Сайт подключен к системе Orphus. Если Вы увидели ошибку и хотите, чтобы она была устранена, выделите соответствующий фрагмент текста и нажмите Ctrl+Enter.

Лукиан из Самосаты
ТИРАНОУБИЙЦА

Некто взошел на акрополь, намереваясь убить тирана. Самого его он не нашел, но, убив сына, оставил в его теле свой меч. Придя и увидев сына уже мертвым, тиран убил себя тем же самым мечом. Взошедший на акрополь и убивший сына тирана требует себе награду как тираноубийца.

1. Убив в один день двух тиранов, о мужи судьи, одного уже престарелого, а другого цветущего и готового унаследовать его преступления, я намерен требовать награду за обоих, единственный из прежних тираноубийц, одним ударом уничтоживший двух негодяев и убивший сына своим мечом, а отца — любовью к сыну. Итак, тиран понес у нас достойное наказание за то, что совершил: сначала он живой увидел убитого сына, а в результате его смерти — что самое удивительное — сам стал собственным тираноубийцей. Сын же его был умерщвлен мною, но сослужил мне службу в другом убийстве, — при жизни совершавший несправедливости вместе с отцом, а после смерти убивший отца, насколько это было в его силах.

2. Итак, ниспровергателем тирании являюсь я и этот мой меч, который совершил все, но я изменил порядок жертв и изобрел новый способ гибели негодяев, сам убив более сильного и способного защищаться, старца же уступив моему мечу.

3. Я полагал, что за эти подвиги мне достанется от вас награда куда более значительная и что я получу дары, равные числом убитым мною, поскольку я избавил вас не только от насущных бед, но и от ожидания грядущих, и упрочил вашу свободу, не оставив ни одного наследника злых дел. Между тем я, свершивший такие подвиги, рискую уйти от вас без награды и оказаться единственным, кто лишился воздаяний со стороны наших законов, которые я спас. Этот мой противник делает это, как мне кажется, не из заботы, как он то утверждает, об общей пользе, но движимый скорбью по убитым и стремясь отомстить виновнику их гибели.

4. Вы, мужи судьи, наберитесь немного терпения, пока я в точности не расскажу вам, хотя вы и хорошо это знаете, о делах тирании. Так вы, пожалуй, лучше уразумеете величину моего благодеяния и сами испытаете больше радости, подумав, от чего вы избавлены. Ибо мы терпели не простую тиранию, как это часто уже случалось у других, и не одно рабство и переносили прихоть не одного-единственного владыки, но единственные из тех, кто когда-либо претерпел подобное, имели двух тиранов вместо одного и терзались, несчастные, двойной несправедливостью. Старший тиран был по большей части умереннее, милостивее в своем гневе, медлительнее в наказаниях, был менее склонен к похоти, поскольку возраст уже сдерживал более сильные проявления его желаний и уздой усмирял его склонность к наслаждениям. Говорили, что сначала сын побудил его против воли к несправедливостям, ибо сам он не был слишком тираничен и уступал сыну. Ведь оказалось, что он чрезмерно любил свое дитя, что он и доказал на деле, сын был для него всем и отец подчинялся ему и совершал несправедливости, какие сын ему прикажет, и карал, кого тот назначит, и услуживал ему во всем и вообще был во власти сына-тирана, будучи телохранителем его желаний.

5. Юноша по возрасту уступал отцу его почести и воздерживался лишь от имени тирана, но сам был сущностью и главой этой тирании, доставлял этой власти прочность и безопасность, а сам единственно вкушал плоды своих беззаконий. Ведь он был тем, кто командовал телохранителями, укреплял гарнизон, приводил в трепет подданных тирана, кто уничтожал злоумышлявших, кто похищал юношей, кто надменно бесчестил брачные союзы. К нему приводили девушек, и если случались какие-нибудь убийства, изгнания, конфискации имущества, пытки и издевательства — все это были его юношеские дерзости. Старик подчинялся ему, был соучастником его преступлений и лишь нахваливал беззакония сына. Положение дел стало для нас невыносимым. Ведь всякий раз, когда желания ума получают дополнительные возможности со стороны государственной власти, они уже не ведают никаких пределов беззакония.

6. Особенно же огорчало сознание того, что наше рабство будет длительным, а скорее всего даже вечным, и что наш город будет передаваться по наследству от одного владельца к другому и наш народ будет наследным владением негодяев. По крайней мере для других людей существует немалая надежда думать и говорить самим себе: «Но вот-вот прекратится, вот-вот умрет и скоро мы станем свободны». Но при этих тиранах ни о чем таком и мечтать было нельзя: мы видели, что уже готов преемник власти. Никто из людей благородных и имевших одинаковые со мною намерения не осмеливался взяться за это дело. Напротив, надежда на освобождение была полностью утрачена и тирания казалась непобедимой, поскольку предстояло бороться со столькими тиранами.

7. Но я не испугался этого дела и, приняв во внимание его трудность, не отказался от своего намерения и не устрашился опасностей, но один выступил против столь сильной и многочисленной тирании, впрочем не один, а вместе с моим мечом, разделившим со мной ратный труд и в свою меру принявшим участие в убиении тиранов, я выступил, видя перед глазами собственную смерть и тем не менее намереваясь купить общую свободу ценой своей гибели. Столкнувшись сначала со стражей и не без труда обратив в бегство телохранителей, убивая всякого встречного, уничтожая все на своем пути, я стремился к своей главной цели, к единственной силе этой тирании, к основе наших несчастий. Взойдя на вершину акрополя и увидев сына, хотя он и храбро сражался и сопротивлялся несмотря на многочисленные раны, убил его.

8. И уже тирания была уничтожена, и моя отвага достигла цели, и от младшего все мы были свободны, но еще оставался старик, одинокий, безоружный, потерявший стражников, утративший своего главного телохранителя, покинутый всеми, уже недостойный благородной руки. Тогда, о мужи судьи, я стал размышлять так: все у меня хорошо, все сделано, всему сопутствует успех; как же мне следует покарать оставшегося в живых? Ведь он недостоин меня и моей десницы, а главное, если он будет убит после того славного, отважного и благородного дела, то обесчестит предшествующее кровопролитие. Нужно найти какого-нибудь достойного его палача, но не следует, чтобы он получил то же самое несчастье как прибыль. Пусть он видит, пусть терпит наказание, пусть будет у него лежащий рядом меч — ему я поручаю остальное. Сам я, приняв такое решение, удалился, а меч, как я и предвидел, сделал свое дело, убил тирана и довел мое дело до конца.

9. Итак, я пришел сюда, неся вам демократию и побуждая впредь сохранять присутствие духа и благовествуя о вашей свободе. Итак, вы уже вкушаете от моих деяний. Акрополь, как видите, свободен от негодяев, никто не отдает приказаний, напротив, можно воздавать почести, творить суд и вступать в споры на основании законов. И все это совершено мною, благодаря моей храбрости и в результате того единственного убийства, после которого отец уже не смог более жить. Я требую дать мне должную награду не из корыстолюбия и жадности и не имея намерения оказывать отечеству благодеяния за мзду, но желая, чтобы успех мой упрочен был наградой, чтобы поступок мой не порочили, и чтобы предпринятое мною не сделалось бесславным, как недовершенное до конца и сочтенное недостойным воздаяния.

10. Однако этот человек вступает в спор и утверждает, что я поступаю неразумно, желая получить почести и награду: я-де не являюсь убийцей тирана, я ничего не совершил по закону и моему деянию чего-то не хватает для того, чтобы требовать награду. Так вот я спрашиваю у него: «Чего еще ты требуешь от нас? Разве я не возымел намерения? Разве не выступил? Разве не убил? Разве не освободил? Неужели кто-то отдает приказания? Неужели кто-то распоряжается? Неужели какой-то деспот угрожает? Неужели кто-то из злодеев ускользнул? Ты, возможно, этого говорить не станешь! Напротив, все исполнено мира, все законы обрели силу, налицо явная свобода и прочная демократия, браки не поруганы, дети не испытывают страха, девушки не подвергаются опасности и город празднует свое общее счастье. Так кто же виновник всего этого? Кто прежнему положил конец и дал все это? Ведь если кто достоин почести больше, чем я, уступаю ему награду, отказываюсь от даров. Но если я один храбро совершил все это, подвергаясь опасности, взойдя на акрополь, убивая, карая, мстя одному с помощью другого — что тогда ты клевещешь на мои подвиги, затем заставляешь народ быть ко мне неблагодарным?»

11. «Ведь ты не убил самого тирана, а закон дает награду тираноубийце!» — Но скажи мне, есть ли разница в том, убить ли самого тирана или дать ему повод к гибели? Я думаю, никакой. Законодатель имел в виду только одно — нашу свободу, нашу демократию, наше избавление от бед. Это он оценил, это счел достойным вознаграждения, и об этом ты не сможешь, пожалуй, сказать, что оно свершилось не благодаря мне. Ведь если я убил того, из-за чьей гибели тиран уже не мог больше жить, то это означает, что я сам свершил это убийство. Дело мое — рука его. Итак, не веди мелочных рассуждений о роде его смерти и не расследуй того, как он умер, но если тирана больше нет, исследуй, благодаря ли мне произошло то, что его нет, поскольку мне кажется, что ты намерен обвинять своих благодетелей и расследовать, не убил ли кто из них тирана не мечом, а камнем, дубиной или каким другим образом. А что если бы я, взяв в осаду, голодом уморил тирана, доставив ему тем самым неминуемую гибель, ты и тогда потребовал бы от меня, чтобы я свершил убийство собственной рукой, или стал бы говорить, что мне по закону-де чего-то не хватает, и это при том, что злодей был убит самым жестоким образом? Одно-единственное подвергни исследованию, его требуй, к нему прояви интерес — остался ли кто из злодеев, ждет ли нас какой страх или напоминание о несчастьях? А если опасности нет и повсюду мир, то лишь сикофанту свойственно, используя обстоятельства дела, стремиться отнять заслуженную награду.

12. Помню я и то, красноречиво сказанное в законах, если только по причине длительного рабства не позабыл сказанного в них, а именно, что виновность в смерти бывает двоякого рода — если кто-то убил сам, или если кто убил не сам и не собственной рукой совершил дело, но принудил к смерти и дал к ней повод, наш закон одинаково требует его наказания, что весьма справедливо. Ибо законодатель не хотел, чтобы вина была меньше совершенного деяния, и дальнейшее исследование способа убийства излишне. После этого ты считаешь справедливым требовать наказать убившего таким образом как убийцу и вовсе не хочешь, чтобы он оставался безнаказанным, а человека, одинаковым с ним образом облагодетельствовавшего свой город, не считаешь достойным наград, подобающих его благодеяниям?

13. Ведь ты, пожалуй, не сможешь утверждать, что я сделал это просто так и что успех дела пришел вопреки моей воле. Чего еще мне было бояться, когда убит был куда более сильный противник? Зачем бы я оставил свой меч в ране, если бы не мог полностью предугадать последствия? Разве только ты станешь утверждать, что убитый не был тираном и не носил такого имени, и что вы, если бы он умер, не вручили бы с удовольствием многочисленные дары. Но ты этого, пожалуй, не скажешь. Затем, когда тиран убит, разве ты не дашь награду тому, кто стал виновником его смерти? О пустое и бессмысленное любопытство! Тебя, вкушающего плоды свободы, заботит, как умер тиран, или ты требуешь от человека, возвратившего нашу демократию, нечто большее? Однако даже закон, как ты говоришь, ищет в делах главное, а все мелкие подробности оставляет без внимания, не проявляя к ним излишнего любопытства. Так что же? Разве кто-нибудь из изгнавших тирана не получил почести тираноубийцы? Получил, и весьма справедливо. Ибо и он дал свободу вместо рабства. А то, что сделал я, это не изгнание и не страх перед возвращением тирана, но полное уничтожение и истребление всего его рода, полное искоренение всякого зла.

14. Исследуйте, ради богов, все от начала до конца, упущено ли что из необходимого по закону, или чего-то не хватает, что должно быть у тираноубийцы. Необходима, во-первых, душа благородная и любящая свой город, стремящаяся подвергнуться опасности за общее дело и своей смертью готовая заплатить за спасение многих. Есть ли в этом у меня недостаток, утратил ли я мужество, отказался ли я от своего намерения, предвидя какую-либо из возможных опасностей? Этого ты, надо думать, не скажешь. Итак, оставайся уж с этим и считай, что я, стоя здесь, требую награды как благодетель исключительно за свое желание и намерение, даже если из этого не вышло ничего полезного. Если бы не я, но другой после меня убил тирана, разве неразумно, скажи мне, или безрассудно было тогда дать мне награду? И в особенности, если бы я сказал: «Мужи, я возымел желание, я решился, я предпринял попытку, я испробовал. Лишь за одно свое намерение я достоин награды». Что бы ты тогда мне ответил?

15. Ныне я этого не говорю, напротив того — я взошел на акрополь, я подверг себя опасностям, перенес, прежде чем убить того юношу, множество трудов. Не подумайте, что это дело столь легкое и простое — одному пройти сквозь стражу, одолеть и обратить в бегство столь многочисленных телохранителей. Напротив, в деле тираноубийства это едва ли не самое важное и главное. Ведь сам тиран не есть, конечно, нечто великое, неуловимое и неодолимое, но таково то, что стережет и охраняет тиранию, каковое — если кто победит — одержит победу во всем, и лишь немногое останется ему сделать. Мне не удалось бы иным образом добраться до тиранов, кроме как одолев и победив всех стражников и телохранителей. К этому я уже ничего не добавлю, но остаюсь на том: я одолел стражу, я победил телохранителей, я сделал тирана беззащитным, безоружным, голым. Неужели я не кажусь тебе достойным награды за это, или ты еще требуешь у меня убийства тирана?

16. Но если ты требуешь убиения, то и в этом нет недостатка, и я отнюдь не незапятнан кровью. Напротив, я совершил смелое и отважное убийство юноши в самом расцвете его сил и внушавшего всем страх. Благодаря этому юноше и старый тиран был недоступен для козней, на него одного он уповал. Этот юноша один стоил многих телохранителей. Итак, неужели, по-твоему, я не достоин даров и после стольких подвигов окажусь лишенным почестей? А что, если бы я убил одного телохранителя, что, если бы какого-нибудь слугу тирана, что, если бы милого его сердцу раба, разве не казалось бы тогда большим подвигом проникнуть на акрополь и среди вооруженных врагов убить кого-нибудь из друзей тирана? Но теперь созерцай его самого убитым! У тирана был сын, еще более суровый тиран и неумолимый деспот, каратель куда более жестокий, обидчик куда более рьяный, но самое главное, наследник и преемник всего, способный значительно продлить наши несчастья.

17. Ты хочешь, чтобы я совершил только это, а тиран, избегнув гибели, остался жив? Но и за это я требую награды. Что скажете? Не дадите? Разве тот юноша не внушал вам страх? Разве он не был деспот? Разве он не был свиреп? Разве не был он несносен? Обратите теперь внимание на самое главное. Ведь то, что требует от меня этот человек, я выполнил, насколько было в моих силах, наилучшим образом и уничтожил тирана иным видом убийства — не просто и не одним ударом — что было бы для него самым желанным при столь многих его преступлениях. Нет, но измучив его прежде сильной печалью и представив глазам его самое дорогое, распростертое жалким образом перед ним — его взрослого сына, пусть и дурного, в расцвете лет, похожего на своего отца, покрытого запекшейся кровью. Это раны за отцов, это мечи справедливых тираноубийц, это смерть, достойная жестоких тиранов, это месть, подобающая столь многочисленным преступлениям. Умереть мгновенно, не узнать этого, не увидеть такого зрелища — в этом нет достойного для тирана мщения.

18. Ведь я не был в неведении, друг любезный, и никто из прочих сограждан, сколь большую склонность питал тиран к своему сыну, и что он счел бы недостойным себя пережить его хоть на малое время. Ведь, пожалуй, все отцы таковы к своим сыновьям. Но этот имел нечто большее в сравнении с другими отцами, видя, конечно, что только сын один заботится о сохранении тирании, единственный подвергает себя опасностям за отца и делает его власть безопасной. Поэтому я знал, что он умрет, если уж не из любви к сыну, то уж непременно от отчаяния, понимая, что ему уже нет никакого проку жить, раз утрачена та безопасность, что давал сын. Итак, я выставил против него сразу все — его природу, его печаль, его отчаяние, его страх, его опасения перед грядущим. Этими союзниками воспользовался я и принудил к тому последнему решению. Он умер у нас бездетным, огорченным, вопия, плача, испытав скорбь краткую, но достаточную для отца, и что было для него самым ужасным, — он погиб от собственной руки, а это смерть самая жалкая и куда более тяжкая, чем та, что происходит от руки другого.

19. Где мой меч? Неужели кто-то кроме меня может его опознать? Неужели он был орудием кого-то другого? Кто принес его на акрополь? Кто воспользовался им прежде тирана? Кто его направил на него? О, меч, — соучастник и преемник моих подвигов! После стольких опасностей, стольких кровопролитий нами, как кажется, пренебрегают и считают недостойными награды? Если бы только за это одно требовал я у вас почести, если бы говорил: «Мужи, если бы я предоставил этот мой меч тирану, когда тот пожелал умереть и в тот момент был безоружным, и я стал бы его помощником в полном восстановлении нашей свободы, разве не сочли бы вы хозяина столь преданной народу вещи достойным почести и награды? Разве не воздали бы вы мне по заслугам? Разве не вписали бы меня в число благодетелей? Разве не поместили бы мой меч среди святынь храма? Разве не почтили бы его вместе с богами?

20. Теперь подумайте о том, что по всей видимости сделал тиран, что сказал он перед смертью. Ведь его сын, когда я убивал его, когда наносил многочисленные раны в открытые части тела, чтобы как можно более огорчить его родителя, чтобы сразу растерзать его этим зрелищем, горестно воскликнул, призывая отца — не помощника и союзника, ведь он знал, что тот стар и слаб — но зрителя своих несчастий. Я же удалился прочь, став автором целой трагедии, оставив актеру труп, сцену, меч и прочие принадлежности драмы. А тот, придя и увидев своего единственного сына едва дышащего, окровавленного, покрытого следами убийства, его многочисленные смертельные раны, воскликнул следующее: «Дитя мое, нас уничтожили, мы погибли, нас убили как тиранов! Где мой убийца? Для кого он хранит меня? Для кого стережет меня, уже убитого твоей смертью? Неужто он презирает меня как старца и промедлением, когда нужно карать, оттягивает мою гибель и удлиняет мое убийство?»

21. И говоря это, тиран принялся искать меч. Сам он был безоружен, поскольку во всем уповал на сына. Но в поисках не было нужды — меч был мной давно приготовлен и оставлен для предстоящего деяния. Итак, вытащив меч из тела, извлекши его из раны, он говорит: «Немного раньше ты убил меня, а теперь, меч, дай мне покой, приди утешителем для печального отца, помоги несчастной старческой руке, заколи, убей тирана и избавь его от печали. О, если бы я нашел тебя первым, о если бы я изменил порядок смертей! Я погиб бы, но только как тиран, думая, что у меня будет мститель. Ныне же я умираю как бездетный отец, как человек, не имеющий даже своего убийцы!» Говоря это, он дрожащей рукой начал наносить себе рану, не имея сил, но полный желания, слишком слабый, чтобы исполнить свой подвиг.

22. Сколь велики наказания? Сколь многочисленны раны? Сколь много тираноубийств? Сколь обильны награды? И, наконец, все вы свидетели того, как повержен юноша — подвиг немалый и трудный — и старца, лежащего рядом, обняв его, и смешавшуюся кровь обоих — победное возлияние нашей великой свободы. Вы видели деяния моего меча и сам меч, лежащий меж ними — свидетельство и доказательство того, что он не посрамил своего хозяина и сослужил мне верную службу. Совершенное моей рукой было куда меньшим. Теперь оно значительнее благодаря своей новизне. Я тот, кто разрушил эту тиранию, но действие, как в драме, было поделено между многими: сначала я исполнил свою роль, вторым — сын тирана, третьим — сам тиран, а мой меч стал слугой для всех.

Сочинение «Тираноубийца» является типичной продукцией риторических школ, в которых в учебных целях составлялись фиктивные, часто очень надуманные и невероятные по своему содержанию речи.

Тема, лежащая в основе данной декламации, обрисованная в общих чертах в аргументе, который ей предпослан, была позднее использована ритором Либанием (Or. VII).

Создание сочинения относится к тому периоду, когда Лукиан вел жизнь странствующего софиста, путешествуя по Малой Азии, Греции, Македонии, Италии и Галлии (Alex. 56; Bis accus. 27; Apol. 15; De electro 2), где он выступал с речами на больших праздничных собраниях, как например в Олимпии (Peregr. 24; Alex. 7). Из сохранившихся лукиановских произведений этого жанра кроме «Тираноубийцы» можно назвать следующие: «Фаларид», «О лишенном наследства», «Похвала мухе», «Спор гласных». «Тираноубийца» по своему стилю относится, по всей видимости, к ранним сочинениям Лукиана, который, по его собственному свидетельству, к сорока годам уже оставил занятия риторикой (Bis accus. 32).

Перевод диалога выполнен по изданию: Luciani opera omnia, rec. М.D. Macleod, t. III, Oxford, 1980. Кроме того были учтены издания: Luciani Samosatensis opera, ex rec. G. Dindorfii, Parisiis 1840 (с лат. пер. Тиберия Гемстергузия) и Lucian with an English translation by A.M. Harmon, t. V, London, 1972.

Переводчик выражает глубочайшую признательность своему учителю профессору А.И. Зайцеву за его советы и замечания во время работы над переводом.