городе, получили неплохое образование и работу, сумели воспользоваться реабилитацией незаконно репрессированных и раскулаченных родственников, в частности, получили компенсацию за имущество, которое было отнято в ходе раскулачивания. Этносоциальная позиция удмуртов довольно низка. Они предпочитают молчать о трагических событиях прошлого, не обращаются в суды с целью реальной реабилитации родственников и выплаты компенсации. Да и живут они, главным образом, в сельской местности и довольствуются малым.

В целом, исследовательские материалы свидетельствуют о различии в этническом поведении удмуртов и русских в разные хронологические периоды и в различных исторических обстоятельствах.

Романова Л.
Некоторые аспекты этногенеза чувашского этноса

В настоящее время появление новых подходов к исследованию проблем этногенеза требует более углубленного комплексного изучения этносов. Этногенетические построения {224} находятся на стыке наук: антропологии и генетики, археологии, этнографии, лингвистики и т.д. Проблема осложняется тем, что этнос (базовым выбрано определение Н.Н. Чебоксарова (1967): "Этнос это социальное явление, в качестве главных признаков которого можно отметить: язык, культуру, территорию и этническое самоназвание"; и В.И. Козлова (1967), который добавляет психический склад) — это живой организм, поэтому непостоянен.

Краткая антропологическая характеристика этноса исследована рядом ученых, выводы которых сходны и сводятся к тому, что антропологический тип чувашей формировался при активном взаимодействии и комбинации признаков, либо был стабильным и достаточно древним. И то и другое соответствует субуральскому антропологическому типу, согласно В.П. Алексееву (1971) (монголоидная примесь у чувашей составляет около 30% (Давыдова, 1975)), или недифференцированному типу уральской расы, согласно В.В. Бунака (1937). Этногенетические исследования подтверждают положение чувашей как метисной группы (Хуснутдинова, 2001).

Согласно археологическим данным можно утверждать, что в железном веке сложились две крупные группы городецких племен — в составе одной чувствуется проявление южно-ананьинской традиции (среднеокская, мокшанская, с включением верхнесурской), состав второй отражает дьяковско-ананьинские влияния (нижнесурская), она, вполне вероятно, составила основу этногенеза не только мари и муромы, но и финноязычных предков чувашей. По мнению В.И. Лыткина, продолжение контактов предков чувашей с финскими племенами могло происходить и в IX — XIII вв. под именем булгар (Халиков А.Х., 1991).

Особое внимание следует уделить лингвистическим показателям сложения чувашского этноса. Лингвистическое чувашеведение появляется в середине XIX в., когда вычленяется значительный финский компонент в чувашском языке. В настоящее время ряд исследователей находят языковых {225} предков чувашей в среде: хазары — оногурские булгары — волжские булгары — чуваши (А. Рона-Таш, 1999).

Таким образом, этногенез чувашей происходил под воздействием двух основных компонентов: финно-волжского и тюркского (или булгарского).

Колмыкова Ю.
Функции и особенности русской народной игрушки

Уже более 100 лет внимание ученых привлекает народная игрушка. Историки, археологи, этнографы, педагоги, художники исследуют ее традиции, изучают творчество мастеров-игрушечников. И этот научный интерес обоснован. Создатели традиционных игрушек, как и сказители и песенники, — тоже носители прошлого, носители национальной духовной культуры. Передавая из поколения в поколение игрушечное мастерство, они смогли донести до наших дней драгоценные крупицы многовековой народной мудрости и красоты. Их игрушки обладают огромным запасом исторической народной памяти, к которому сегодня вновь и вновь обращаются благодарные потомки. Уже в конце прошлого века народную игрушку начали активно коллекционировать. Теперь она хранится в самых больших музеях страны: в Эрмитаже, Русском музее, Музее народного творчества, Всероссийском музее народного и декоративно-прикладного искусства.

Игрушками считаются уменьшенные копии "настоящих", "взрослых" вещей — кукольная посуда, деревянное охотничье и боевое оружие, миниатюрные повозки и хижины.

Среди множества археологических находок немалое количество определяются археологами как игрушки. Это коники, птицы, куклы, волчки, вертушки, шары, мечи, луки. Нелегко судить, какие из них были куклами, какие несли культовые функции, то есть являлись языческими идолами. {226}

Не является исключением в искусстве археологических культур и образ человека. Обычно это женщины, сделаны они из рога, бивня мамонта, из легкого камня.

Игрушка не только предмет детской забавы, но и большое, настоящее и своеобразное искусство, подчиняющееся общим законам творчества и имеющее свои собственные закономерности.

Игрушка при первом знакомстве с ней может оставить зрителя равнодушным. Дело, по-видимому, в том, что народное декоративно-прикладное творчество — искусство условное, не копирующее действительность, а отражающее жизнь обобщенно, причем на специфическом языке.

Содержание игрушки отнюдь не исчерпывается сюжетом. Оно символично, аллегорично, сказочно и становится понятным во всей многогранности не сразу. Вот почему некоторые люди находят народную игрушку слишком примитивной, аляповатой.

Не всякая самодельная игрушка непременно является произведением искусства. И даже не всякий мастерски выполненный предмет можно отнести к области декоративно-прикладного творчества. Для подлинного художника необходимо быть не только мастером, но и человеком, наделенным способностью к образному мышлению, умением почувствовать выразительные возможности материала, способностью найти такую форму, очертания создаваемого предмета, такие взаимоотношения отдельных деталей, орнамента и общего объема, которые в целом могли бы выразить душевное состояние, настроение, мироощущение автора и донести это настроение до зрителя.

Малая декоративная пластика вообще и народная игрушка в частности, являясь пространственным искусством, говорит на языке объемных форм и поэтому ближе всего стоит к скульптуре. Но вместе с тем народная игрушка имеет немало черт, сближающих ее с декоративно-прикладным искусством. Народное творчество значительно {227} отличается от профессионального декоративно-прикладного искусства. Ведь народные мастера не получали художественного специального образования. Работа их носит характер традиционного коллективного творчества. Основные приемы сохраняются веками, усилиями многих безымянных мастеров. Навыки ремесла передаются от отца к сыну, от матери к дочери. Художественный вкус шлифуется в коллективном творческом опыте. Здесь по существу нет автора. Автор — народ.

Отсюда и особенности языка народного творчества, которые дали повод искусствоведам говорить о "народном примитиве", то есть о творчестве наивном и непосредственном, о произведениях, выполненных простейшими, примитивными техническими приемами. Изделия народных мастеров грубоваты, в них нет особого разнообразия приемов работы с материалом. Но они всегда в высшей степени искренни, просты, не несут следа вычурности, манерности.

В народной игрушке сюжет не играет решающей роли, он служит лишь как бы поводом к диалогу между художником и зрителем. Игрушка мала по размерам. Уже это не дает возможности передавать тонкие нюансы и оттенки психологического состояния "героя". Да и вообще народный мастер не склонен к передаче мимики и даже движения. Народный ваятель прибегает к обобщению. Отдельные второстепенные детали сливаются в единую массу. Компактность и монолитность делают малую народную скульптуру особенно выразительной.

Народная игрушка наиболее естественно смотрится в руках ребенка, в окружении детских вещей, в убранстве крестьянской избы. Народная игрушка лирична, камерна, задушевна. Ее можно взять в руки и разглядывать со всех сторон, она многозначна и многофункциональна.

Если практическая функция народной игрушки измеряется в очень широких пределах, то ее художественный строй еще более разнообразен. В каждую игрушку художник {228} вкладывает особое настроение. Главную роль играет отношение мастера к тому, что он хочет изобразить, художественное самовыражение, образность средств передачи замысла.

Во-первых, форма игрушки. Она может сама по себе вызвать какие-то чувства, какое-то отношение зрителей к предмету. Форма может быть рыхлой, расплывчатой, строгой, гладкой, может давать ощущение покоя и беспокойного напряжения, приятного и раздражающего.

Во-вторых, цвет. Как правило, народная игрушка раскрашена или покрыта глазурью. При этом раскраска всегда условна. Мастер не пытается имитировать натуральный цвет изображаемого персонажа или предмета. Так появляются красные, синие, зеленые животные, люди. И это не случайный каприз художника. Он подсознательно чувствует эмоциональное воздействие цвета. Цвет может быть теплым и холодным, мягким и резким, успокаивающим и возбуждающим. Цвет — важнейшее средство эмоционального воздействия игрушки на зрителя, будь то ребенок или взрослый.

Рисунок контура игрушки и дополнительный рисунок орнамента на ее поверхности так же играют важную роль при создании образного строя. Обычно линия орнаментального штриха не повторяет, а дополняет рисунок контура.

Итак, образ народной игрушки сложен и многозначен. Благодаря обобщенности и условности пластического языка, цветового решения, мастер добивается от своего творения предельной выразительности.

Малая пластика всегда была самым популярным видом народного творчества. И именно в игрушке находили отражение взгляды народа, его эстетические представления, его мироощущение и мировоззрение, устремления, мечты и интересы.

Самобытность игрушки нашего народа в какой-то степени связана с тем, что многие предметы детского мира в России представляют собой уменьшенную копию бытовых {229} предметов взрослых. Костюмы кукол и мужичков выполнены по образцам народного костюма. Все это придает игрушке своеобразный национальный колорит.

Оригинальность игрушки предопределена всей ее историей. В русской народной игрушке и по сей день явственно звучит эхо языческих времен. Многое из того, что было важным в представлении ваятеля далекого прошлого, было исполнено значимости, особого смысла, со временем отзвучало.

Но тем не менее древние сюжеты, приемы обработки материала, эстетические представления наших предков довольно явственно дают о себе знать в народной игрушке нового времени.

Изменение технических приемов, сюжетов, стилистики в процессе исторического развития народной игрушки обусловлено на Руси влиянием городской культуры, профессионального искусства, связано с неизбежными изменениями психологического строя людей под влиянием всей совокупности исторических перемен. Иначе "одевают" кукол мастера XIX в. по сравнению с мастерами IX—XVIII вв. Меняется круг сюжетов, и появляются новые персонажи. Подражая городским скульптуркам из фарфора, некоторые народные скульптуры перед росписью глиняной фигурки стали грунтовать поверхность мелом, использовать более яркие краски. Вытесняются самодельные красители. И все же, несмотря на то, что веяния моды и технические новшества значительно изменили облик народной игрушки, при сравнении древней и малой декоративной новейшей пластики России выявляется гораздо больше общего, чем различий. Эта традиционность, преемственность в значительной мере и определили круг сюжетов нашей народной игрушки, ее содержание, тематику. Русской игрушке чужды воинственность, жестокость. Практически полностью отсутствует церковная тема. Не свойственно национальной игрушке России и занимательное техническое оснащение. Можно сказать, что в продукции русских народных промыслов {230} редко встречаются сложное механическое решение, поделки "с движением", музыкальные игрушки, а также игрушки "с сюрпризом". Не изготавливали наши мастера и "кукольных домиков".

В "классической" русской игрушке игровая функция предельно проста. Сюжет ясен, четок, лаконичен, но достаточно емок и глубок. И это соответствует простоте конструкции и художественного решения игрушки, ее скромности, лишенной и намека на замысловатость.

Приобщение к красоте, стремление пробудить фантазию в ребенке — вот главные задачи, которые ставит и успешно решает русский игродел, вкладывающий в свое творение всю душу, все тепло, свои представления о прекрасном. Русская народная игрушка овеяна добрым, незлобивым юмором. Русская игрушка в высшей степени человечна, полна доброты. Гуманизм — одна из главных ее отличительных черт. Другая характерная черта — мягкость, лиричность.

Очень близко ко всему этому ощущение родства с природой. Любовь к природе — характерная черта образного строя русской игрушки. И еще одна особенность, создающая национальный колорит. Определяющая эмоциональный фон и образный строй декоративной народной скульптуры — близость ее к карнавальному веселью, лубочному ярмарочному фольклору.

Таким образом, тональность русской народной игрушки определяется глубокой человечностью, тонким лиризмом, близостью к родной природе, жизнелюбием и праздничностью. Но все эти особенности общего содержания, общего строя малой народной пластики имеют довольно конкретные приемы и особенности воплощения в тот или иной материал.

Самобытная народная игрушка не однообразна при общих чертах, позволяющих сразу безошибочно определить русскую игрушку, в каждой местности сложились оригинальные {231} стилистические оттенки. Каждый промысел имеет свои особенности.

В докладе рассказывается о функциях и особенностях русской народной игрушки: из папье-маше, матрешках, шитых, металлических, бирюльках, глиняных и других разновидностях.

Собранная в государственных музеях, в частных коллекциях, народная игрушка будет вечно служить образцом настоящего непосредственного творчества, примером мастерского владения материалом для художников. Она будет радовать всех, кто любит и ценит истинно прекрасное.

Постичь красоту народного искусства — значит, понять душу народа, его историю не только разумом, но и сердцем.

Сариева А.К.
Религиозные верования казахов: доисламские культы и мусульманское оформление

Одни из самых заметных явлений в религиозных традициях казахов, сохранившиеся от доисламской эпохи — шаманство, культ предков, культ святых. Шаманство (баксылык) обусловлено верой в особую связь отдельных людей с духами. Поэтому шаманы почитались как люди, покровительствуемые небом и духами. Наряду с шаманством ведущее место занимал и культ предков. К этому культу восходит обычай класть на могиле предков камни и приносить жертвенное животное арваху (духу предков). Почитание предков отчетливо проступает и в погребально-поминальной обрядности. Почитание святынь также тесно связано с доисламскими верованиями. Святые выступали покровителями своих почитателей, посредниками между тэнгри (богом) и людьми. К ним обращались в случае болезней и бед.

С приходом ислама в казахские степи в IX—X вв. тэнгрианство с его поклонением небу, воде и земле постепенно {232} себя утрачивает, но при этом оно переплетается с новым вероисповеданием. Соотношение доисламских и мусульманских поверьев и обычаев у казахов постепенно менялось. По мере упрочения ислама старые традиции отмирали или теряли языческий облик. С приходом ислама название "Бог" (тэнгри) стало у казахов синонимом слова "кудаи" (Бог), т.е. Аллах. Однако сообщения исследователей и наблюдателей в XVIII в. говорят о том, что ислам рассматривается казахами как религия их предков.

С проникновением ислама давняя традиция скотоводов, занимающая важное место в религиозной обрядности казахов, жертвоприношение животных набирает значительную силу и теперь уже сопровождается даже в аграрных циклах. В Астраханской области среди нынешних казахов этот обряд продолжает играть немаловажную роль и в повседневной жизни. Этот обряд у астраханских казахов называется обрядом "Кодаи жол" (в Казахстане имеется другое название "тассадук"). Это обряд вызывания дождя, связанный с жертвоприношением домашних животных и совместной трапезой.

На основании полевых данных, собранных осенью 2001 г. обряд должен проводиться весной, желательно в апреле перед жарким сезоном — четом. В жертву могут приноситься парнокопытные животные (баран, коза, корова, верблюд), но ни в коем случае ни лошадь, ни свинья. Запрещено приносить в жертву изувеченного животного. Обряд проводится на окраине села, как и в древности, где инициаторами являются жители сел районов, которые принимают в нем участие. В процессе зарезания животного может участвовать только мусульманин, произнося слова "Бисмелля".

Существует три подхода к происхождению обряда "Кодаи жол":

1) обряд "Кодаи жол" проводится с древних пор, в доказательство тому служит обозначение божества "Кодаи", имя которого берёт начало с древнего Ирана; {233}

2) обряд "Кодаи жол" явление или новшество астраханских казахов;

3) термин "Кодаи жол" не употребим в казахском языке, т.к. в это понятие вложено значение, связанное со смертью человека. Основываясь на научных данных (В.М. Викторина, А. Нафтулина), мы можем говорить о том, что обряд "Кодаи жол" имеет древнее происхождение и шаманскую основу. Но с усилением роли ислама он не был забыт и даже стал поддерживаться мусульманскими муллами. Сейчас среди астраханских казахов распространилась тенденция перевода его из коллективной массовой нормы в семейную, индивидуальную. В целом можно констатировать, что магическое значение обряда не изменилось, только иначе стали пониматься высшие силы, к которым обращаются участники ритуала посредством жертвы.

Широчкина Е.И.
Специфика семейной обрядовой культуры народов Самарского края

На территории Самарской области исторически проживают финно-угорские (мордва, марийцы, удмурты), тюркские (башкиры, татары, чуваши), славянские (русские, украинцы, белорусы) и другие народы (латыши, эстонцы, немцы, евреи).

Многонациональный состав региона складывался на протяжении многих столетий в ходе взаимодействия разных по языку, антропологическому типу, конфессиональной принадлежности и хозяйственно-культурным особенностям групп населения. И сейчас, во время широкого межэтнического взаимодействия, особый интерес представляет именно культурная жизнь различных народов и, в частности, их обрядовая культура, которая служит своеобразным ориентиром в мире наших предков, позволяет раскрыть всю специфику мировоззрения и хозяйственного {234} уклада различных этносов. Наибольший же интерес, на мой взгляд, представляет семейная обрядность, складывавшаяся на протяжении многих веков, т.к. она наиболее ярко отражает особенности развития и характерные черты устройства быта внутри отдельных народностей.

Традиционные формы этой обрядности играли, а в сельской местности и сейчас продолжают играть заметную роль в жизни семьи.

Семейные обряды связаны с такими важнейшими событиями в жизни человека, как рождение ребенка, его совершеннолетие, вступление в брак и смерть (4 стола). Каждый из этих этапов характеризуется своими специфическими особенностями, определённой атрибутикой, сопутствующей проведению этих обрядов. Вся эта совокупность собственно и составляет семейную обрядность.

Итак, первый этап — рождение ребенка. И здесь необходимо несколько слов сказать о роли дома в родильной обрядности. Рождение человека связано всегда с домом. Крыльцо, порог, оконные наличники все эти атрибуты для многих народов играют важную роль в представлениях о будущем, о загробном мире. Крыльцо и порог определяются как граница двух миров. Окно — это дверь, наличники — оберег от нечисти. Во внутреннем убранстве необходимо четко выдержать диагональ печь — красный угол, где печь — это древнейший языческий центр дома, а красный угол христианский центр жилища. Это даёт возможность говорить о синтезе языческих и христианских воззрений, их сосуществований и взаимодействий у многих народов. Печь можно рассматривать и как жизнетворческое начало. На печи находился младенец в течение 7 дней после рождения. До 40 дней ребенка переносили в люльку. Чаще ее вешали на гибком шесте ближе к передним окнам между обеденным столом и полатями; на лавке, идущей по боковой стене, женщины ткали, пряли, шили, покачивая люльку с младенцем. Жизнь новорожденного, по мнению {235} {не читается ~20 символов – OCR} не только от естественных причин, но и от успешности и своевременности его защиты от бесовских сил, особенно опасных, т.к. ребёнок ещё не крещён. Вот почему у многих народов Поволжья в целом и народов Самарской области в частности, таинство родильного обряда непосредственно связано с образом бабки-повитухи, в качестве которой часто выступала свекровь роженицы или женщина, имеющая много детей и внуков. Повитуха сразу же совершала магические акты по защите ребёнка. Прежде всего она прибегала к обычным средствам христианской защиты — кадила ладаном, брызгала на малыша святой водой, крестила его. Существовали также поверья и приметы, по которым определяли продолжительность жизни ребёнка. В мордовских семьях, например, после крещения кум бросал в купель комочек воска с затёртыми в него волосами младенца. Если воск некоторое время оставался на поверхности воды, то считали, что новорожденному предопределена долгая жизнь, а если комок сразу тонул то скорая смерть. Другой широко распространённый обычай — заворачивать ребёнка сразу же после родов в рубашку отца связан с верой в магическую силу родительских вещей. Таким образом устанавливали магическую связь между ребёнком и отцом. Особого внимания и обрядового оформления требовали процедуры, совершаемые с младенцами впервые — первое купание, первое укладывание. В воду часто добавляли предметы, которым приписывались магические свойства, прежде всего очищающие и укрепляющие. Например, распространённым можно считать обычай бросать в воду монеты, чаще всего серебро. Монеты бросали родители, а повивальная бабка забирала их к себе за "труды". Таким образом, мы видим, что первый этап жизни человека, а следовательно и обрядовые процедуры, связанные с этим, имели большое значение для различных этносов и накладывали существенный отпечаток на дальнейшую жизнь человека. {236}

Второй наиболее значимый жизненный этап связан с совершеннолетием ребёнка. Современные подростки на вопрос, когда они станут взрослыми, ответят по-разному. Подросток, живший в прошлом веке, знал точный ответ на этот вопрос. Взрослым он мог стать только тогда, когда выдержит экзамен на "инициацию" или учёные это ещё называют "приведением в начальное состояние". Суть его состоит в том, что человек исчезал на одном уровне, и вновь появлялся уже на другом, в новом качестве. Когда мальчик начинал становиться юношей, а девочка девушкой, им приходила пора перейти в следующее качество, из разряда детей в разряд молодёжи, будущих женихов и невест, готовых к семейной ответственности и продолжению рода. В древнейшие времена получали они и новые "взрослые" имена, которых не должны были знать посторонние. Вручали им и новую взрослую одежду: юношам мужские штаны, девушкам понёвы. У народов Поволжья сохранились некоторые обряды, которые являются отголоском древних обрядов инициации. У русских — это обряд запрыгивания в понёву, у чувашей — обряд "Девичье пиво", когда в доме собирались девушки и варили пиво; девушки, сварившие лучшее пиво, считались готовыми к замужеству. Эти обряды имели свою специфику у каждого народа. Большое место в этике молодёжи занимают традиционные нормы поведения отдельного лица или целых групп, которые ярко проявляются в период общения молодёжи. И одной из форм общения крестьянской молодёжи или способа молодёжных встреч, характерной для всех народностей Поволжья, является хоровод. Хороводные игры нацелены на выбор жениха и невесты. В некотором отношении это своеобразная выставка женихов и невест, где каждый старался проявить себя с самой лучшей стороны. В хоровод надевали свои лучшие наряды, демонстрируя своё рукоделие.

Как обряд инициации можно рассматривать и свадебный обряд (здесь также происходит переход, переход {237} девушки и парня в иную половозрастную группу — группу женщин и мужчин), которому соответствует следующий этап жизненного цикла, а следовательно и сопутствующее обрядовое оформление, подчёркивающее колорит данного действа. Именно свадьбе принадлежит центральное место в семейной обрядности. В свадебном обрядовом комплексе сочетаются, хотя и в трансформированном виде, напластования различных эпох, социальные, правовые, религиозные представления, эстетические, этические нормы и воззрения народа, а также семейный быт и семейно-брачные отношения. Необходимо отметить заметную схожесть в проведении свадебной обрядности всех народов Поволжья, особенно народов, населяющих Самарскую область. Одной из общих черт этих народов было активное участие в свадьбе родственников жениха и невесты. Например, у чувашей невеста в день свадьбы объезжала всех своих родственников, которые дарили ей полотенца и деньги. У удмуртов свадебное гуляние устраивалось не только в доме жениха и невесты, но и у их родственников. У марийцев кроме родственников жениха и невесты в свадьбе принимали участие и односельчане. Молодых у всех народов Поволжья укладывали спать в амбаре или клети. Общим для этих народностей был также обряд хождения молодой за водой. На второй день после свадьбы молодая шла к источнику и, прежде чем зачерпнуть воды, бросала в воду монету (у удмуртов), монету и бисер (у марийцев). Также надо заметить, что свадебному обряду соответствовал широкий спектр атрибутики. Главными атрибутами, например, предсвадебного периода были приданое и дары невесты. У русских, татар, мордвы, чувашей и некоторых других народов приданое мать начинала копить с рождения дочери. В мусульманском обряде бракосочетания, например, оно, как неотъемлемая часть, входило в состав своеобразного брачного контракта татар-мишар, который помимо приданого невесты включал в себя также определенную {238} сумму денег, которую должен был выплатить жене муж в случае развода по своей инициативе. Накануне свадьбы подруги невесты украшали дом жениха рукодельными вещами молодицы, преображавшими дом мужа в своё пространство. Как итог этого действа — мать жениха, одетая в праздничный костюм, осматривала и оценивала убранство дома, в частности, вышитые полотенца, повешенные в простенках между окнами, а также ковры, занавески и т.д. Вообще надо заметить, что творчество как неотъемлемая часть культуры, во всём его размахе и многообразии наиболее полно проявилось как раз в свадебной обрядности народов.

И наконец четвёртый из наиболее значимых этапов в жизни человека — завершающий этап, который связан непосредственно со смертью. Несколько веков назад специфика проведения похоронно-поминальных обрядов обусловливалась конфессиональной принадлежностью народа. А уже ближе к нашему времени у многих этносов, населяющих Самарский регион, можно наблюдать множество сходных черт в проведении этих обрядов. Когда человек умирал, гроб чаще всего на полотенцах спускали в яму. В могилу бросали деньги, "чтобы душа имела, чем заплатить за перевоз её на тот свет", "чтобы было чем откупиться от греха". Интересен обычай тайной милостыни: для поминовения души умершего в течение от 3 до 40 дней ночью тайно клали с внешней стороны окна или двери 2-3 яйца, деньги, ситец, платки, восковые свечи и т.д. Эта милостыня по народному представлению считалась самой угодной Богу: верили, что за неё Бог мог простить души самых отъявленных грешников. Обычно в день похорон или на поминках лицам, пришедшим в дом помолиться, давали деньги, а родственникам умершего дарили его вещи. Те, кто нёс гроб, получали полотенца. На время поминального обеда оставляли за столом место для покойника, клали на него ложку (иногда под скатерть) и ломоть хлеба. {239}

Таким образом, мы видим, что существовало огромное количество разнообразных обрядовых действ на протяжении жизни человека, находящих своё отражение в культурном наследии различных этносов. Но, к сожалению, рамки исследовательской работы не позволяют осветить всю полноту и колоритность этого интересного явления культурной жизни.

В данной работе рассматривается специфика именно семейной обрядности народов, потому что, на мой взгляд, такой ракурс даёт возможность, наиболее полно раскрыть мир наших предков, раскрыть круг вопросов, связанных с традиционными нормами поведения и нормами общения, дать характеристику некоторым аспектам материальной и духовной культуры народов, в определённой степени отразить смысловое содержание верований людей, а также отметить общие и строго специфические стороны жизни народов нашей многонациональной области.

Федянин А.Е., Еркаев С.Н.
Особенности рукопашных состязаний в кулачных боях на территории Пензенского края в XIX — начале XX веков

В словаре Брокгауза и Ефрона дается следующее определение кулачных боев: "Бои кулачные или палочные составляли для русских своего рода потеху, увеселение, начиная с глубокой древности до недавнего времени. По свидетельству иностранцев и произведениям нашей духовной культуры (бои православным проповедникам казались "богомерзкой забавой", за которую они карали отлучением от церкви, проклятием и многими другими наказаниями), бои происходили обыкновенно в праздничные дни и при жилых местах, а зимой чаще всего на льду. Собирались охотники, составляли два враждебных лагеря и по данному знаку свистком бросались один на другой, с криками. Для возбуждения {240} охоты нередко тут же били в накры и бубны. Бойцы били друг друга в грудь, в лицо, живот — бились неистово и жестоко, и очень часто многие из них уходили с боя калеками, а некоторые тут же и умирали".

Кулачный бой "стенка на стенку" — это вид коллективных рукопашных состязаний русских, где участвовали две противоборствующие партии. Характерная черта стеношного боя — линейные построения, необходимость которых диктуется задачей состязания — вытеснить противоположную партию с боевой площадки. Отступивший противник перегруппировывался, собирал новые силы, и после передышки снова вступал в бой. Таким образом, бой состоял из отдельных схваток и длился обычно по несколько часов, до тех пор, пока одна из сторон окончательно не одолевала другую. Стеношные построения имеют прямые аналогии с построениями древнерусской рати. Это было отражено в работе Н.П. Новоселова и детально рассмотрено в работе Б.В. Горбунова. В "стенке" различали центр — "середка", бока — "крылья", тыл — "зад". Часто выделялся резерв — "запасные", который вступал в бой для нанесения решительного удара или поддерживал отступающую "стенку" в критический момент на грани поражения. В условиях подготовки к войнам, где главным образом результат сражения решала пехота, боевая игра "стенка на стенку" выполняла ярко выраженную военно-прикладную функцию.

Стеношный бой относится к устойчивым элементам народной культуры русских. По данным Б.В. Горбунова, в XIX — начале XX в. он бытовал, по крайней мере, в 324 уездах (отделах, округах) 62 губерний (областей), в том числе в 39 губернских городах, включая обе столицы, в 60 уездных и 16 заштатных городах. Состязания были широко распространены — от западных уездов Белоруссии и Украины до Амурской и Приморской областей на востоке; от Архангельской губ., Обдорска, с. Маркова (Анадырский уезд) на севере до Терской области и русских в Тифлисе на {241} юге. Пензенская губерния не составила исключения. По данным социологического опроса, в начале XX в. состязания в кулачном бое "стенка на стенку" проводились во всех населенных пунктах губернии.

Интересные данные удалось получить о формировании противоборствующих партий в стеношном бое. Населенные пункты делились на концы, сотни и т.д. У каждой единицы было свое название. Партия или команда стеношников формировалась в соответствии с этим делением. Нередко территориальные партии объединялись и противостояли соответствующему количеству партий. Подобное деление отражает архаичные черты деления древнерусского войска на роды.

Масштабы массовых кулачных боев были самыми различными. Бились улица на улицу, район на район, село на село, группа сел на группу сел и т.п. Нередко кулачные бои собирали по несколько тысяч участников.

Чаще всего границами поля являлись естественные ориентиры: "Бой заканчивался, если одна стенка вытесняла другую "за межу". В кулачных боях строго соблюдались правила, которые передавались из поколения в поколение, служили бойцам неписаным законом. Существовали региональные особенности в правилах. В целом общие правила можно свести к следующим основным положениям:

— бой должен вестись голыми кулаками или в рукавицах;

— никаких твердых предметов, называемых "закладками", или пятаков, зажимаемых в ладони, чтобы крепче сжать кулак и усилить этим действие ударов, иметь под рукавицами не полагалось;

— нападать на противника разрешалось только спереди — "с крыла не бить";

— запрещалось нападать на упавшего противника, или противника, который присел; "лежачего не бьют" пословица, навеянная кулачным боем, стала синонимом русского благородства; аналогична ей и другая пословица — "лежачий в драку не ходит"; {242}

— запрещалось бить с "подножкой", наносить удары ногами — "не бить литками";

— "мазку не бьют" (под "мазкой" понималась кровь на лице).

В Пензенской губернии зафиксированы некоторые особенности в правилах. Так, было правило не морозить рукавицы. Традиционные правила состязаний являлись нормами обычного права и регулировались нормами общественной морали. Нарушителя ждало не только суровое физическое наказание, но и общественное осуждение. В городах правила стеношных боев стали деформироваться, практически превращаясь в побоище, этой участи чуть позднее не избежали и сельские населенные пункты. Наверное, поэтому некоторые положения традиционных правил нашли законодательное закрепление. Указ Екатерины I "о кулачных боях" от 1726 г. регламентирует стеношный бой: "Чтоб у бойцов никакого оружия и прочих инструментов для увечного боя не было, и во время боя чтобы драк не было; и кто упадет, лежачего не бить".

Сценарий проведения состязаний по стеношному бою в различных населенных пунктах в целом был одинаковым. Бой начинали дети, затем бились подростки и лишь затем взрослые мужчины. Количество возрастных групп и их названия могли варьироваться.

В Пензенской губернии, как правило, бои проводились в весенне-летнем цикле церковных праздников. Это укрепляет мысль о связи кулачных боев в древности с аграрной магией. Также удалось зафиксировать проведение стеношных боев внутри сел в престольный праздник прихода.

Социальный состав участников состязаний был весьма разнообразен. Фактически в состязаниях принимало участие практически все население. Несмотря на запреты, любителем стеношных боев было духовенство. Известны факты участия в состязаниях старост, полицейских, позднее — милиции. {243}

В целом по России отношение властей к массовым кулачным боям было отрицательным. Церковь считала всякие народные забавы, в том числе и состязания в кулачном бою, остатками языческих обычаев и всячески с ними боролась. Правило, вошедшее еще в Кормчую книгу, карало отлучением от церкви каждого, кто будет замешан в такого рода забавах. В 1551 г. был запрещен кулачный бой наравне с другими "игрищами эллинского бессования". В запрещении, которое вошло в наказные списки Стоглава, указывается, чтобы "то эллинское бессование… попрано было до конца". Однако все эти запреты не имели действия. Власти, бессильные искоренить народные кулачные бои, пытались ограничить их масштабы. Так, 21 июля 1726 г. Екатериной I был издан указ "О небытии кулачным боям без позволения полицмейстерской канцелярии". В указе говорилось о том, что желающие участвовать в кулачных боях обязаны выбрать представителей, которые должны сообщать в полицию о месте боя и отвечать за его порядок

Указ о повсеместном и полном запрещении кулачных боев был включен в свод законов Николая I в 1832 г. В томе 14, часть 4, статья 180 кратко говорит: "Кулачные бои как забавы вредные вовсе запрещаются". Тоже дословно было повторено и в последующих изданиях свода законов. Этот закон долгое время препятствовал распространению в России бокса. В 1913 г. административными властями было запрещено проведение публичных соревнований по боксу на первенство Петербурга. На его основании не разрешалось вводить бокс в официальную программу спортивных обществ.

Но, несмотря на все запреты, кулачные бои продолжались. Один из современников свидетельствовал: "…мудрено ли было арзамасскому градоначальнику, т.е. городничему, справиться при помощи 10-15 будочников и даже полной инвалидной команды в 30 или 40 человек со сборищем бойцов … до 500 человек". {244}

Вот как описывается один из таких боев, произошедший в Краснослободском уезде Пензенской губернии. В последний день масленицы происходит ужасный бой. На базарную площадь еще с утра собираются все крестьяне, от мала до велика. Сначала дерутся ребятишки (не моложе 10 лет), потом женихи и, наконец, мужики. Дерутся большею частью стеной и «по мордам», как выражаются крестьяне, причем после часового упорного боя бывает «передышка». Но к вечеру драка, невзирая ни на какую погоду, разгорается с новой силой, и азарт бойцов достигает наивысшего предела. Тут уж стена не наблюдается — все дерутся, столпившись в одну кучу, не разбирая ни родных, ни друзей, ни знакомых. Издали эта куча барахтающихся людей очень походит на опьяненное чудовище, которое колышется, ревет, кричит и стонет от охватившей его страсти разрушения. До какой степени жарки бывают эти схватки, можно судить по тому, что многие бойцы уходят с поля битвы почти нагишом: и сорочки и порты на них разодраны в клочья».

Кулачные бои на территории Пензенского края нами исследовалась на основе вопросов анкеты.

Кондратьева О.О., Трифонова О.И.
Особенности строительной обрядности в традиционной культуре русского народа

В докладе речь пойдет о крестьянской строительной обрядности, в частности, о запретах, связанных с выбором материала, времени и места строительства жилища, соблюдение которых гарантировало успех и благополучие жизни.

Основным строительным материалом у русских (за исключением южных степных районов) было дерево.

К запрещенным для строительства дома деревьям относилась большая группа так называемых "священных" деревьев. Священными считались как одиночные деревья, {245} так и целые рощи, отмеченные тем, что выросли на месте разрушенной церкви, часовни или на могиле. Эта группа рощ и деревьев приобретала священный характер в связи с особенностью места, на котором они росли. И наоборот, существовали рощи, которые определяли характер окружающего пространства своей священностью. К таковым относились рощи с необыкновенно старыми и высокими деревьями.

Запрет распространялся на любые старые деревья, ибо они, по мнению крестьян, должны умереть своей естественной смертью. Грешит тяжко даже тот, кто решается срубить всякое старое дерево, отнимая, таким образом, у него заслуженное право на ветровал, т.е. на естественную, стихийную смерть. Такой грешник либо сходит с ума, либо ломает себе руку или ногу, либо сам скоропостижно умирает. Известны и другие разнообразные признаки, определявшие священность отдельных деревьев. Это были деревья с какими-то аномалиями: с большим количеством ветвей и вершин, с вросшим в ствол камнем, уродливостью ствола, необыкновенным сплетением корней, раздвоенностью, а иногда и растроенностыо ствола (так называемыми "воротцами"), наличием дупла, через которое, как и через "воротца", "принимали" детей при различных заболеваниях, "явлением икон" на ветвях или у корней — вот далеко не полный перечень признаков, по которым дерево могло относиться к разряду священных.

Известны и менее распространенные запреты, например использование в строительных целях бревна с "пасынком" (сучок, идущий из глубины ствола) приводит к скорой смерти хозяина дома. Также существовали запреты использовать деревья с наростом ("гуз"), ибо у жильцов будут "кылдуны" (колтуны), деревья с "пристоем" ("хозяйская дочь-девушка родит дитя"). Несоблюдение их влечет за собой последствия негативного характера (смерть кого-либо из живущих в доме, рождение ребенка вне брака, болезнь, ведущая к смерти). {246}

 Разновидностью признаков запретных деревьев были так называемые "проклятые деревья", к числу которых в ряде мест относили ель и сосну. У русских крестьян считалось опасным рубить липу, ибо тот, кто ее срубит, непременно заблудится в лесу,

И наоборот, существовал запрет на вырубку "молодика" (молодого строевого леса). Если последнее было вызвано (скорее всего) стремлением сберечь молодой лес, то запрет по отношению к старым деревьям входит в обширный круг представлений, связанных с отмеченностью возрастного ранга в религиозно-мифологической системе, где "старший" и "главный" обычно находятся в отношении синонимии.

У русских существовал запрет вырубать для строительства сухие деревья. Сухому дереву приписываются свойства: "мертвое", "не имеющее жизненных сил". Следствием нарушения запрета рубить сухие деревья считались так называемые "сухоты", от которых будут страдать жильцы вновь построенного дома.

На постройку не годится дерево, упавшее "на полночь" или зависшее (зацепившееся при падении за другие деревья), так как в доме будут умирать жильцы. К специфическим следует отнести представления "буйных" деревьях. Им приписывались особые свойства — разрушительная сила, скрытая и тайная, угадать которую могут лишь одни колдуны. Такое дерево, попавшее между двумя бревнами в стены избы, рушит все строение и обломками давит насмерть хозяев. Даже щепа от таких бревен, положенная со зла лихим человеком, ломает и разрушает целые мельницы. Эти деревья, как правило, растут на месте лесных дорог или перекрестков дорог. Дороги, перекрестки дорог (а тем более заброшенные и лесные) связываются с пребыванием нечистой силы. Образ дороги (как и образ дерева) соотносится с двумя типами смерти (естественной и неестественной). Весь комплекс запретов подчинялся также {247} некоторым временным ограничениям. Несмотря на различия в конкретных сроках заготовки деревьев для строительства — от зимнего Николы (6 декабря ст. ст.) до марта-апреля (что было вызвано, скорее всего, разницей климатических поясов), все же наиболее благоприятным считалось начало заготовки деревьев после Троицы. В ряде мест до этого срока существовал общий запрет на вырубку любых деревьев. И все же основным аргументом остается наличие запрета ломать березу до Троицы. Наиболее благоприятным временем для строительства считались март и апрель, так как именно в эти месяцы сок укрепляет древесину.

Кроме запретов — этих элементарных правил, реализующих сложный комплекс представлений, в некоторых местах у русских зафиксированы дополнительные правила. К ним относятся приметы рубки деревьев для строительства жилища крестьян. Если три лесины не понравились с прихода в лес, не руби совсем в тот день. Она любопытна тем, что в ней фигурирует число "три", связанное с отрицательным исходом всего предприятия. Выделение необходимых деревьев из первоначально "однородного" набора с помощью ряда классификаторов (священное — профаническое; сухое — сырое; буйное — не буйное и др.) преследует (кроме практической) две цели: установление неоднородности и выделение из общей массы деревьев.

И, наконец, необходимо упомянуть о запрете использовать при строительстве деревья, выращенные человеком и находящиеся в пределах усадьбы, а также плодовые деревья. Этот запрет основан на противопоставлении "культурных", освоенных человеком, близких к нему плодоносящих деревьев и "природных", диких, не плодоносящих.

Перечисленные запреты касаются использования дерева именно при строительстве дома, а не вообще, для любых целей, — отсюда их частный характер и большая вариативность в пределах даже небольшой области. {248}

Выбор места для строительства {не читается ~20-25 символов}ских крестьян также был связан с многочисленными запретами. В первую очередь отбирались те места, которые считались пригодными для строительства дома исходя из практических соображений. Однако, то единственное место, на котором будет построен дом, должно обладать еще и наивысшей ритуальной (символической) ценностью. Жилище нельзя строить там, где раньше проходила дорога или стояла баня, на спорном участке земли, там, где были найдены человеческие кости, где кто-нибудь поранил топором, ножом, косой или серпом руку или ногу до крови, где опрокинулся воз, сломался "коток", оглоблина и т.д., на месте дома, сожженного молнией, оставленного вследствие болезней, наводнений.

Уже отмечалась связь дороги с комплексом отрицательных значений, в частности с представлениями о нечистой силе, смерти и т.п. К объектам, наделенным аналогичным смыслом, относилась и баня. Особое положение бани среди других строений определяется уже тем, что, баню нельзя отнести ни к надворным, ни к хозяйственным постройкам. Бани строились на периферии усадьбы ("на задах") или вообще выносились к границе селения, поближе к воде. Удаленность от жилища, близость границы с "неосвоенным" пространством является одной из причин отнесения бани к сфере отрицательных значений.

Баенник (банник) может причинить человеку несчастье, замучить его до смерти, особенно если он пришел в баню "после третьего пара", за полночь. Другой причиной, оказавшей безусловное влияние на формирование представлений о бане, была ярко выраженная связь с огнем и водой в их специфическом сочетании. Названные особенности (периферийное расположение, специфическая связь с водой и огнем) послужили основой для формирования представлений о бане и предопределили ее особую роль, прежде всего, в обрядах жизненного цикла (родильных, {249} свадебных, похоронных), гаданиях и других формах ритуализированного поведения.

Ритуальная нечистота бани подчеркивается в системе христианских верований отсутствием икон, что само по себе является значимым.

Места, где были обнаружены человеческие кости, считались непригодными для постройки дома в силу ряда обстоятельств. К их числу относится культовое почитание мест захоронения и одновременно представление об их опасности.

Счастливым местом считается то, на которое ложится отдыхать рогатый скот. У русских крестьян зарегистрированы случаи, когда выбор места для строительства дома предоставляется рогатому скоту.

И, наконец, счастливым считается "обжитое место", т.е. место, которое уже прошло проверку, которое было выбрано в соответствии с нужными правилами и не потеряло характера освоенного, пригодного для жизни человека пространства (что может случиться, если дом, стоявший на этом месте, был разрушен бурей, сгорел, а жильцы умерли).

Существенным условием успешного строительства жилища у русских крестьян считался правильный выбор времени начала строительства, которое связывалось с календарной обрядностью.

Особый интерес вызывают представления русских крестьян о том, что удача будет сопутствовать, если начать рубить дом великим постом (ранней весной) и в новолуние. Считалось необходимым, чтобы строительство избы захватило по срокам Троицу. Это представление было зафиксировано в поговорке: "Без Троицы дом не строится". В традиционном календаре с последней неделей великого поста у русских связывалось наступление Нового года.

Выбор более конкретного времени начала строительства был связан с отдельным днями недели. Так, например, {250} начинать постройку нужно в дни, посвященные памяти преподобных, о чем предварительно и наводится справка у людей грамотных или церковнослужителей, так как существует уверенность в том, что, начавши работу в день, посвященный памяти мученика, не доведешь постройки благополучно до конца. Сверх того, приступать к работам нельзя вообще ни в понедельник, ни в среду, ни в пятницу, ни в субботу, а только во вторник и в четверг. Понедельник, среда и пятница — дни тяжелые; в эти дни не следует вообще начинать нового дела. Начавши же делать что-нибудь новое в субботу, будешь и дальше продолжать это дело лишь по субботам.

Таковы запреты в традиционной культуре русского народа, связанные со строительством жилища. {251}

Резолюция
XXXVI Урало-Поволжской студенческой археологической конференции

В работе XXXVI Урало-Поволжской студенческой археологической конференции приняло участие более 120 человек: студентов, школьников и молодых ученых из 28 городов России (Ижевска, Саранска, Бирска, Уфы, Самары, Казани, Тамбова, Тольятти, Перми, Кирова, Стерлитамака, Волгограда, Заречного, Астрахани, Сибая, Воронежа, Оренбурга, Орска, Глазова, Екатеринбурга, Челябинска, Костромы, Саратова, Сургута, Сыктывкара, Москвы, Пензы, а также из г. Уральска Республики Казахстан. На конференции были обсуждены вопросы, касающиеся древней и средневековой истории Урало-Поволжского региона, проблемы охраны памятников, вопросы изучения традиционной культуры народов Урала и Поволжья. Было заслушано 125 докладов по археологии: каменного века, эпохи бронзы, раннего железного века, раннего и развитого средневековья, охране археологических памятников, по этнографии и духовной культуре народов Урала и Поволжья.

Конференция отмечает высокий уровень организации ее работы и считает необходимым выразить благодарность ректору Пензенского государственного педагогического университета профессору А.Ю. Казакову. Весьма отрадно выглядело участие в конференции учителей школ, краеведов и школьников, что безусловно свидетельствует о большом интересе жителей г. Пензы к древней и средневековой истории нашей страны.

Участниками конференции была высказана озабоченность в связи с имеющими место процессами разрушения и участившимися примерами разграбления археологических памятников. Также было отмечено, что прежние законы {252} об охране культурного наследия народов Российской Федерации устарели и не являются действенными в новых экономических условиях. Изменить сложившееся положение, призван новый Федеральный закон, вступление в действие которого замедляется соответствующей разработкой региональных законов в субъектах Российской Федерации. Участники конференции выражают надежду, что местные законодательные органы приведут своевременно устаревшие акты об охране памятников в соответствие с новым Федеральным законом.

Участниками конференции была признана особая важность сохранения таких археологических памятников, как Золотаревское городище и средневековый г. Мохши, которые получили всероссийскую известность и входят в золотой фонд исторического наследия народов России. В связи с этим является актуальной задача скорейшего создания историко-ландшафтного заповедника для организации широкомасштабных исследований, регулярной охраны и включения их в маршруты мирового культурного туризма.

Участники конференции постановили провести следующую XXXVII Урало-Поволжскую студенческую археологическую конференции в г. Челябинске на базе Челябинского государственного педагогического университета и высказали пожелание о расширении ее географии, а также о поочередном ее проведении: один год на Урале, другой в Поволжье. В связи, с чем XXXVIII конференцию предлагается провести в г. Астрахани.

Председатель оргкомитета конференции, профессор
Г.Н. Белорыбкин {253}

⁼⁾ Так в сборнике. OCR.

¹⁾ Работа выполнена при поддержке гранта МО А03-1.2-387.

²⁾ Работа выполнена при поддержке гранта РГНФ №02-01-00260а.

³⁾ Выражаю глубокую признательность Т.Ю. Гречкиной за предоставленные материалы.

⁴⁾ Работа выполнена при поддержке гранта МО А03-1.2-387.